– Как в стенах закрытого учреждения появился храм?
– В создании этого храма, как и всегда в истории, есть что-то случайное, а есть объективно необходимое. Во-первых, потребность в церковном служении там была давно: родственники людей, которые там живут, просили священника приехать. Один раз, другой. И я помогал в этом – тогда еще я был дьяконом. Это был 1991 год. К этому времени выделили комнату, расписанную монахами Даниловского монастыря (оттуда же приезжал хор), для того, чтобы священник мог разговаривать с людьми. Там была литература, церковные пластинки, иконы. Дирекция интерната предложила нам подумать о том, можно ли создать храм (это самый большой психоневрологический интернат в Москве: здесь живет около 1000 человек и работает 200 человек обслуживающего персонала). Вскоре Святейший Патриарх Алексий благословил наше начинание, указал, как нужно действовать. Освящен храм был в 1994 году в праздник великомученика Трифона 14 февраля.
– Как Вы считаете, в чем причина психических заболеваний?
– С точки зрения богословия, причиной заболевания является грех. Но в каждом конкретном случае мы не можем судить о том, что грех определенного человека привел в этой болезни. Мы все болеем и в результате общей поврежденности человеческой природы, и в результате грехов наших родителей и прародителей, да и собственных грехов.
Но существует много заболеваний, в которых невиновен ни сам человек, ни его родственники. Часто встречаются случаи, когда человек заболевает по причине травмы. Много в нашем интернате людей с последствиями родовых травм – по вине матери (например, пьянство, курение, тяжелые работы во время беременности) или по вине врачей. Много людей, которые заболели в зрелом или старческом возрасте.
Связь духовных заболеваний с психическими совершенно очевидна, но не думаю, что стоит проводить какие-то исследования и анализировать конкретные случаи. Если священники или психологи станут относиться к больному как к виновнику, то мы окажемся в роли судьи, которая нам не принадлежит. Задача психолога и священника – помочь человеку по возможности справиться со своей болезнью, адаптироваться в мире. Исцеляет Господь, но не мы. Мы молимся о человеке, как психологическая служба можем помочь ему приблизиться к исцелению, но само исцеление – в руках Божиих.
Скажу больше: я скептически отношусь к возможности излечения от шизофрении, эпилепсии или олигофрении. Они, как я думаю, не имеют обратного хода. Душа имеет столь хрупкий состав, что для нее есть вещи необратимые. Человека можно исцелить от бесовской одержимости, а от психического заболевания, наверное, нельзя. Богу все возможно, но нам – нет.
– Как же отличить бесовскую одержимость от психического заболевания?
– Сложный вопрос. Думаю, ответа на него нет – можно назвать лишь несколько признаков. Во-первых, болезнь имеет определенное клиническое развитие: тяжелые периоды сменяются облегчением, и часто человек может себя контролировать, замечать за собой что-то. Одержимость лишает этой возможности, она проявляется как поражение воли: человек определенное время или постоянно не может управлять собой. При болезни, если это тяжелые формы, такие состояния бывают эпизодически, но не постоянно.
Во-вторых, одержимость обычно поражает волю в сфере доброделания: бес мешает человеку любить, понимать, мыслить, делая из человека раба. Болезнь же имеет иной характер: некоторые заболевания (такие, например, как шизофрения), могут разрушать личность, но внутренне человек остается свободным. При этом он может это осознавать и успешно противодействовать болезни. Если шизофренией страдает человек церковный, который сознательно к себе относится, кается, делает усилие над собой, чтобы молиться, то можно замедлить этот распад личности. Хотя это очень трудно. Но даже, если болезнь прогрессирует, она не отнимает веру.
Чаще всего одержимость проявляется рядом со святыней – в храме, у мощей святых, перед причастием. А больной человек не испытывает таких проблем, наоборот, он радуется возможности прийти на службу.
– Наверное, очень сложно понять, что происходит в голове у больного человека – разобраться, верит ли он на самом деле или…
– Или что? Если человек приходит в храм, говорит, что он верует, какое у нас есть основание отрицать его веру и сомневаться в его словах? В Церкви действует презумпция доверия. Если человек хочет молиться, исповедоваться, причащаться, почему мы должны ему не верить?
– А миссионерство в этой среде возможно?
– Конечно. Самое главное – это встреча с человеком, к которой надо готовиться. Это требует определенного профессионального роста и христианского сознания, ответственности, понимания серьезности ситуации. Потому что этот контакт может у неподготовленного челвоека вызвать шок, отвращение, брезгливость. Всего этого христианин не может допустить.
Главный способ миссии – это слово Божие: чтение Евангелия, визуальные формы проповеди (например, кино).
Существование храма в интернате – уже есть миссия. Большинство больных адекватно реагируют на появление священника в палате, в отделении, в коридоре. Не все хотят общаться, не все умеют, не все могут, но все понимают, зачем священник пришел.
– Не воспринимают ли они богослужение как развлечение?
– Именно так и воспринимают – и в этом нет ничего плохого. Мы помогаем им пережить одиночество, выйти из замкнутости больничного быта, который очень тяжек. Тот, кто лежал в больнице больше месяца, знает, как это тяжело. Для них приход священника и богослужение – величайшая радость. Так и слава Богу! Так и должно быть: общение с Господом на службе – это развлечение в хорошем смысле слова. Они действительно получают радость, отдых, с удовольствием слушают пение.
– Неверующим людям непонятно, как Бог может любить человека и держать его в таком беспомощном и неразумном состоянии…
– Все люди виновны в том, что на земле есть зло, которое исходит от них, а не от Бога – Бог не творил зла. И результатом этого греха и зла является болезнь. Так что не Бог сотворил болезнь – Он попустил человеку остаться в грехе и, стало быть, болеть, потому что Он хочет от человека свободы.
Когда человек болен, он находится в рабстве своей болезни, и это неизбежно. Мы можем только констатировать этот факт, но не можем его объяснить. Как и не сможем понять, почему один человек благоденствует, а другой несчастен. Загадочен промысел Божий, и мы не сможем открыть эту тайну. Да и нужно ли открывать?
Бог и пришел на землю для того, чтобы спасти людей. Но только спасение не тотчас и не сразу во всех сияет. Для этого требуется время, иногда вся жизнь. И такой жизненный путь тоже может быть спасительным.
Для многих больных это такая же жизнь, особым образом усложненная. Для кого-то – это просто страдания, причем, нешуточные. А для кого-то – бегство от жизни: есть люди, которые ушли в болезнь по собственному выбору. В психиатрии есть такая гипотеза о том, что многие болезни человек навлек на себя тем, что он с удовольствием погружался в эту симптоматику. Это, прежде всего, касается аутизма, шизофрении, может, олигофрении в какой-то степени. Отказ от личности, отказ от ума… Правда, мы можем говорить только о том, что наблюдаем, но мы не вправе делать окончательный вывод, судить человека.
– Существует ли конфликт между православным взглядом на душевную болезнь и современными формами ее лечения?
– Конфликта нет. Есть серьезное непонимание позиций друг друга, которое досталось нам в наследство от советского времени. Решение этой проблемы требует времени – ложные представления, глупости отживают и уходят в прошлое. Жизнь показывает, что лечение необходимо как медицинское, так и духовное. Эти разные формы лечения могут сотрудничать и сосуществовать.
В больнице очевиднее мировоззренческий конфликт, который сказывается в отношении к больному человеку, его свободе и личности. Нехристианское отношение грешит жестокостью, бесчувственностью, презрением. Например, персонал утверждает и требует, чтобы сначала человек позавтракал, а потом уже шел в храм. Нам нужно отстоять желание и право людей причаститься и отказаться от завтрака. На что, естественно, персонал может злиться и обижаться – нарушаем график.
Мы настаиваем на уважительном отношении даже к тем, кто поступил ужасно. Год назад один доктор на эмоциональном подъеме сказал: «Разве это люди? Это же звери!» и привел недавний случай, когда больной убил одну медсестру и тяжело ранил другую. И мне пришлось отстаивать, что хотя он и поступил так в приступе болезни, но он все равно человек, все равно образ Божий.
– Наверное, неправильно, что мир отгородился стеной от жизни и страданий этих людей, молчит об их существовании.
– Конечно, современная цивилизация старается отделить себя от подобного мира болезни. По своей духовной слабости, немощи общество боится и защищается от мира больных. Естественно, в своей основе это греховная тенденция и потому имеет очень тяжелые последствия. Люди идеализируют свою жизнь и свое здоровье, хотя все это очень шатко, и грань между болезнью и здоровьем очень подвижна. Здоровый человек всегда должен видеть, что вообще с человеком может быть, он должен помогать больным, разделять с ними их боль.
– Можно ли переломить эту тенденцию?
– Почему нет? Чем больше людей будет приходить в интернат помогать, чем больше живущие здесь смогут общаться с внешним миром, тем меньше будет изолированности. Но надо смотреть правде в глаза: лишь малая часть людей способна работать в таких заведениях. Для этого требуется самоотверженность, духовная смелость. Трудно взять на себя такой крест. Молодежь не идет.
– Как не сломаться, работая в этих стенах? Ведь это не дети-сироты, у которых еще есть шанс на лучшее будущее, это не заключенные, которые еще смогут исправиться. И здесь, наверное, нелегко почувствовать результат?
– Результат заключается в том, что мы просто служим им и больше ничего. Помогаем жить – хоть немножко, хоть на капельку. Вот и все наше служение. Мы их не вылечим, не исцелим. Но Церковь есть лестница в Царствие Небесное, и мы им такую лестницу помогаем строить в их душах – с помощью священнотаинственной жизни в Церкви. От этого оптимизма не убавляется: это служение – не на результат, а – служение по природе.
Привычка возникает в любой работе – это неизбежно. И то, что персонал применяет жесткие меры, это неизбежное зло, но это зло, которому личность человека может противостоять. Тем более – христианская личность. Это можно в себе преодолевать: тенденция превращения в надсмотрщика объективна, а само превращение в него – субъективно.
Главная проблема интерната – острый недостаток персонала квалифицированного и по-христиански милосердного и любящего свое дело и больных. Не хватает людей, которые с душой, с терпением и любовью будут заботиться о больных. Что касается материального обеспечения интерната, то на сегодняшний день он практически удовлетворительный. Я даже иногда удивляюсь тому, что живущие здесь имеют больше материальных ресурсов (не в личном распоряжении, конечно), чем одинокий пенсионер у себя дома. Бывает, я причащаю стариков на дому, и в их квартирах – гораздо страшнее, чем у нас в интернате, где палаты бывают обставлены хорошей мебелью, качественные шторы, чистое постельное белье. Особенно там, где нет тяжелых больных, где нет запаха, где вымыты полы.
– Ваши постоянные прихожане – какие они?
– Здесь все так же, как и в обычном приходе: есть люди, которые ждут начала службы, а есть, которые придут-уйдут. Наши прихожане отличаются от обычных тем, что все их грехи и пороки – на виду. Мы-то прикрываем свои «проблемные места», а у них все открыто. Они не умеют скрывать своих грехов и пороков. Хотя слово «грех» по отношению к ним не очень подходит: грех там, где есть свобода, а тут свободы-то нет, тут болезнь. Но если они прогуливают службу или уходят, я их «ругаю». Иногда.
Ни один вид психического заболевания не является препятствием для участия человека в жизни Церкви. Даже, как известно, бесноватые и одержимые приходят в храм и молятся.
– Но как психически неадекватные люди могут понимать то, что происходит в Церкви?
– Могу свидетельствовать об этом, но не объяснить. Как священник знаю, что они все чувствуют, а насколько верно или неверно – думаю, такая мерка неприложима. Конечно, кому-то из них по малоумию непонятен внутренний смысл таинства, но они его чувствуют. Не все в одинаковой степени – это так же, как и в любом приходе. Но большинство тех, кто постоянно бывает в храме, уже научены тому, что здесь совершается. Об этом говорит их поведение, мимика, жестикуляция, серьезность выражения лица, иногда – молитва. Они любят петь – не умеют, не могут, но любят. Исповедуются иногда очень серьезно, крайне серьезно. И это притом, что пять минут назад они болтали и смеялись, разговаривали, вертелись на одном месте. Но, подойдя к аналою с крестом и Евангелием, вдруг у них проявляется некая глубина духовная. Когда они подходят к причастию, они меняются: в глазах открывается какой-то смысл и глубина. Это мое свидетельство, пусть оно и субъективно.
– Чем им может помочь неспециалист?
– Простой пример того, что можно сделать. На протяжении многих лет одну больную девушку на коляске привозит в храм пожилая женщина. Девушка не ходит, и везти ее нужно из другого корпуса. Я думал, что это ее бабушка. На днях после литургии я спросил об этом. «Нет, я ей никто… Просто когда-то священник нашего храма призвал помогать, и я стала ходить в ближайший дом-интернат. Меня познакомили с этой девочкой, и я стала ей помогать одеваться, кормить, гулять. Потом ее перевели в ваш интернат. И я стала ездить к ней сюда. Я уже привыкла к ней».
Главное, чтобы было желание помочь. Но нужна и подготовка: достаточно одной беседы в течение двух-трех часов и одного знакомства с жизнью интерната, чтобы человек получил первые представления и навыки.
Беседовала Светлана УЛЬЯНОВА
