В статье представлены результаты социологического исследования попрошайничества, проведенного в Петербурге в 1998-1999 годах. Анализируя дискуссию по теме, я столкнулась с тем, что этот феномен обычно рассматривается из перспективы социологии бедности. Безусловно, нищенство может быть истолковано и так, поскольку в общественном представлении оно существует именно как крайняя форма бедности. Однако в данном исследовании люди, просящие подаяние, не рассматривались мной как заведомо принадлежащие к беднейшему слою. «Нищенство» («попрошайничество») анализируется здесь как социальное взаимодействие двух сторон – просящего и подающего,– возникающее в ситуации лицом-к-лицу. В первую очередь, я пыталась ответить на вопрос: какие действия предпринимаются моими информантами для того, чтобы их интерпретировали, как попрошаек?
Основные понятия: нищенство, попрошайничество, работа
Прежде чем перейти к изложению материала, необходимо пояснить употребление основных понятий, таких как «нищенство» и «попрошайничество» и их соотношение.
Понятие «нищий» всегда заключало в себе двоякий смысл. С одной стороны, в православном христианстве нищие олицетворяли праведность, были «божьими людьми», с другой – их всегда подозревали в мошенничестве. Если в современном русском языке коннотации, возникающие при употреблении слова «нищий», имеют оттенок жалости или бравады (мы нищие, но гордые!), то слово «попрошайничество» используется исключительно в пренебрежительном контексте. Нередко понятием «нищий» обозначается «истинный нищий», то есть действительно обездоленный человек, а категорией «попрошайка» – мошенник. В текстах прошлого и начала этого века редко встречаются попытки развести нищих и попрошаек при помощи оценочного суждения. Писали, что «нищие занимаются попрошайством», описывались «места обитания» нищенских артелей, причем именно нищенских, а не попрошаек-мошенников (или «прошаков», как их тогда называли) (Прыжов, 1996:130). Исходя из этого, можно заключить, что нищий всегда «зарабатывал» попрошайничеством (попрошайством). «Попрошайничество» – это практические действия, которые выполняются в соответствии со статусом «нищий», это поведение, опирающееся на статус нищего. «Нищий» и «попрошайка» в данной работе будут употребляться как взаимоопределяющие и взаимозаменяющие понятия, создающие соответствующие ассоциации – образ человека, который просит на улице подаяние.
Не менее спорным является применение слова «работа» при обозначении деятельности просящих милостыню. Я позволю себе употреблять его по отношению к практикам попрошайничества, поскольку это так называемое «полевое» слово: сами информанты называют «работой» свой способ заработка.
Теоретические предпосылки
Теоретической «рамкой» исследования послужила концепция драматургической социологии Ирвинга Гофмана. Такой подход кажется мне тем более обоснованным, что исследованная разновидность социального взаимодействия представляет собой реальное, даже утрирование воплощение «театра Гофмана»: попрошайки, как и актеры, умеют пользоваться особыми методами воздействия на публику (прохожих), чтобы получить ожидаемое – милостыню.
В своем исследовании я сознательно избегала анализа структуры личности (в нашем случае нищего или подающего) с позиции драматургической социологии. В моей работе «театральная метафора» призвана упорядочить данные наблюдения. При помощи этого подхода я пытаюсь аналитически осмыслить этнографический материал.
Анализ дискуссии
В дореволюционных отечественных исследованиях феномен нищенства был изучен достаточно обстоятельно. Некоторые исследователи даже предпринимали то, что в современной социологии называют «скрытым включенным наблюдением». Например, И. Прыжов уходил в рубище и с сумой в среду юродивых, бродяг и побирающихся богомольцев, достигая исключительной достоверности своих наблюдений. Позднее его примеру последовал Д. Линев (Голосенко, 1996а).
На рубеже веков складывается уже социологически ориентированное обобщение накопленных материалов, подкрепленные полевыми исследованиями «нищенских гнезд», опытом личных бесед и наблюдением. (Бахтиаров, 1903; Левинстим, 1900; Максимов, 1877; 1901).
Среди известных мне современных российских исследований по этой теме я отметила бы проект, осуществленный в 1994 году под руководством Я. Гилинского, когда девять специалистов в течение недели вели опрос и наблюдение в местах, облюбованных «побирающейся публикой». К сожалению, результаты этого исследования не были опубликованы. В 1993 году было проведено исследование в Москве (Ильясов, Плотникова, 1994). В обоих случаях исследователи уделяли внимание лишь одной из взаимодействующих сторон: в проекте Я. Гилинского – нищим, в проекте Ф. Ильясова и О. Плотниковой – подающим.
В целом, можно констатировать невнимание российских социологов к нищим как объекту изучения. Вероятно эта ситуация – одно из последствий характерного для советской социологии игнорирования многих социальных проблем (что, в свою очередь было связано с табу на их исследование).
В западной социологии проблематике нищенства уделяется больше внимания. Исследования в этой области особенно распространены в странах с развитой системой социальной поддержки. В частности, западные ученые ставят вопрос: что заставляет людей подавать милостыню, если они осознают, что уже «помогли» решению проблемы, отдав государству налоги. Приведу несколько примеров таких исследований.
В проекте немецкого социолога А. Фосса (Voss, 1993) непосредственное взаимодействие нищего и прохожего анализировалось как часть целостного феномена «просить – подавать». Фосс исследовал, например, такие формы «попрошайничества», как письменные обращения за материальной помощью в благотворительные организации. Анализируя уличное попрошайничество, исследователь ограничился обычным наблюдением, не устанавливая контакта с просящими подаяние людьми. Основной акцент был сделан на выяснении мотивов подачи милостыни. Для этого проводились краткие интервью как с подавшими, так и неподавшими людьми.
Австрийский социолог Р. Гиртлер исследовал венских бомжей (бродяг) как сообщество с собственной субкультурой, правилами поведения, неписаными законами, стратегиями выживания (Girtler, 1980). Метод Гиртлера – глубокое погружение в поле, классическое участвующее наблюдение с длительным процессом завоевания доверия, совместным повседневным времяпрепровождением. Его интересовали также биографии информантов. Он пытался понять, какие структурные факторы способствовали возникновению идентичности бродяги с соответствующим образом жизни.
Методология
В задачу статьи не входит подробное описание методологии исследования. Необходимо лишь указать, что выбор в пользу качественной методологии – наблюдение и глубинное интервьюирование – объясняется как моими принципиальными позициями, так и спецификой темы. Я разделяю методологические представления «понимающей» социологии. Я также полагаю, что трудность доступа к полю, необходимость налаживания доверительных отношений между исследователем и информантами в течение длительного времени, делают невозможным использование количественных методов, если исследование претендует на то, чтобы объяснить исследуемый феномен.
Основной метод работы – наблюдение, преимущественно участвующее, т.е. непосредственное взаимодействие с интересующими социолога людьми, принятие исследователем определенной роли во взаимодействии с объектом исследования. Все информанты знали о моем статусе исследователя (студентка, а затем аспирантка). К участвующему наблюдению относится и «стимулирующее» поведение, когда исследователь занимает активную позицию и провоцирует ответные реакции у своих информантов.
Помимо участвующего наблюдения в исследовании применялось и скрытое наблюдение, когда информанты не знали о присутствии наблюдающего за ними социолога.
Документально работа фиксировалась в дневнике наблюдений на основании полевых заметок. В начале исследования я пробовала брать интервью и записывать их на пленку, но очень скоро отказалась от этого, поскольку диктофон отпугивал моих информантов. В дальнейшем я старалась запомнить ключевые слова, основные моменты беседы и восстанавливала диалог уже дома на страницах дневника.
Уличные спектакли
Люди, с которыми мне удалось познакомиться в процессе исследования, «работают», моделируя разные типы нищих. На социологическом языке И. Гофмана каждая модель попрошайничества (например, «солдат-инвалид», «старушка», «женщина с ребенком») относится к так называемому «фасаду», т.е. той части организованной индивидом презентации, которая заранее подготовлена и служит тому, чтобы публика могла определить ситуацию. Фасады выбираются, а не создаются: если человек хочет «сыграть» роль, то он обнаруживает, что для этой роли уже есть определенный фасад (Goffman, 1969:23). Для того чтобы «сыграть» пенсионерку нужно быть, по крайней мере, женщиной преклонного возраста. «Фасад» задает рамки, в которых происходит презентация, играется роль. Если роль – это поведение, предписанное в рамках модели, то презентация – это предлагаемый «публике» индивидуальный спектакль, демонстрация части личности, судьбы и опыта. Презентация обозначает всю совокупность поведенческих практик, которые актер использует в присутствии определенной группы зрителей, и то влияние, которое он оказывает на публику. Иначе говоря, можно наблюдать только одну модель попрошайничества (например, «пенсионерка»), но представленную 15 женщинами преклонных лет, каждая из которых исполняет эту роль в соответствии с своими представлениями о том, как такая модель должна выглядеть, причем у каждой из этих женщин своя презентация. Презентаций столько же, сколько нищих.
1) «Пенсионерка»
Первый случай представлен Г., пожилой женщиной, стоящей в одном из питерских подземных переходов со своей собачкой, и вписан в общую модель «пенсионер(ка)».
Г. презентует себя не как «нищую, попрошайку, а пенсионерку». Поэтому она выбрала соответствующую форму поведения, соответствующие жестикуляцию и мимику. Она никогда не будет просить деньги «с протянутой рукой». Ее поведение может быть описано при помощи понятий «достойно», «тихо», «вежливо», «ненавязчиво». Еще в прошлом году она считала «неприличным» (выражение информантки) сидеть во время «работы». Возможно, таким образом она сознательно пытается оперировать социальным пространством, социальной дистанцией: Г. не хочет смотреть на прохожих снизу вверх. Она никогда не опускает глаз, ее взгляд никогда не бывает бессмысленно уставлен в пустоту, что можно заметить у многих просящих подаяние. Всем своим поведением Г. показывает, что отличается от «нищих». Она пытается конструировать симметричное социальное взаимодействие – как равная с равными.
Поведение людей, просящих подаяние, достаточно жестко регулировано требованиями презентуемой ими роли: они не могут, например, громко смеяться или пить пиво, они обязаны контролировать свои взгляды и жесты; поведение нищих должно быть тихим и скромным; они могут просить, но не требовать. Все подававшие милостыню люди, с которыми мне удалось побеседовать, отмечали, что у них вызывают раздражение попрошайки, «которые нападают», «агрессивные нищие», «смеющиеся дети» (те, что просят на «покушать»), кто говорит, что «мало, надо добавить еще пятерочку». Такое поведение не соответствует роли нищего. Это несоответствие может создать у прохожего как зрителя впечатление обмана. Уличение в фальши дискредитирует всю презентацию. В результате представление, целью которого было создание определенного впечатления, из-за таких «промашек» как громкий смех или публичное распивание пива, приводит к противоположному результату.
Для того чтобы представление оказалось успешным, нищие должны соответствовать существующим в обществе представлениям об экстремальной бедности, обездоленности. На этом основана демонстрация уродств, болезней (подразумеваемый смысл: «что может быть хуже, чем…»). Г. выбрала другую роль. Это роль «интеллигентной женщины, попавшей в беду». «Интеллигентность» в данном случае я употребляю в обыденном значении. Я слышала, как кто-то из прохожих хвалил Г.: «И все у Вас культурно. И подстилочка, и … ». «Культурность» и «интеллигентность» в дискурсе русской культуры являются положительными характеристиками человека. Роль «интеллигентной женщины» уже написана, и Г остается только соответствовать идеальному образу. Она воплощает саму доброжелательность, понимание, участие, аккуратность. Это выражается в ее игре на авансцене. Она никогда не конфликтует, не скандалит, что позволяют себе делать другие люди, просящие подаяние. У нее другой спектакль.
Необходимо постоянно контролировать свое поведение, не давать воли эмоциям. Так, я неоднократно наблюдала случаи, когда прохожие ругали Г. за то, что она мучает свою собаку. Моя информантка никогда не вступала в спор. Когда же прохожие останавливались с ней поговорить, она внимательно их выслушивала, никогда не противоречила, только соглашалась, даже если у нее «ужасное настроение» и «совершенно не хочется ни с кем разговаривать». При необходимости она может долго обсуждать собачьи рефлексы или то, что современную молодежь «надо перестрелять», потому что «они, сволочи, не хотят работать». Уже потом, за кулисами театра, она скажет мне, как устала от этого: «Думала этому конца не будет». Но роль диктует именно такое поведение.
Презентация Г. оформлена как цирковое шоу, в котором «все аплодисменты» принадлежат маленькой собаке, одетой в костюм, напоминающий «барыню на вате». Собака сидит на задних лапах, а перед ней выставлено блюдце для сбора подаяний. Складывается впечатление, что деньги собирает именно собака, а не ее хозяйка. Собака и есть маркер ситуации, тот объект, который больше всего привлекает внимание. Если бы не собака, ситуацию сложно было бы определить как «прошение денег», поскольку внешний облик и манера поведения Г. могут соответствовать и многим другим ролям («пожилая женщина устала, слегка прислонилась к стене и отдыхает», или «кого-то ждет»). Используя терминологию Гофмана, можно сказать, что собака – это «реквизит», помогающий определить ситуацию и создающий, наравне с прочими «декорациями» (в нашем случае, это все «овеществленное» пространство подземного перехода), определенную атмосферу. На собаку перекладывается вся ответственность за сбор денег, и люди подают именно ей. Об этом свидетельствует, то, что люди иногда не подают деньги, но приносят еду для собаки, например, мясную требуху.
Представление готовится еще дома, «за кулисами». Там собаку наряжают, а к «рабочему месту» привозят в тележке. Стоит «спрятать» собаку в тележку и убрать блюдце для сбора денег, ситуация интерпретируется совершенно иначе. Г. знает это и умеет манипулировать производимым впечатлением, например, когда проходит милицейский патруль: «А пусть они думают, что мы просто стоим и разговариваем».
Для Г. важно, чтобы собака выглядела чистой, ухоженной. Она следит за тем, чтобы та не скулила. Поведение и внешний вид собаки способствуют определению ситуации: если собака пляшет – ей хорошо, если скулит – ей плохо, и тогда прохожие могут интерпретировать увиденное как «мучение животных», а вовсе не как развлечение. Чтобы избежать этого, Г. должна постоянно демонстрировать любовь к животным. Она выполняет все пожелания публики (погладить собаку, подержать на руках, приласкать).
Я одновременно являюсь и зрителем спектакля и свидетелем жизни за кулисами. Как для исследователя-зрителя, на которого тоже нужно произвести должное впечатление, для меня был создан образ бабушки, «единственной надежной кормилицы семьи», и «если бы не внучки», то Г. якобы «никогда бы не стояла в переходе». Эта роль постоянно подкрепляется «формальными», характерными для авансцены разговорами: что нужно купить девочкам, сколько стоят репетиторы, что было утром в холодильнике. Заботясь о том, чтобы произвести на меня положительное впечатление, Г. пытается и мне представить свою деятельность как шоу, отмечая, что она приносит людям радость: «Главное, обратите внимание, главное – это радость, улыбка. Отметьте это в своей работе».
Никто не знает, как она готовится к представлению, чего ей это стоит, все происходит за кулисами. За время нашего знакомства я приобрела у нее определенное доверие и была допущена за кулисы. Там она обсуждала со мной проходящих людей, считала деньги, рассказывала, кто и сколько подал, придумывала для собаки новые наряды. Эти неформальные разговоры имели место, когда вокруг не было зрителей, когда Г. «не играла»: занавес опустился, представление закончилось.
Использование гофмановского анализа интеракции предполагает, что особое внимание уделяется контексту, в котором происходит действие. В нашем случае это пространство сцены с декорациями и реквизитом, которые помогают определить ситуацию.
«Работая» со своей собакой в многолюдном подземном переходе в центре города, Г. старалась дистанцироваться от других. работающих на том же пространстве (уличных продавцов, музыкантов, попрошаек и т.п.): «Важен обзор. П. [собачку – М.К.] должны видеть издали». Г., как правило, стоит на одном и том же – «своем» – месте. По ее словам, это не значит, что место за ней закреплено, скорее это дело привычки. Однако другой мой информант утверждал, что это очень важно – каждый день стоять на одном и том же месте: «Тебя видят каждый день на этом месте, и тебе подают». Вероятно, узнавание позволяет установить своеобразный контакт (нечто вроде знакомства) между просящим и подающим, что облегчает подачу милостыни.
Интересно, как особенности пространства, где происходит представление, влияют на определение ситуации. Место, общий контекст, так называемая «сцена», костюмы, декорации – все это заставляет прохожих как-то интерпретировать увиденное. Однако многие прохожие не могут правильно распознать ситуацию – попрошайничество – и, полагая, что Г. продает собаку, советуют отнести ее «ближе к цирку». Можно выделить как минимум две причины такого неправильного понимания спектакля. Во-первых, непонимание связано с тем, что Г. не совсем умело использует сценический костюм: чересчур «приличный» внешний вид женщины запутывает публику и способствует ошибочной интерпретации спектакля. Вторая причина также связана с контекстом происходящего и касается места представления. Подземный переход в центре Петербурга, выбранный Г. в качестве сценической площадки, – это пространство, которое имеет свои собственные коннотации в контексте жизни города. Именно этот переход – об этом знает каждый петербуржец, бывающий в центре города, – является с некоторых пор местом продажи с рук домашних животных. Таким образом, речь идет о том, что для успешности представления постановщик должен учитывать все составляющие, включая особенности сценических костюмов и выбранного пространства.
В этом переходе «работает» не одна Г. Здесь и нищие, которые презентуют себя как нищие, и музыканты, и мелкие торговцы, и подростки с гитарами. Все они играют в одном спектакле, который можно было бы назвать «уличная занятость». В социологии Гофмана есть понятие «команда», которое употребляется для обозначения группы индивидов, играющих сходную роль и тесно связанных сотрудничеством (Goffman, 1969:90,96). Команда, к которой относит себя Г., – профессиональные музыканты и торгующие женщины. Критерием принадлежности к этой команде выступает категория «работа». Эти люди, не имеющие возможности где-то еще торговать, профессионально играть на музыкальных инструментах или демонстрировать цирковое умение, играют один спектакль под названием «Работа».
Однако мои наблюдения показали, что собственная идентификация вступает в противоречие с исполняемой ролью. Несмотря на презентацию своей деятельности как настоящего спектакля, который приносит людям радость, Г. осознает, что ее статус в обществе достаточно низок. Помогая ей перенести вещи с одного «рабочего» места на другое я спровоцировала ее на непроизвольное высказывание: «Вам же неудобно!» Это означало, что, поскольку ее вещи могли быть истолкованы окружающими как «попрошайнические», прохожие могли принять меня за человека, который просит подаяние или, во всяком случае, имеет к этому какое-то отношение. Вырвавшаяся у Г. фраза свидетельствовала о том, что она хорошо представляет себе, сколь низкий статус имеет в глазах окружающих (хотя в обычной беседе это никак не артикулировалось).
Роль «обедневшей интеллигентки, вынужденной просить на улице», – маргинальная роль. И спектакль, в котором она принимает участие, можно охарактеризовать словами «стыдно», «не принято», «унизительно». Поскольку Г, как и любой человек, в ходе всей своей жизни занята во множестве спектаклей и играет в ней различные роли, она не хочет, чтобы одни и те же зрители наблюдали ее в разных ролях. Это может помешать произвести определенное впечатление в каждой из ролей. Помимо «просящей обедневшей интеллигентки», Г. является еще и «бабушкой», «матерью», «хозяйкой, принимающей гостей», «учительницей на пенсии». Однажды я наблюдала, как Г. постаралась сделать так, чтобы ее не заметили проходившие в этот момент люди. Позже она объяснила, что это знакомые ее семьи из Швеции, которые накануне были у них в гостях. Гофман в этой связи говорит о том, что вполне объяснимо и разумно стремление исполнителя «разделять свои аудитории таким образом, чтобы люди, которые видят его в оной из ролей, не видели бы его и в другой» (Гофман, 2000:174-175).
Влияние зрителей-прохожих на игру актеров-попрошаек я могу проиллюстрировать следующим случаем. В том же переходе «на животных» собирает еще одна женщина. Она довольно молода, и по ее внешнему виду нельзя сказать, что она голодала. Возможно, именно поэтому женщина использует иную стратегию: она никогда не находится рядом со своими собаками, те просто привязаны, а перед ними стоит блюдце. Описываемая женщина не может воспользоваться своим возрастом как ресурсом подобно тем, кто презентует модель «пенсионер(ка)». Здесь для нас важно, как владелица собак с ними обходится.
Собирать «на животных» эта женщина стала еще зимой. Тогда ее собаки выглядели очень плохо. Ее гнали как милиция, так и прохожие, обвинявшие ее в том, что она не кормит и мучит своих животных. По словам Г., эта женщина «поняла», как следует представлять себя при таком способе заработка: теперь ее собаки расчесаны и сидят на подстилке. Женщина постаралась соответствовать ожиданиям публики, и отношение к ней изменилось. Денег ей стали подавать гораздо больше.
Аналогичную ситуацию эффективности контроля публики за игрой актера я наблюдала и в случае Г. Однажды одна из проходящих женщин упрекнула ее в том, что она не поит собаку. После этого рядом с собакой всегда стояло блюдце с водой.
2) «Церковные нищие»
Через знакомую, которая работает в свечном киоске одной из питерских церквей, мне удалось познакомиться с группой нищих, просящих подаяние при церкви.
Здесь мне хотелось бы уделить внимание презентации нищей Н. Ее случай интересен тем, что Н. нередко разрушает свою роль несоответствующим поведением, и таким образом обнажает границы и правила игры в выбранной роли. Н. просит в «прихожей» N-ского собора. исполняя роль «церковной нищей». Эта роль подразумевает ряд обязанностей: за каждую полученную милостыню следует креститься и благодарить: «Дай Бог Вам здоровья»; молиться за подавших прихожан, которые помимо обычной милостыни иногда подают деньги специально на свечки.
Интересно, что нищие даже «отчитываются» за эти деньги. Так, когда мы с Н. однажды зашли в кафе недалеко от собора, та сообщила буфетчице, что помолилась за такого-то по его просьбе. Это может быть интерпретировано как свидетельство постоянного контроля над своим поведением, которое должно соответствовать статусу «божьего человека» даже не на «рабочем» месте. Вполне возможна и другая интерпретация: буфетчица ходит в собор и видит там Н. как побирающуюся нищенку. В кафе Н. играет другую роль – роль посетительницы, а буфетчица здесь не прихожанка, а продавщица. Это уже две разных сцены, причем роль «посетительницы кафе» дискредитирует роль «церковной нищей». Поэтому реплику Н. можно истолковать как сознательный прием манипулирования публикой. Описываемая ситуация оказалась пограничной, а согласно Гофману, именно при переходе с одной сцены на другую особенно легко обнаружить стратегии манипулирования (Goffman, 1969:112). Н. подкрепляла свою роль «нищей» и одновременно «выбирала» публику: она предложила буфетчице роль, подходящую для совершенно другого институционального пространства, то есть роль «прихожанки собора, подающей милостыню и просящей нищих помолиться».
В период, когда я проводила наблюдение, при храме собирали милостыню девять нищих. Все они играли одну роль и должны были, работая как «команда», вместе играть спектакль. Промашка одного может привести к сбою общего представления «Церковные нищие». Среди приходящих к церкви за милостыней есть и те, кого в команде считают мошенниками, так как у них есть квартира, пенсия, семья и т.п. (обычно нищие на паперти имеют такие сведения друг о друге). Однако несмотря на различия и личную неприязнь, которая может существовать между «церковными нищими», на этой сцене они все равно играют общий спектакль. (И )выяснение взаимоотношений происходит только тогда, когда рядом нет публики (прихожан). Если принятый порядок нарушается, то актера-нищего «штрафуют». Так, однажды Н. решила продемонстрировать публике-прихожанам, что их обманывают. Она подошла к одной из «мошенниц» и сорвала с ее головы платок, крича, что та всех обманывает, и чтобы все посмотрели, что у нее под платком «уложенная прическа»! За такое нарушение правил «командной игры» ее прогнали из собора, лишив права просить при нем милостыню.
Институциональное пространство православной церкви предполагает довольно жестко выдержанные роли, и несоответствие поведения человека ожидаемым здесь требованиям лишает его права «принадлежать» этому пространству. Несоответствие разрушает роль и может привести к «неправильной» интерпретации ситуации. «Что могут подумать люди? Это же храм! Музей! А она тут развалилась пьяная! Драку затеяла» (из разговора с Ю., другой нищей при этом храме). Впоследствии Н. разрешили вернуться в собор под поручительство Ю.
Проводя границу между собой и «неистинными нищими», а также демонстрируя соответствие роли «истинный нищий», Ю. и Н. постоянно говорили мне, что только они одни из всех нищих моют паперть. Или что они стали покупать пшено и прикармливать голубей, все время подчеркивая, что голубь – это «божья птица». «Мытье паперти», «кормление голубей» – все это должно подкреплять статус церковного нищего. Такое поведение соответствует предписаниям роли и пространства.
Через использование религиозной символики («Голубь – Божья птица») также строится граница с «неистинными»: «Наш голубь к нам даже внутрь заходил, но видно Хромоножка со Слепым его пнули, и он к нам теперь не заходит».
Анализируя саму «сцену», декорации и реквизит, следует иметь в виду, что церковная паперть это пространство, чрезвычайно нагруженное смыслами. Институционально и исторически оно предназначено для сбора милостыни. Человек может не пользоваться никаким реквизитом: ни детьми, ни табличкой, ни медицинскими справками. На него «работает» место, и он будет истолкован как нищий. Прихожанин ожидает, что его на паперти встретят нищие. За просящего подаяние здесь может быть принят любой. Так, я тоже однажды получила милостыню. Я разговаривала со своими информантами в плохо освещенной части собора – между двух входных дверей. При работе в «поле» я не стараюсь быть похожей на своих информантов, и мой внешний вид отличается от их внешнего вида. Однако вышедший из церкви мужчина стал подавать всем «нищим» и подал мне. Я автоматически передала эти деньги своим информантам. Подавший очень долго извинялся, когда увидел, «как он ошибся».
Этот эпизод особенно интересен для моих полевых наблюдений, так как свидетельствует о том, что восприятие человека как нищего может быть одинаково неприятно обоим участникам ситуации. Показательна была реакция подавшего: он был уверен, что глубоко оскорбил меня, приняв за нищую.
Следует отметить, что в основном я скорее мешала прихожанам адекватно воспринимать ситуацию, и от этого они подавали меньше. Так мне объяснила Ю., когда я спросила, почему сегодня так плохо подают. Мы уже долго разговаривали, а так как она сидела на низкой скамеечке, и говорить было неудобно, я присела на корточки рядом. Мой внешний вид и поведение не соответствовали роли просящей подаяние. Я нарушила принятую физическую дистанцию по отношению к сидящей внизу на скамеечке нищей. Прихожане просто не могли определить, кто я, хотя безусловно обращали на меня внимание. Это мешало интерпретировать мою собеседницу и ситуацию в целом, создавая для посетителей храма определенные сложности при принятии решения подавать или не подавать.
Упомянутая выше другая моя информантка, Ю., также просит подаяние при этом храме в той же роли «церковной нищей». У этой женщины нет квартиры. По ее словам, она потеряла ее в результате обмана очень близких родственников. Теперь на собранную милостыню она снимает комнату. Ю. около 50 лет или чуть больше, но выглядит она значительно старше.
Я уже упоминала, что манипуляции с возрастом – одна из важнейших техник попрошаек, используемая ими для произведения впечатления. Ю. выглядит как «классическая» богомольная нищая. Одета очень инструментально: теплая (в «прихожей» храма довольно холодно) и темная одежда, обязательно темный платок на голове. Даже опрятность имеет свою функциональную нагрузку. Для прихожан опрятный внешний вид нищего является гарантией «вложенных» средств: подающий может надеяться, что его деньги «не пропьют».
Я ни разу не видела и не слышала, чтобы Ю. вышла за границы выбранной роли. Ее поведение выдержано так строго, что она пользуется полным доверием служащих в храме. Как я уже писала выше, она смогла вступиться за выгнанную с паперти Н. По словам другого нищего, она пишет «докладные» на остальных попрошаек, считая себя не только вправе писать, но и ожидать, что к ее мнению прислушаются.
В среде «церковных нищих» я познакомилась с одним из самых интересных и откровенных информантов. Этот мужчина – обладатель седой всклокоченной бороды и длинных волос – выглядит глубоким стариком. На самом деле ему всего лишь 52 года. Именно он научил просить милостыню Н., объяснив ей: «Зачем тебе бутылки собирать. Люди сами подадут. Просто стой и желай людям «счастья и здоровья вам! » С. прекрасно понимает преимущества, связанные с его обликом, поскольку возраст является очень важным ресурсом для попрошаек. Во время случающихся драк С. больше всего боится за свою бороду: «Это же мои деньги«,– говорит он (со слов информантки Н.).
Когда Н. меня с ним познакомила, он охотно пошел на контакт и «обескуражил» меня фразой: «А я ее знаю [это про меня. – М.К.]. Я ее видел. Она там проходила. У меня хорошая память» (описываемая ситуация имела место на Невском проспекте, по которому ежедневно ходят тысячи людей). Позже я выяснила, что этот человек манипулирует публикой-прохожими при помощи тактики, которую условно можно назвать «несуществующим знакомством». Он обращается ко всем как к своим знакомым, привлекая к себе максимум внимания. Меня обескуражила именно такая подача себя, но зато я его сразу запомнила. Позже С. артикулировал свой прием: «Главное, что тебя знают. Он видит меня на этом месте каждый Божий день и подает мне». С. сам является инициатором каждого знакомства. Так я видела, как он обращается к входящей в храм женщине с двумя детьми: «А, вот мои колобочки идут. Здравствуйте! » Он видел этих людей впервые, но его ход сработал: женщина отреагировала на это обращение, как и ожидал С., милостыней.
С. просит деньги при двух храмах в городе. При этом он исполняет роль не только «божьего человека», крестясь и желая всем здоровья, но и роль «доброго дедушки»: «Я стою у храма каждый день. Мимо детишки. Мы друг другу руками помашем. А нет меня, они в слезы: «Где деда, где деда?» А я пойду, конфет шоколадных куплю, ведь я покупаю, и даю детишкам. А матери мне по тысяче достают! А я стою, плачу и здоровья желаю».
«За кулисами» С. похваляется своим мастерством: «А что делать? Хочешь заработать, надо вертеться«. Он с гордостью заявляет, что собирает больше многих других нищих. Сами нищие объясняют это следующим образом: «Еще бы, он людям в рот смотрит» (видимо, они имели в виду, что С. чересчур навязчив).
Следующую презентацию, которая имеет место там же у церкви и представлена супружеской парой, я назову «убогие«. Эти люди демонстрируют свои болезни и имитируют умственную отсталость. На паперти этих людей очень не любят как «истинные», так и «неистинные» нищие, называя их способ прошения милостыни «тявканьем». Стратегия этой пары настолько эффективна, что другие нищие нередко уходят с паперти, поскольку не могут выдержать конкуренции: «Пока я семь рублей заработаю, они – двести«.
«Авансцена» выглядит следующим образом. «Жена», женщина лет 50, сидит на высоком табурете. «Муж» стоит рядом, опершись на палку. У него очевидна какая-то болезнь глаз. У жены всегда с собой документы, свидетельствующие об их инвалидности (сама она хромает). Когда он слышит (а возможно, и видит) приближающихся посетителей церкви, то начинает дергаться и ритмично и монотонно повторять одну фразу: «Подайте слепому, подайте слепому!» За эту фразу, которую он повторяет бессчетное количество раз, его поведение другие нищие и называют «тявканьем». Его вид вызывает жалость. В левой руке он держит черную «авоську», и когда проходит народ, приподнимает ее, привлекая внимание. Как говорила мне В., жена не разрешает ему сидеть, даже если он устает, потому что «так его лучше видно«. Когда в храм входит группа иностранцев, она «рекламирует его» – показывает на него рукой, а он начинает еще громче произносить свою фразу. Примечательно, что для входящих в церковь иностранцев у супругов заготовлено приветствие: «Good buy«.
3) «Мать-одиночка»
В своих презентациях просящие милостыню женщины манипулируют ценностью «материнства» и часто выбирают роль «матери-одиночки». Одна из таких просящих подаяние «матерей-одиночек» – В. – стала моей информанткой.
В. «зарабатывает» деньги, сидя с ребенком напротив гостиницы. Многие просящие подаяние женщины нередко надевают на голову платок, который в какой-то степени помогает скрыть возраст и создать «фасад» «смиренной женщины», что важно для правильной презентации нищенства. Однако В. никогда не надевает платок. Я могу истолковать это как сознательную технику манипуляции прохожими. Она молода (ей около 25 лет) и подчеркивает свою молодость. На ее руках полулежит маленький мальчик. Ребенок даже в жару сильно закутан, из одеяла выглядывает лишь маленькое грязное личико. Его возраст трудно определить, он кажется чуть ли не грудным ребенком. На самом деле ему около пяти лет. Как и отсутствие платка, это является элементом сознательной стратегии, используемой с целью собрать больше денег.
В. исполняет свою роль очень творчески. Она сидит, перед ней выставлена довольна большая икона с изображением Богородицы. Использование религиозной символики должно служить дополнительной гарантией искренности, поскольку нищий апеллирует к ценностям «божественного порядка»; подразумевается также, что «Бог все видит». Использование иконы исключительно для манипулирования другими – без личного трепетного к ней отношения – становится очевидным «за кулисами» представления. Так, однажды, когда вокруг не было публики, а я стояла в стороне от В., делая свои пометки, между нами остановилась целующаяся пара. Тут В. стала мне делать всякие гримасы, взяла икону и стала «стыдливо» прятаться за нее. Использование иконы как шутливой ширмы возможно только за кулисами. Сам переход с «авансцены» за «кулисы» выявил «циничное» отношение актера к своему «реквизиту». Разумеется, на публике В. такого себе позволить не могла.
В. постоянно крестится и протягивает прохожим руку, хотя перед ней уже выставлено пластмассовое ведерко, которое и предназначено для сбора милостыни. Кроме того, она постоянно раскачивается, привлекая внимание прохожих. Если В. видит, что прохожий остановился и ищет деньги, чтобы подать ей, то она начинает действовать еще более активно, протягивает руку уже непосредственно к нему, заглядывает ему в глаза. Если проходят иностранцы, то В. использует жестикуляцию: показывает руками на рот, давая понять, что просит деньги на еду. Можно заметить, что для разной публики В. использует разные техники манипуляции и конструирует различный фасад представления: для «наших» она крестится, апеллируя к православному состраданию, иностранцам показывает, что голодна. Интересно наблюдать, как во взаимодействии с прохожими В. актуализирует гендерный дисплей (Goffman, 1994). Она активно использует при интеракции гендерные ресурсы, кокетничая, например, с проходящими мимо мужчинами.
В. готовится к своему представлению дома. Одевается во все темное. Когда я пригласила ее зайти в кафе, она сказала, что «только не сегодня, а в понедельник», когда у нее «выходной»: «Я и поприличнее оденусь».
В. получает в виде милостыни довольно много валюты. Вероятно, в глазах иностранных туристов она играет роль «бедной русской молодой мамы». У нее одно из лучших мест в городе, очень людное, где часто встречаются «богатые» прохожие. В белые ночи она работает с утра и допоздна. Я видела, как мужчина протянул ей 15 рублей. В. сказала, что он каждый день дает крупные суммы. «Есть люди, которые много дают. Один парень часто приходит после одиннадцати [вечера – М.К.]. И он подает по сто тысяч [старыми – М.К.]. А он приходит «девиц» снимать. А мне говорит: «Мне от тебя ничего не надо. Мне тебя жалко».
Следует отметить, что сама В., по ее словам, приехала из Приднестровья. Из дальнейшего общения мне стало ясно, что существует целое сообщество земляков, занимающихся уличным промыслом. Недалеко от В. маленький мальчик играл на аккордеоне, еще об одной нищенке, которая играет роль «очень больной старой женщины», В. сказала, что «эта – наша».
4) «Очень больная старая женщина или юродивая»
Лично с этой женщиной мне познакомиться не удалось. Мои интерпретации основаны на результатах «скрытого наблюдения», при котором объект не знал, что за ним наблюдают. Я наблюдала ее игру на «авансцене», и мне удалось быть свидетелем ее перехода «за кулисы».
Женщина исполняла роль «православной юродивой»: стояла на коленях, низко согнувшись, левой рукой с клюкой опираясь о землю, правой – крестясь. Перед ней в коробочке была установлена небольшая иконка с изображением Богородицы. В эту же коробочку прохожие клали деньги. Женщина была одета очень бедно: грязный серый рабочий халат, голова повязана платком. На ней очень большие очки, которые вместе с платком почти полностью закрывали лицо. Женщина постоянно трясла головой, имитируя болезнь Паркинсона. На каждую подачу она крестилась. Все деньги, которые клали в коробочку, она почти сразу прятала в карман.
Мои наблюдения показали, что все эти действия являются специально отработанными техниками манипуляции публикой. Я видела, как женщина покидала «авансцену». Сначала она встала и пошла согнувшись, продолжая трясти головой. Но чем дальше она уходила от своего «рабочего» места, тем очевиднее были метаморфозы, которые с ней происходили. Постепенно она перестала трясти головой и окончательно выпрямилась.
Ее манера почти полностью закрывать свое лицо оказалась тоже неслучайной. Это я поняла из спровоцированного мной разговора со стоящей рядом с нищенкой женщиной. Она ничего не подала, а просто стояла и смотрела на нее. Мне она сказала: «Почему ей подают? Они что? Не видят, что это – «черная», фашистка! » Не комментируя уровень толерантности моей собеседницы, можно сделать важный вывод. Находясь в обществе, где ксенофобские установки сильно распространены, нищенка, принадлежавшая к уже упомянутому выше приднестровскому сообществу, вероятно, сознательно маскировала свое «нерусское» лицо. Напротив, в вышеописанном случае с В., девушка специально демонстрировала свою «русую косу», чтобы ее принимали за «славянку».
Резюме
Основное внимание в этом исследовании уделено анализу «профессиональной» презентации попрошайничества в русле драматургической социологии И. Гофмана. Из перспективы подхода Гофмана, все люди – профессиональные актеры, которые знают, как произвести на зрителя нужное впечатление и владеют необходимыми техниками манипуляции, находясь, в свою очередь, под постоянным контролем общества. Под производством впечатления понимаются повседневные, часто нерефлектируемые техники взаимодействия людей. Актерский профессионализм связан с умением выбрать адекватную ситуации роль и правильно сыграть ее, учитывая ожидания публики, контекст происходящего, особенности авансцены, на которой разыгрывается представление, и т.д. В этом ракурсе нищенство рассматривается как взаимодействие, где попрошайки, оперируя социально значимыми категориями, производят некие символические действия и ожидают, что другая сторона, поняв «сыгранные» апелляции к разделенным ценностям, вступит с ними во взаимодействие ожидаемым образом. Таким образом, формируется пространство «мобилизации ценностей». Пол, возраст, степень дееспособности, дети являются основными ресурсами для повседневного обыгрывания таких ценностей как здоровье, работа, уважение к старости или материнство.
Манипулирование производимым впечатлением – признак актерского профессионализма. Манипуляцией является сам выход нищего на улицу, «на сцену». Его презентация направлена на то, чтобы соответствовать представлениям о нужде, обездоленности, несчастье. Если собственных ресурсов недостаточно, то нищий прибегает к дополнительным манипулятивным техникам (наклеивание бороды, использование грязной одежды, заворачивание в одеяло полена вместо ребенка и т.п.). Именно такое нищенство, как правило, понимается в обществе как профессиональное.
Литература
Бахтиаров, А. (1903) Очерки с натуры. СПб.: Изд. Ф.И. Митюрникова
Буравой, М. (1997) Развернутое монографическое исследование: между позитивизмом и постмодернизмом // Рубеж. № 10-11. С. 157-175
Гирц, Кл. (1996) С точки зрения туземца: о природе понимания в культурной антропологии. В: Девятко И. Модели объяснения и логика социологического мышления. Москва: Ин-т социологического образования Российского центра гуманитарного образования. С. 89-109
Голосенко, И.А. (1996а) Нищенство как социальная проблема (Из истории дореволюционной социологии бедности) // Социологические исследования. № 7. С. 27-35
Голосенко, И.А. (1996б) Нищенство в России (Из истории дореволюционной социологии бедности) // Социологические исследования. № 8. С. 18-25
Гофман, И. (2000): Представление себя другим в повседневной жизни. М.: Канон – Пресс-Ц
Ильясов, Ф.Н. (1994) Плотникова О.А. Нищие в Москве летом 1993 года // Социологический журнал. № 1. С. 150-156
Левинстим, А. (1900) Профессиональное нищенство, его причины и формы. СПб.: Типография М. Стасюлевича
Максимов, Е.Д. (1877) Бродячая Русь. Христа ради. СПб.: Т-во «Общественная польза»
Максимов, Е.Д. (1901) Происхождение нищенства и меры борьбы с ним. СПб.: Тип. В. Киршбаума
Ожегов, С.И., Шведова, Н.Ю. (1995) Толковый словарь русского языка. Москва: Азъ
Парсонс, Т. (1992) Социальные классы и классовый конфликт в свете современной социологической теории. В: Социальная стратификация / Отв. ред. С.А. Белановский. М.: Институт народнохозяйственного прогнозирования РАН. Вып. 1. С. 230-242
Прыжов, И. (1996) Нищие на святой Руси. В: Прыжов, И. 26 московских пророков, юродивых, дур и дураков и другие труды по русской истории и этнографии. СПб.–Москва: Эзро – Интрада
Girtler, Roland (1980). Vagabunden in der Grossstadt. Teilnehmende Beobachtung in der Lebenswelt der «Sandler» Wiens. Stuttgart: Ferdinand Enke Verlag
Goffman, Erving (1994). Interaktion und Geschlecht. Frankfurt/Main; New York: Campus Verlag
Goffman, Erving (1969). Wir alle spielen Theater. Piper & Co. Verlag, Muenchen.
Parsons, T. (1995) The American Family: Its Relation to Personality and to the Social Structure. In: Parsons, T. And Bales, R. Family, Socialization and Interaction Process. pp. 10-26
Voss, Andreas (1993). Betteln und Spenden. Eine soziologische Studie ueber Rituale freiwilliger Armenunterstuetzung, ihre historischen und aktuellen Formen sowie ihre sozialen Leistungen. Berlin, New York
Источник: Сайт Центра независимых социологических исследований
