Во время кризиса человек должен идти не в торговый центр, а в дом быта. Потому что чинить старое дешевле, чем покупать новое. В Москве остался один-единственный настоящий дом быта — на улице Новослободской. Девять этажей, огромная вывеска, профессионалы родом из СССР. Корреспондент Русского репортера отправился туда, где одни экономят, а другие делают на кризисе деньги. И узнал, что на самом деле все совсем не так.
Администрация
Директора дома быта я вначале пыталась найти по интернету. И нашла вот такое объявление: «Продам швейную машинку. Директор дома быта на Новослободской Иван Петрович Тараторкин. Телефон».
Трубка ответила приятным баритоном:
— Жду!
На девяти этажах дома быта Тараторкина я искала долго. Снизу меня отправляли на верхние этажи, с верхних — на нижние. Тараторкина нигде не было. Когда я в десятый раз ехала на лифте с первого этажа на восьмой, пожилой строитель-кавказец посмотрел на меня многозначительно:
— Вы знаете, когда наступит конец света? В 2014 году, вместе с Олимпиадой!
Стало ясно, что у меня нет другого выхода, кроме как встать в самую длинную очередь, которая упиралась в железную дверь с надписью «Администрация». Я стояла и слушала чужие разговоры. Какие-то молодые люди спрашивали: «Почем теперь аренда?» Им что-то тихо отвечали. Оказалось, юридически дома быта как единого целого давно не существует. На площадях бывшего советского гиганта теперь размещается множество фирм, и какой из них командует Тараторкин, понять очень трудно.
— Мы — «Квант-С», — пояснили женщины в администрации. — «С» — это наш директор, Слесарев. Он сдает площади в аренду.
Я снова пошла по этажам — искать Слесарева с Тараторкиным. Я нашла все, кроме них.
Часовщик и артисты
На шестом этаже сидит часовщик. В окошко ООО «Фирма «Время»» стоит очередь (здесь вообще почти везде очереди, как в советское время). На стенах тикают массивные часы. Стоящая передо мной женщина выгребает из кармана горсть ржавых наручных часов и с нескрываемой гордостью выкладывает их на окошко.
— Вот! Все, что смогла найти. А еще, — женщина переходит на заговорщицкий тон, — мы вчера купили два мешка крупы.
Часы копились у нее десятилетиями — поджидали мирового финансового кризиса, самого страшного за послевоенную эпоху. Теперь их можно починить и продать, соображаю я. И ошибаюсь. За ремонт женщина отдает десять тысяч рублей. Такие расходы никак не окупятся. Тетка явно ремонтирует часы не ради экономии, а из любви к искусству.
Подходит очередь мужчины. Он явился не в первый раз.
— В октябре я принес вам часы с боем, помните? — мужчина говорит с часовщиком укоризненно-осуждающе. — Вы мне сделали эти часы. Теперь они спешат.
— Может, вы их неправильно установили? — сомневается часовщик. — Наверняка повесили косо, под углом. Они спешат или опаздывают?
— Говорю же — спешат. Бегут!
— Время такое, все спешат. Все бегут. Вот и вы бегите в ногу со временем!
— Но они бегут слишком быстро!
— Ну, хорошо. Не хотите бежать — как хотите. Тогда попробуйте маятник вниз опустить, и время замедлит свой ход, — советует часовщик.
В этот раз владелец спешащих ходиков сдает в ремонт двое ручных часов — советские 70−х годов и немецкие времен гитлеровской Германии. Дедушка владельца привез эти часы из Берлина. Часы покрылись ржавчиной, стрелки у них отвалились.
— Починить, конечно, можно, — задумчиво тянет часовщик. — Но это день работы. Будете оплачивать день работы?
— Сколько?
— Пять тысяч.
— Обалдеть! — владелец лезет в карман. Его искренне жаль.
— Не проще ли купить новые? — спрашиваю я.
— Много вы понимаете! — мужчина, кажется, обиделся на меня больше, чем на часовщика. — В Советском Союзе все было настоящее! И в Германии при Гитлере тоже. Нас тогда уважали! Доллар стоил сорок копеек. И вообще, антинародная власть скоро сгинет. Знаете когда?
— Знаю! Во время зимней Олимпиады в Сочи! — догадалась я.
— Правильно! А этот дом быта, между прочим, был построен тоже к Олимпиаде, в 1980 году. Помните, сколько советская власть после той Олимпиады протянула?
К обеду очередь рассасывается, и часовщик Владимир Кочерыгин принимается за дело.
— Знаете, сколько часовщиков сидело в этом доме еще несколько лет назад? — начинает он. — Десять! Все ушли на рынок. Стоят там теперь с плакатом на груди: «Ремонт часов». А я до сих пор здесь. Потому что я — лучший часовой мастер в Москве. Больше никто не способен заработать этим ремеслом на аренду шестидесяти метров.
Кочерыгин принимается рассказывать. Он перечисляет всех артистов, которым ремонтировал часы. Один раз воры украли часы у известного артиста и принесли их ремонтировать, а Кочерыгин узнал часы и позвонил хозяину.
— Прямо здесь, в мастерской, их и повязали.
— Не убили вас за это?
— Нет, в тот раз не убили. В другой раз было хуже. Украли у меня домушники вот такую книжицу.
Кочерыгин показывает мне записную книжку с перечнем всех состоятельных клиентов с их адресами и телефонами. Но воспользоваться информацией злоумышленники не успели: их тоже поймала милиция.
В шкафу у часовщика висят дорогие настенные часы. Они скопились за три месяца. Новый год, 23 Февраля, 8 Марта — сплошные праздники. Клиенты все деньги пропили и никак не оклемаются.
— Ничего, ближе к лету денег поднакопят — заберут! — надеется Владимир.
— А если не заберут? Денег нет — финансовый кризис, — высказываю я предположение.
— Что кризис? Кризис — как конец света: у каждого свой. Для нашей профессии кризис наступил в начале 90−х. В советское время часовщики и ювелиры были высшей кастой. Чтобы поступить в училище на часовщика, надо было заплатить большие деньги, а после учебы еще десять лет ходить в подмастерьях у опытного мастера. Зато потом самый захудалый часовщик зарабатывал в день по 50–70 рублей. И никакой ОБХСС не мог подкопаться. А теперь — нищета. Те, кто купили часы за триста рублей, их не ремонтируют. Те, кто купили за триста тысяч, ремонтируют в сервисном центре. А какой в сервисе ремонт? Мальчики прошли стажировку за границей, научились менять детальки — и вперед.
— А как же ваши артисты? — киваю я на заветную книжицу.
— Что артисты? — вздыхает Кочерыгин. — Обнищали советские артисты за годы демократии. В 90−е почти все антикварные часы российская интеллигенция продала за границу.
Раздается звонок.
— Иду! Иду! — Кочерыгин поспешно выковыривает деньги из всех углов. Набрав пачку, со всех ног выскакивает за дверь — платить за аренду.
Швеи и мужики
На четвертом этаже за дверью с вывеской «Ателье» стоят старые столы из картона, древний утюг и пара советских швейных машинок. Две женщины, согнувшись под тусклым светом доисторических ламп, что-то кроят.
Узнав, что я корреспондент, они радостно вскакивают:
— Запишите, мы — Ирина Колобанова и Галина Евсеева! Может, после статьи в журнале мужики нас вспомнят? Мы ведь до сих пор холостые!
В советское время у Галины и Ирины было полно мужиков. Вернее, клиентов.
Профессиональные портнихи – Галина и Ирина рассказали, что «Золотой наперсток» — это замечательный конкурс, которого больше нет
— Мы — профессиональные портнихи! В советское время обшивали все канадское посольство, профессоров, артистов. Теперь не до шитья. Ремонт, подгонка. Талант пропадает. На развитие производства денег нет. Сорок лет работаем на подольских швейных машинках!
В дверь входит очередная клиентка. Достает из огромного пакета синюю куртку со сломанной молнией. Следующая принесла брюки подшить.
Женщины радуются вещам, как дети новогодним подаркам. Но после того как клиенты уходят, радость как рукой снимает. Швеи начинают грустно причитать:
— Мы — лауреаты конкурса «Золотой наперсток», а приходится портки подшивать! Эх, если бы не развалили легкую промышленность, к нам бы до сих пор очередь стояла!
Галина и Ирина рассказали мне, что «Золотой наперсток» — это замечательный конкурс, которого больше нет. В советские времена портнихи шили вещь и сдавали ее комиссии, а та оценивала. Слово «вещь» швеи произносят с придыханием.
— Помнишь, Ирина, я для профессора из Боткинской шила вещь? — обращается к коллеге Галина.
Та, конечно, помнит.
— А как вы думаете, кризис может закончиться возвращением к советскому прошлому? — спрашивают меня женщины. В их глазах такая безысходность и такая надежда, что я просто не могу ответить «нет».
— Конечно, мы к нему вернемся!
А в голове у меня уже роятся мечты о светлом будущем: вот сижу я за швейной машинкой, а ко мне стоит очередь — профессора из Боткинской, артисты драмтеатра и даже сам канадский посол. Мужики, одним словом.
Обувщики и киловатты
На третьем этаже сидят обувщики. ООО «Март. Ремонт обуви».
— У нас всю жизнь был «Март». А недавно еще добавили «Ремонт обуви» в качестве рекламы, — сообщает мастер Юрий Жижин, вырезая подметку из куска резины и наклеивая ее на сапог.
Он сидит здесь с той самой Олимпиады. И ничего с тех пор в его жизни не изменилось — те же набойки, наклейки, супинаторы. Только вот народу раньше было море, а теперь просачиваются в дверь по капле.
Юрий Жижин считает, что сейчас нерях больше, чем было двадцать лет назад
— Почему? После развала СССР каблуки меньше стираются?
— Стираются еще похлеще! Сейчас ведь нерях больше, чем было двадцать лет назад. А Слесарев, который сдает площади в аренду, нам назло армян посадил на первом этаже! Сейчас тот, кто нас знает, к нам на третий этаж поднимается, а основная масса клиентов у армян оседает, — объясняет мне ситуацию мастер с русской фамилией Ацаев и отчеством Аронович.
Оказывается, в доме быта идет война между этажами. После исчезновения СССР этажи с четвертого по седьмой достались «Кванту-С», третий принадлежит обувщикам, второй — химчистке. Восьмой и девятый этаж достроили позже.
— На первом этаже кроме армян есть металлоремонт и кожгалантерея — они тоже на нашей стороне, — с готовностью рассказывает Николай Ацаев. — Тоже бьются с этим Слесаревым! Кстати, площади на первом этаже общие. Слесарев их сдает незаконно. Он вообще все сдает незаконно, потому как дом быта — собственность города Москвы.
Впрочем, часть площадей Слесарев все же выкупил. ООО «Март» судится с «Квантом-С» уже пятый год. Спор начался из-за коммунальных услуг. Раньше коммунальщики выставляли единый счет всему дому быта. Однако обувщики посчитали, что положенную им долю тепла и света Юрий Сергеевич Слесарев тратит на своих арендаторов. И потребовали разделить лицевой счет.
— В 2005 году нам вообще отрубили электричество! — продолжает сливать компромат Николай Аронович. — Три года мы судились. Бились, бились с этим Юрием Сергеевичем! С этого года у нас появился наконец-то свой лицевой счет. Вместо тридцати тысяч мы теперь платим всего семь! Химчистка тоже билась против Слесарева.
Возле окошка появляется клиент. Это бабушка с советскими осенними сапогами. Сапоги как новые — два десятка лет они пролежали на полке. Вот только подошва у них сгнила.
— Поменять подошву — 950 рублей, по карте москвича скидка двадцать процентов, — сообщает бабушке Ацаев.
Бабушка грустно смотрит в сторону и кивает головой.
Генерал ФСБ лечит от рака
На втором этаже находится химчистка «Снежинка». Та самая. Она сверкает изнутри и снаружи. Это уже не СССР, это вполне себе XXI век. Когда-то и я, будучи ребенком, ходила с мамой в химчистку. Только не в эту. Мы тащили туда все — куртки, костюмы, ковры. Через месяц нам возвращали их обратно — с теми же пятнами, еще больше постаревшие.
— Не отчищается, — объясняла приемщица возмущенным тоном.
После пятого захода у меня возникло подозрение, что никакой химчистки на самом деле не существует, а работает там одна только приемщица, которая по ночам, спровадив клиентов, перевешивает вещи на стойки с надписью «Готово». С тех пор я мечтала попасть в нутро химчистки: посмотреть, есть ли оно.
Услышав, что я из журнала, женщина бросается звать директора. Вскоре из дверей выскакивает мужчина:
— Я генерал ФСБ, по совместительству директор химчистки Вячеслав Ширяев. Предъявите ваши документы!
Выясняется, что попасть внутрь никак нельзя — там идет секретный технологический процесс. А вдруг я лазутчик конкурентов? Все, что соглашается показать мне генерал, — это стойки с надписью «Готово».
— Вы извините, что я с вами так грубо! — говорит Вячеслав Михайлович, провожая меня к стойкам. — Химчистка два года отбивалась от рейдеров. Работники напуганы, вздрагивают от каждого шороха.
— Что же это были за рейдеры?
— Приходили, как вы, под видом журналистов. Фотографировали все. А у нас такое оборудование, которого нет почти нигде в Москве! Мы с этими «журналистами» не церемонились — сдавали в милицию. Собственно, в тот сложный период меня сюда и пригласили.
Вячеслав Михайлович почему-то постоянно оправдывается передо мной за то, что он трудится в химчистке, все время повторяет, что это не основная его работа — вообще-то он занимается разработкой лекарства от рака.
Саввулиди под зонтиком
Наконец надежда найти Тараторкина угасает окончательно. Я спускаюсь на последний — в смысле первый — этаж. С одной стороны лестницы на меня смотрит «Металлоремонт», с другой — «Ремонт сумок».
— «Сумкам» еще повезло, — грустно замечает Николай Иванович Саввулиди, настоящий грек, слесарь ООО «Металлоремонт на Новослободской». — Народ сейчас с чемоданами по всему миру ездит. Чемоданы ломаются.
За спиной Саввулиди висят коньки и зонтики.
Саввулиди вздыхает: «Теперь и зонтов негусто — поменять одну спицу стоит 95 рублей, а наши люди новый зонтик за сто рублей в электричке покупают. И никакому кризису эту привычку уже не переломить»
— Эх, было время, нас клиенты штурмом брали! Очередь стояла до самой улицы! — Саввулиди трагически вздыхает. — В декабре одних лыж в мастерской было — не протолкнуться! Работали с 8.00 до 21.00 в нарушение трудового советского законодательства.
В те времена лыжи были деревянные. Продавались они без креплений. Вот и несли их москвичи в металлоремонт — ставить крепления.
Сегодня «Металлоремонт» выкручивается как может: лыж тут не видали уже лет десять, зато начали принимать от населения старые сковородки и кодировать ключи для домофонов. Сковородки отправляют на завод, там на них наносят антипригарное покрытие и потом продают как новые.
Немаленький процент в статье доходов когда-то составляли зонтики.
— Теперь и зонтов негусто — поменять одну спицу стоит 95 рублей, а наши люди новый зонтик за сто рублей в электричке покупают. И никакому кризису эту привычку уже не переломить. Эх, демократов я бы вешал и вешал! — скрипит зубами грек. — Как это так: руки в мозолях, а жить не на что!
Николай Иванович потирает руки, представляя, видимо, как будет «вешать и вешать демократов». В тот день ему принесли только один зонтик — от Валентино.
Из дома быта я ухожу, погрузившись в мечты. Я представляю, как хорошо бы мы жили в государстве, где зонтик стоил бы ползарплаты, лыжи были бы без креплений, новой обуви не достать, зато можно починить старую, а заодно перелицевать с пиджаками и платьями. Свой рабочий день я бы начинала с очереди в «Ремонт сумок», затем брала бы штурмом «Металлоремонт», а потом поднималась бы все выше и выше по этажам дома быта.
И везде бы меня встречали радостные лица работников, включая генерала КГБ Ширяева, который наконец-то придумал бы лекарство от рака.
Аделаида Сигида
Фото: Оксана Юшко
