Приключения купеческого сына
Наум Исидорович Балабан родился в 1889 году в Павлограде. Отец – купец-первогильдеец, собственная мельница, добротный дом в центре города.
Глупо уезжать от этого всего. Сиди себе в конторе, да щелкай на счетах. Ешь вареники с вишней, пей густую украинскую простоквашу. Уважаемый человек. Что еще надо?
Наум однако же уехал. Окончил Павлоградскую гимназию и перебрался в Мюнхен, непонятный чужой город, в котором он вообще никто. По крайней мере, с точки зрения павлоградских кумушек. Подумаешь – студент Мюнхенского университета. Мельница всяко солиднее. Да еще специальность какая-то странная. Ладно бы зубной врач, а то – «неврология и психиатрия». Эта публика приличных денег не заплатит.
Наум, однако же, был счастлив. Общение с профессорами, с мировыми светилами психиатрии ему было дороже и сладких вареников, и доброй горилки.
Чудной.
Правда, университет пришлось сменить, началась Первая мировая война, и немцы сразу же возненавидели студента из Российской империи. Будто Наум Исидорович лично стрелял в усатого австрийского эрцгерцога.
Так что Балабан заканчивал не Мюнхенский, а Бернский университет.
В 1915 году каким-то непостижимым образом, в обход, пробрался в Крым, и в тамошней столице, в Симферополе его призвали в армию. До революции бился на Северном фронте, революцию принял и продолжил батальную жизнь уже как военврач Рабоче-крестьянской Красной армии.
В свои 28 он, как говорится, неплохо знал жизнь.
Затем были Одесса, Кисловодск, Феодосия. Руководящие должности в госпиталях, никакой психиатрии. Пресловутое знание жизни востребовано во много раз больше, чем знания, полученные в западноевропейских аудиториях.
Стремительнейшая карьера. В 1920 году Балабан – заведующий лечебным отделом здравотдела крымского Ревкома. Боролся с холерой, как и многие доктора в южных широтах. Организует доставку вакцин из Парижа, сам заболевает, притом тяжело. Но его выхаживает медсестра Елизавета, которая затем становится его женой.
Жизнь продолжает больше походить на приключенческую киноленту, чем на реальность повседневности. Фантастикой в этом контексте судьбы казалась как раз павлоградская мельница и все, что ее окружало.
И, наконец, работа по специальности. Балабан как будто сбрасывает все свои заслуги и регалии и в 1922 году вступает в должность ординатора Крымской областной психиатрической больницы.
Впрочем, вскоре он станет ее главврачом.
«Больничные сады» и прочие блага психиатрической лечебницы
В то время ситуация в Крыму была ужасной. Голод, эпидемии, отсутствие уверенности в чем бы то ни было. Биохимик Вацлав Леонидович Кретович писал: «Я помню, что в местной газете было сообщение о том, что в Симферополе был установлен факт торговли пирожками из человеческого мяса. Я своими глазами видел, как женщина ела сырое мясо дельфина. Люди умирали от голода прямо на улицах».
Безумие всей этой жизни становилось причиной другого безумия – того, что доктора описывают в медицинских картах. Помощь психиатра требовалась многим. К доктору, например, обращалась Фаина Раневская, служившая в то время в симферопольском театре. Актриса писала: «В Крыму в те годы был ад. Шла в театр, стараясь не наступить на умерших от голода».
Между тем, отношение Наума Исидоровича к власти начинает понемногу изменяться. Дальше – больше. В семнадцатом году это был активный член Комитета солдатских депутатов, чуть ли не революционер. А в тридцатые он – осторожный и мудрый защитник своих пациентов.
Балабан не обманывается, он – с его-то бэкграундом – прекрасно понимает все, что происходит в обществе. Следит за тем, чтобы его пациенты – особенно в период обострения заболевания – не сболтнули лишнего. Старается поменьше навредить здоровью абсолютно нормальных своих «пациентов» – так называемая карательная психиатрия набирает обороты.
Добивается того, чтобы каждый, обвиняемый в антисоветской пропаганде проходил у него обязательное психиатрическое освидетельствование (логика известная – «разве психически нормальный человек может быть недоволен счастливой жизнью в Советском Союзе?»)
Таким образом Науму Исидоровичу удалось спасти немало жизней, спрятав диссидентов в своих крепко запертых палатах.
Между делом спас свою жену, которой, как мы помним, был обязан жизнью. Ей ставилось в вину дворянское происхождение и предъявлялось обвинение в шпионаже.
Но официально доктор Балабан – преданный ленинец и сталинец, активный строитель коммунизма, член Симферопольского Горсовета и Крымского ЦИК.
Иначе все его приемы просто не работали бы.
Спасением от «старшего брата» забота Наума Исидоровича, разумеется, не ограничивалась. Он создал при своей больнице специализированное хирургическое отделение с особо подготовленным персоналом, ввел трудотерапию на свежем воздухе – так называемые «больничные сады».
Люди ему доверяли – Балабан обладал редким качеством расположить к себе самых замкнутых пациентов. Он по-приятельски присаживался рядом, на кровать, заводил речь о всякой, как казалось, ерунде.
Все бы, наверное, так бы и продолжалось. Но пришла война.
Смерть при невыясненных обстоятельствах
Первое время надеялись, что в Крыму обойдется, но уже в сентябре 1941 года началась эвакуация. Тем пациентам, которые были способны к более или менее самостоятельной жизни, Наум Исидорович выдал соответствующие проездные документы. Сам он остался при своей больнице.
Немцы вошли в начале ноября. Удивительно, но православное вероисповедание и совершенное владение немецким языком, приобретенное в студенческие годы, поначалу сохранило Балабану жизнь. Немцы как бы простили ему то, что он еврей. Ему бы затаиться, спрятаться, слиться с окружающим пейзажем, но ведь не для этого доктор остался в Симферополе, хотя спокойно мог уехать. А остался он ради своих пациентов.
Отношение немцев к больным людям, а тем более, больным психически, ни для кого секретом не было. Это были кандидаты на уничтожение, и они стояли в страшной очереди одними из первых.
Но почему-то немцы медлили. Они пока всего лишь отобрали часть больничных помещений. Балабан же не терял времени даром. Те, кто годами не мог слова «мама» выговорить, вдруг начали стремительно выздоравливать. За одну только зиму 1941-1942 года доктор выписал 500 человек.
Как он, под бдительным фашистским надзором оформлял документы на выписку, как выводил из здания мало что понимающих людей, как пристраивал их в симферопольские семьи, как умолял, как упрекал, платил, ругался или же, наоборот, рыдал, мы не узнаем никогда.
У многих больных были в городе родственники. Он уговаривал их взять пациента домой. Родственники были против, но он продолжал уговаривать и, в результате, они соглашались. Балабан умел быть убедительным. Многим своим пациентам-евреям доктор менял документы. Некоторых просто прятал, ведь больница – это целый город, в ней всегда найдется потаенный уголок.
Это была настоящая подпольная работа, с ежесекундным риском для жизни.
В конце февраля 1942 года немцы все-таки взялись за пациентов Балабана. Первыми вывезли на расстрел евреев. Можно сказать, им повезло, поскольку вскоре после этого на больничный двор въехали печально известные «душегубки». Четыре с половиной сотни пациентов оказались в газовой камере. Из них чудом выжили трое.
До этого момента Наум Исидорович еще мог попытаться спасти жизнь и себе, и супруге. Именно благодаря Елизавете Александровне – на этот раз ее дворянское происхождение играло на руку супругам. Но он снова остался, мало ли как повернутся события, вдруг получится еще кого-нибудь спасти?
И спустя несколько дней после расправы над больными, за Балабаном все-таки явились из гестапо.
* * *
Дальше все очень туманно. По одним сведениям, доктора расстреляли. По другим – он принял яд, пока везли в гестапо. По третьим – умер в «душегубке» вместе со своими пациентами. К очевидной аналогии с Оскаром Шиндлером прибавляется еще одна – с Янушом Корчаком.
В любом случае, Наум Исидорович погиб. И его жена, скорее всего, тоже.
Симферополец Хрисанф Лашкевич писал в дневнике: «Профессор Балабан, женатый на бывшей княжне, был похищен. В конце декабря 1941 г. он высказал мне свои опасения насчет своей собственной судьбы. Я тотчас вынул свой паспорт и дал ему: «Возьмите и бегите с ним, приклейте только вместо моей свою карточку»… В апреле 1942 года немцы забрали Балабана. Жена не пожелала расставаться с мужем. Говорят, что чета Балабанов садилась в ожидавший их автомобиль в веселом, как бы повышенном настроении, как будто после приема вина или эфира. В квартире до последней минуты играл патефон. Оба они почувствовали себя дурно, стоя перед следовательским столом в гестапо: это была смерть».
Чего только ни говорили, ни писали про Наума Исидоровича, про последние дни его жизни. Впрочем, все это не так и важно.
А больницу вплоть до 2017 года в народе называли «балабановкой», пока ей официально не присвоили имя героя.
