«Главное – найти баланс и не уйти в человеконенавистничество»
— Вы окончили МГИМО, по специальности — африканист. Питер Сингер в своей книге об эффективности благотворительности говорит, что если у нас есть $100, то лучше отдать их туда, где на них можно спасти больше жизней. И приводит как раз в пример африканский регион, где на $100 можно помочь большему количеству людей, чем в Европе или Америке. Как вы относитесь к такой концепции?
— Я тоже сторонник эффективности в благотворительности. Но здесь главное найти баланс и не уйти в человеконенавистничество. Если ты пытаешься подойти к социальным вопросам исключительно на основе эффективности, то в какой-то момент превращаешься просто в черствую машину. Тогда ты мало чем отличаешься от бюрократа, в плохом, невеберовском смысле этого слова. (Немецкий социолог и экономист Макс Вебер (1864-1920) понимал бюрократию, как рационально устроенную структуру, в которой эффективность работы обеспечивают четкие процедуры и правила и сведен к минимуму фаворитизм – прим ред).
Когда ты занимаешься помощью другим людям, ты не можешь всегда опираться исключительно на сухие цифры и на рациональность. Жизнь богаче, чем любые аналитические выкладки и чисто бухгалтерский подход.
Например, мы в «Со-единении» покупали своим подопечным айфоны. Нам могут сказать: «Вы очумели?! Простой человек, работяга, не может себе позволить айфон. А вы хотите элемент роскоши, модный гаджет покупать слепоглухому». Непосвященному человеку неизвестно, что в айфоне много функций, полезных для слепого, слепоглухого человека, и все это легко автоматически настраивается. А с андроидом человек сам не справится, нам придется приглашать для настройки гаджета техспециалиста, некоторые функции могут быть несовместимы с другими устройствами. Очень много тонкостей тут.
— В каком статусе вы остались в «Со-единении» сейчас, после того, как перешли на работу в Россотрудничество?
— Я просто волонтер. Продолжаю периодически консультировать их как человек, который когда-то помог создать этот фонд, работал там.
Пиаром начал заниматься в ПИР-Центре – неправительственной организации по изучению глобальной безопасности, в том числе информационной. Затем в Международном комитете Красного креста отвечал за PR, взаимодействие с некоммерческим сектором, с экспертно-аналитическим сообществом и, отчасти, с госструктурами. Работал во ВЦИОМе директором по коммуникациям и внешним связям, при этом в его портфель входили и государственные заказчики.
В 2014 – 2020 годах занимал пост президента фонда поддержки слепоглухих «Со-единение».
С 2017 по 2020 годы был председателем совета российского Форума доноров, участвовал в разработке Концепции содействия развитию благотворительной деятельности.
С 2019 года – руководитель рабочей группы по социальной политике Экспертного совета Агентства стратегических инициатив. Одновременно был членом Экспертного совета при Правительстве РФ и Совета при Правительстве по попечительству в социальной сфере, а также заместителем председателя Общественной палаты Московской области (2018-2021).
В 2019-2021 работал в Общероссийском народном фронте (ОНФ) заместителем руководителя Исполкома, затем советником руководителя Исполкома движения.
С февраля 2021 года – замруководителя Федерального агентства по делам Содружества Независимых Государств, соотечественников, проживающих за рубежом, и по международному гуманитарному сотрудничеству (Россотрудничество).
О «Со-единении» и мега-цели
— Инициаторами создания «Со-единения» были Андрей Белоусов (сейчас первый заместитель председателя правительства) и Герман Греф (глава Сбербанка). Вы понимаете, почему их инициатива была направлена на такую узкую группу людей? Сколько у нас слепоглухих в России?
— В базе «Со-единения» сейчас примерно 4,5 тысячи человек, по статистике Минтруда около 10 тысяч человек имеют одновременно нарушения слуха и зрения разной степени тяжести. Я думаю, объективная цифра примерно 8 тысяч человек.
История создания, которую я слышал со слов наших высокопоставленных учредителей, такая: Андрей Рэмович в свое время ездил в паломническую поездку в Израиль, и там увидел группу слепоглухих паломников. Он заинтересовался, как вообще живут люди, которые не видят и не слышат. Задался вопросом, кто ими в России занимается. И выяснилось, что не занимается ими никто: для слепых они глухие, для глухих — слепые.
Еще Белоусов в молодости посещал семинары Эвальда Ильенкова, философа, который был одним из активных участников «Загорского эксперимента». В рамках этого эксперимента четыре слепоглухих человека поступили на психологический факультет МГУ и успешно окончили его, практически наравне со зрячеслышащими. Это был первый в мире подобный опыт.
Вот у Андрея Рэмовича обе этих жизненных истории наложились одна на другую, и он решил попробовать что-то сделать для слепоглухих людей. Попросил поучаствовать Германа Оскаровича. Тот тоже в свое время сам и с топ-менеджерами довольно часто ездил помогать в Дом для слепоглухих детей в Сергиевом Посаде. Тема оказалась близка им обоим, и появилось «Со-единение».
— И все равно со стороны это выглядит очень странно: небольшой уязвимой группой занимаются не просто высокопоставленные учредители, но подбирается супер профессиональная команда менеджеров, выстраивается один из самых сильных фондов, с процессами, импактом, аналитикой, системой фандрайзинга. Почему все эти ресурсы брошены на решение такой узкой специализированной проблемы? Есть же куда более массовые проблемы.
— С одной стороны, это была случайность. Просто сошлись звезды. Сначала был просто эмоциональный отклик, но дальше, когда мы начали проектировать сам фонд, мы сразу решили, что на площадке «Со-единения» отрабатываем лучшие практики, которые потом можно распространять на другие категории людей с инвалидностью. Это было одной из наших мега-целей, миссией, можно сказать.
Так и получилось. Например, мы сделали профессиональный стандарт тифлосурдопереводчика и, пройдя этот путь, помогли потом нашим коллегам запустить процесс создания профстандарта тифлокомментатора для слепых. Инновации, которые мы поддерживали в акселераторах, на хакатонах, были направлены на помощь людям и с нарушением слуха, и с нарушением зрения, то есть на более широкую аудиторию, чем просто слепоглухие.
О политике и нейтралитете: «Система подталкивает вас к взаимодействию с людьми, но вы не обязаны разделять их ценности»
— Вы сейчас член партии «Единая Россия»?
— Я вступил в партию в 2008 году. Год держался, но когда понял, что зашёл надолго, то оставаться беспартийным было странно, нечестно что ли. Вроде я тут у вас работаю, но как бы и не при чем. Поэтому я осознанно выбрал вступить в партию. На тот момент «Единая Россия» была динамичной структурой, которая делала очень много правильных вещей. За то, чем я занимался, мне не стыдно ни разу. А в 2018 году, когда меня избрали в Общественную палату Московской области, я членство приостановил, так по закону положено.
— То есть вы были в «Единой России», когда была Болотная?
— Да. Ходил туда пару раз по инициативе жены зрителем на митинги, там много было моих друзей, да и не бросать же её было одну. И одновременно участвовал в митингах на Поклонной – там тоже были друзья. Хотелось как-то всех примирить, «со-единить».
— Мне кажется, что многие в российской благотворительности настроены, мягко говоря, оппозиционно. Вам говорили когда-нибудь, что вы — жулик и вор?
— Нет, не говорили, слава Богу. Видимо, не заслужил (улыбается).
— Потому что вы производите впечатление если не либерально настроенного, то нейтрального человека. Как вам удается оставаться своим в НКО и среди чиновников?
— Наверное, потому, что я всегда был за партию здравого смысла. Главное — делать дело. У меня почему-то нет страха перед внешними авторитетами, я могу достаточно дипломатично, корректно и конструктивно сказать правду. Мне кажется, именно за это меня ценят люди высокого уровня, от меня они всегда могут услышать альтернативную точку зрения, я не буду приукрашивать действительность и обращу их внимание на проблемы. Второе — занимаясь благотворительностью, я никогда не проповедовал никаких политических установок.
Но когда ты занимаешься GR, лоббируешь изменения законодательства, то проще и эффективнее работать с депутатами лидирующей фракции. Просто потому, что их законопроект пройдет, а законопроект другой партии — не факт.
В конце концов, если система подталкивает вас к взаимодействию с определенными людьми, то это не значит, что вы обязательно должны разделять их ценности.
Об отношениях НКО и государства: «Получается разговор или снизу вверх, или сверху вниз»
— Назовите три главные проблемы российской благотворительности в контексте GR.
— Во-первых, никто не умеет формулировать четко, что он хочет. Второе — никто не упаковывает предложения в нужный язык. Условно говоря: мы хотим, чтобы в закон № такой-то от такого числа в статье 7 появилось вот такое изменение. А люди приходят со словами «мы хотим, чтобы стало хорошо».
Представьте, сколько всего валится ежедневно, например, на вице-премьера Татьяну Голикову — встречи, совещания, поручения. Какой там график, когда каждая минута на счету! В ее аппарате работают замечательные отзывчивые люди, но они не могут сидеть и за вас упаковывать ваши идеи. Вот написали вы письмо в структуру, попросили в нем «разобраться в проблеме», вам в ответ придет «в проблеме разобрались».
А третья трудность в том, что НКО и чиновники не всегда готовы к равноправному разговору. Получается разговор или снизу вверх, или сверху вниз. Или «пожалуйста-пожалуйста, сделайте что-то для нас» или «бюрократы нерукопожатные, ничего от вас не добьешься». Середины нет.
— Еще специалистов по GR не так уж много.
— Да. С одной стороны, нанять джиарщика — нет денег. С другой — сами руководители не хотят этим заниматься. Потому что в GR нет быстрых побед, чтобы пробить законопроект, нужно минимум полтора года. И руководитель НКО рассуждает так: зачем я буду во все это погружаться, бумажки писать, я же помогаю людям здесь и сейчас.
— Есть ли разница в GR из Москвы и из регионов? Существует такая точка зрения, что если ты не в Москве, то толку от твоего GR нет.
— Все зависит от проблем, которые вы решаете. Если нужны кардинальные изменения в нормативной базе, тогда — да, нужна Москва. А если вам нужно решить локальную проблему или найти деньги в бюджете — это регионы. Деньги почти бесполезно просить у федерального центра, они все в региональных бюджетах, и нужно идти убеждать местного губернатора или замгубернатора по социальной политике, это их полномочия по закону.
«Двадцатый год был урожайный на GR»
— 2020 год что-то поменял во взаимоотношениях государства и НКО?
— Сектор воспользовался коронавирусом, чтобы попробовать сдвинуть застарелые проблемы. И все эти прорывы, связанные с льготами для бизнеса, созданием реестра, мерами поддержки НКО – всё благодаря пандемии. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Двадцатый год был урожайный на GR, многие в некоммерческом секторе почувствовали вкус к этой работе.
— Но одновременно с этим было ужесточение закона об иностранных агентах.
— Это же политическая задача. У нас в стране выборы в 2021 году. Соответственно, мы должны минимизировать иностранное влияние на внутриполитические процессы. Но при этом люди хотят четких правил, четкого определения политической деятельности и иностранных источников финансирования. Поэтому многие в секторе отмечают, что процедура отнесения НКО к иностранным агентам должна быть более прозрачной.
— Заканчивая тему GR, я хотела поговорить про фонд помощи детям с орфанными заболеваниями, учрежденный по инициативе государства. Для его наполнения даже изменили налоговое законодательство. Вопросов у меня сразу несколько. Во-первых, больше ли возможностей у фондов, учрежденных по инициативе чиновников по сравнению с низовыми инициативами НКО? Во-вторых, нельзя было иначе, без фонда решить проблемы орфанников?
— Мне кажется, что этот фонд — очень хорошая инициатива. На проблемы людей с орфанными заболеваниями всегда не хватало денег, регионы не могли свои обязательства перед ними выполнить. Не было координации, все было раскидано по разным ведомствам.
Фонд — это системное решение, когда, с одной стороны, государство говорит: «я вам обеспечу финансирование», а, с другой стороны: «вы сами как эксперты соберитесь с врачами, общественниками, определите, кто станет адресатом этой помощи и по каким процедурам».
И потом, вот есть фонды, в которых состоят известные артисты или спортсмены. Они менее крутые или более крутые, чем фонды, которые создают крутые чиновники?
Что касается неравных возможностей, жизнь — она вообще несправедливая штука. Вот мы тоже всегда страдали от иллюзии, что «Со-единение», например, было залито деньгами. У нас государственных денег не было никогда.
— Выглядел ваш фонд всегда очень богато.
— У нас бюджетных денег никогда не было. Были президентские гранты и гранты мэра, которые мы выигрывали так же, как все остальные. И так же, как все остальные, мы сражались за доноров. Наличие больших людей в попечительском совете не означает, что эти большие люди готовы принести тебе мешок денег. Их тоже надо убеждать, показывать программы и результаты, каждый раз просить деньги, которые никогда не дают в полном объеме, как и всем.
И эта борьба за средства всегда наталкивала меня на мысли о консолидации в секторе. Чтобы было меньше, да лучше. Есть организации, которые хорошо и профессионально работают в определенной нише. Зачем трем инициативным гражданам в маленьком городе создавать свою НКО и делать что-то похожее? Почему не присоединиться к большой организации, не стать ее филиалом или еще как-то? То есть не тратить свои усилия на раскрутку бренда, на набивание шишек, на изобретение велосипеда с точки зрения технологии помощи и всего остального.
О трендах и партнерствах: «Хочется, чтобы опыт российских НКО тиражировался международно»
— Какие главные тренды в благотворительности вы сейчас видите?
— Все стали говорить про импакт, про оценку социального эффекта. Хочется, чтобы это побыстрее дошло в регионы, и люди, прежде, чем что-то сделать, ответили на вопрос, как от этого изменится жизнь других людей.
Второй тренд — государство стало больше уделять внимания сектору и открыто к диалогу.
И третий — я рассчитываю, что будут развиваться партнерства, в том числе международные. На это я уже смотрю из своей новой роли, как заместитель руководителя Россотрудничества. Мне хочется, чтобы опыт российских НКО мог тиражироваться, чтобы мы задавали тон и моду в вещах, касающихся благотворительности.
— В российские фонды обращаются граждане СНГ, иногда не понятно, почему они не могут найти помощь на родине. Что вы думаете об этой ситуации и какие могут быть решения?
— Конечно, это дело каждого фонда – решать, как они работают с гражданами других государств, позволяет ли им это устав. Думаю, к России, как к стране с большим объемом ресурсов, неизбежно будут тянуться те, кто не может в силу обстоятельств решить свои проблемы на родине.
Наверное, возможных механизмов может быть два. Первый – это развитие коллабораций и обмена опытом между российскими НКО и их визави в странах СНГ. Иногда не столько важны деньги, сколько опыт и знания, апробированные процедуры. Говоря русским языком, нужно рассказать коллегам про грабли, на которые не стоит наступать, и обучить их современным методам фандрайзинга.
Второй (это мои размышления на тему сейчас) – формировать пул ресурсов и квот, например, для медицинской помощи в рамках российской политики содействия международному развитию. Разумеется, это должен быть прозрачный механизм, с профессиональной экспертизой, чтобы исключить разного рода кумовство. Но подумать в эту сторону можно, и наше благотворительное сообщество могло бы с такой инициативой выйти.
