Собираясь на интервью с Дмитрием Озерским, автором большинства текстов группы «АукцЫон», я включила песню «Дорога», ту самую из фильма «Брат 2», которую я слушала в 14 лет: «Я сам себе и небо, и луна. Голая, довольная луна. Долгая дорога, да и то не моя….» И поняла, что в тридцать семь хочется чего-то другого, а потом наткнулась на его детские стихи:
«Недавно в наших краях видели человека с огромными ушами.
Он шлепал по полю и переругивался с мышами»…
Детские стихи зашли на ура для меня сегодняшней.
Как человек меняется со временем? Что оказывается мелким, преходящим, а что остается навсегда – среди людей, стихов, музыки? Об этом мы говорили с Дмитрием Озерским, отцом пятерых детей, музыкантом, поэтом, последователем обэриутов, православным христианином, вот уже более 11 лет восстанавливающим храм Святого апостола Фомы в Ленинградской области.
Мне интересно вытаскивать энергию и настроения из слова
– Давайте начнем со сложного, потому что для меня то, чем вы занимаетесь, – сложное. В одном интервью вы сказали, что ваша цель – это единство слова и музыки. А вот Мандельштам говорил: «и, слово, в музыку вернись». Как вы понимаете эти слова поэта?
– Мне всегда казалось, что музыка главнее, важнее и чище, чем слово. Потому что человеческое слово идет от головы, а музыка – от сердца, души. Музыка – это душа и энергия, а слово – их перевод в смыслы, то есть часто вторичны. Хотя…
В каждой букве, в каждом слове есть какая-то энергия. Она может быть непонятная, не логическая, но она есть. Мне интересно вытаскивать эти энергии, эти настроения.
Раньше мы работали по принципу либретто, то есть сначала находилась музыкальная тема, а потом под нее искали слова, которые там есть, которые кто-то уже придумал. Если услышал –зазвучало. А сейчас я пишу какие-то стихи, Леня, Леонид Феодоров, лидер группы, накладывает их на музыку.
– В другом интервью вы сказали, что основная задача рок-поэзии – не мешать музыке и не мешать той энергии, которая идет в музыке. А какая энергия у рок-музыки?
– Если тебя музыка радует, заряжает, если возникает какое-то настроение – ты и не задумываешься особо, какие слова поются. Слова словно нанизываются на ритм, ты подхватываешь и начинаешь докручивать. Обэриуты этим занимались – тем, что называется магией звука.
– А бывает, что вы заложили радость, а человек воспринял ее как агрессию?
– Нет, такого нет. Во всяком случае я не помню, чтобы кто-то об этом нам говорил. Слушатель ведь всегда соавтор. Но вообще это очень тонкие материи, чтобы можно было все взять и объяснить. Все прекрасное, что есть в музыке, живописи, поэзии, рождается где-то там, неведомо где. Но чем точнее я слышу и передаю это слушающему, тем тема, ритм, смысл становятся объемнее. И получается – не я один это придумал, все вместе придумали, о чем это.
Всегда должна быть радость. … Вот Спаситель – это радость, Он же нас спасает.
– Это музыка и поэзия повлияли на то, что вам так откликается радость в христианстве?
– Нет, это от другого… Помню, стою на службе, в руке бутылка молока. У меня была повышенная кислотность и, несмотря на лекарства, мне было необходимо каждые 15 минут делать глоток молока, иначе терпеть невозможно. И вдруг батюшка как гаркнет: «Кто в пост с молоком в храме?!» Не разобрался, не спросил…
Это я к тому, что в первую очередь должна быть радость, чтобы тебе хотелось в храм идти. Да, исповедь и причастие – это усилие, но это путь к радости.
Я очень часто раздражался в церкви
Это мои кризисы. Я с чем-то не справляюсь, у меня полно проблем всяких, и что-то я делаю не так. 99% всего, что я делаю, – не так. Но Господь – это радость. Это у меня может быть что-то плохое, но когда ты приходишь в церковь – что-то уходит, что-то не уходит, но я иду в церковь не для того, чтобы Бог за меня решил мои проблемы, я иду, чтобы радоваться.
На Исаакиевском соборе с одной стороны написано: «Господи, силою Твоею возвеселится царь». Мне кажется, таким должен быть храм, в него должно хотеться идти.
Да я и не один такой. Помните, Франциск Ассизский проповедовал то ли пчелам, то ли птицам, что они должны радоваться и благодарить Бога за то, что существуют?
Мне вообще очень повезло со знакомыми, с друзьями, с родственниками. Например, отец Косма (Афанасьев), руководитель молодежного клуба при Донском монастыре, прекрасный светлый иеромонах, он был консультантом на фильме «Остров». «А давайте я вам просвирочек дам, а они еще не освященные, а вот здесь мы тесто месим, а вот мы это делаем…» С ним непрестанно хочется общаться. Он – тоже про радость.
Я не был воцерковлен с детства, не скажу, что я и сейчас добрый прихожанин, но у меня всегда, сколько себя помню, было ощущение, что я православный. Оно было как данность, и даже мыслей не возникало: «А может, податься к кришнаитам или буддистам». Потом так складывалось, что люди, которые меня окружали, которых я люблю и уважаю, были верующими, православным. Где-то поправляли, где-то направляли.
При этом долгое время я в церковь только заглядывал, а не ходил. У моего брата был тренер, очень важный для нас человек, друг семьи, Валерий Михайлович Козинцев. Он тренировал ребят на штанге, но и на классическую музыку, и в Эрмитаж водил. При этом был верующим человеком.
Я его спросил: «Как так, я вроде верующий, крещенный, а в церковь мало хожу». Он ответил: «Ну и не ходи. Надо будет – сам придешь». И он оказался прав, я действительно пришел сам.
Мне было уже 35 лет, помню, как по-настоящему и честно я готовился к первому причастию. Помню слезы, чувство ниспосланного откровения, ни больше ни меньше… После этого все стало лучше и легче.
– А как вы справляетесь со своим раздражением?
– Ну, перетерпишь или пойдешь в другое место.
Вот я с серьгой в ухе. Я об этом думаю? Я об этом не думаю. Если я иду в храм, где бабушки или там еще кто-то, я ее сниму не потому, что она что-то несет в себе, а потому что я чувствую, что бабушка будет обращать на это внимание. Ей это будет мешать, мне это не мешает.
Двое сыновей живут со мной
– У вас пятеро детей, непростой опыт отношений с их мамой. Что помогает мужу и жене сохранить тепло и уважение друг ко другу?
– Ну вот вы сами и ответили. Тепло и уважение помогают сохранить эти самые отношения. У меня не получилось, брак распался.
Но со мной живут дети, Иван, ему 12 лет, и Федор, ему 8. С мамой встречаются на выходных. А девочка, Мария, ей 16, живет с мамой. Ну, и со старшими от первого брака я тоже поддерживаю связь.
– Что главное вы хотели бы видеть в своих детях?
– Ответственность и уважение. Это может выражаться в мелочах. Например, если ты опаздываешь, ты проявляешь неуважение. Когда я учился в Институте культуры, у нас, театралов, была расхожая фраза: «Важно не то, что ты опоздал, а то, что ты позволил себе опоздать». Мне кажется, важно учить подростка это чувствовать: позволил он себе нечто в отношении другого или не позволил.
Свои занятия мои дети выбирают сами. Например, дочка в маленьком возрасте захотела стать балериной, она плакала во время этих трудных растяжек. Я никогда в жизни ее не заставлял это делать. Но сейчас она прекрасная танцовщица.
Да, бывает, что родители отдадут ребенка в музыкальную школу, ему остался год до окончания, а он больше не может учиться, и все. Что тогда делать? Не хочешь ходить пять раз в неделю, ходи два. Если вдруг у тебя что-то щелкнет в 14 лет и тебе опять станет это нужно, благодаря этому легкому режиму ты сможешь вернуться.
Я не хочу, чтобы мои дети стали, например, музыкантами, но я считаю полезным, чтобы хотя бы раз в неделю они занимались музыкой. Просто потому, что это развивает. Я никого не могу из него сделать, но я могу дать ему шанс стать или музыкантом, или художником, или писателем.
– А что все-таки, по-вашему, уважение? И чем оно отличается от любви?
– Любовь может быть не связана с уважением, так случилось, что у тебя родился ребенок, и ты его любишь. А уважение – это путь, его нужно выстраивать, причем с обеих сторон. Например, старший сын занимается плаванием, каждый день он ходит в бассейн. Это достойно уважения.
Наверное, легче показать это на отношении к родителям. Потому что они старенькие, и даже если у тебя, скажем, с ними противоположные взгляды на жизнь или на какие-то события, все равно их нужно почитать и радовать.
– А если родители алкоголики? У детей, у которых было трудное детство, мягко говоря, – как быть с заповедью почитания, уважения родителей?
– Как говорится, понять и простить. Потому что за все, что они делали плохого, им тысячу раз уже могло вернуться. По-моему, если человек причиняет другому зло, то в 99 процентах случаев ему самому становится хуже от того, что он делает. А родителям ты, как минимум, обязан жизнью. Рассуждения на тему «ты мне жизнь сломал» ни к чему хорошему не приведут.
Человек не должен видеть разваливающийся храм
– Почему именно этот храм вы стали восстанавливать?
– Что называется, ангел позвал. Мы искали себе дом, посмотрели несколько вариантов, в одном из мест въезжаем на горку и видим церковь заброшенную. И тут же возникло ощущение, что именно здесь нам нужно находиться.
Ко мне обратился наш деревенский староста: «Дима, в храме крыша дырявая, потому что колхозники трубы повытаскивали, давайте сделаем». Я ответил, что найти 50–60 тысяч на крышу не так уж и сложно, но это спасет лет на пять. Потому что фундамент расползается, все расходится, рушится. Нужно попытаться сделать хорошо.
Мы получили благословение, правда, благочинный отдал нам все на откуп: «Я не могу вам никак помочь, вы побалуетесь и уедете, а мне отвечать. Давайте сами, а когда отреставрируете, передадите Церкви». На том и порешили.
Как только принялись за работу, начал разъезжаться сруб, пришлось в срочном порядке его выкатывать, ставить на столбики. После этого поменяли венцы, которые сгнили, сделали крышу. Сейчас в храме проходят службы. Все основное сделано, остались только доработки.
– Когда вы принимались за это дело – для вас важно было восстановить храм как здание, как символ, как культурное наследие или как приход для людей? Для каких тогда?
– Изначально было понятно, что в этот храм будет ходить не больше 20 человек. А на вопрос «зачем?» я так отвечаю, человек – это не то, что он ест, а то, что он видит.
Человек не должен видеть разваливающийся храм, заброшенное кладбище, разбитую дорогу, грязный туалет, упавший забор.
Раньше квартальный приходил и накатывал на тебя за то, что у тебя забор завалился или дом не покрашен, потому что все должно поддерживаться в порядке. Нельзя было оставить храм в таком состоянии, это множит уныние.
– А кто участвует в восстановлении?
– Коллеги по цеху, музыканты, друзья, местные. Но местные – это в основном те, кто живет в Питере, от родителей остался дом, вот они и приезжают в сезон. Все по-разному помогают: есть мастера, которые пол кладут, есть люди, которые умеют тихо деньги давать или что-то организовать.
Я сам руками не очень умею работать, а выбрать и купить железо – вполне. При этом не обязательно быть верующим, чтобы в этом участвовать. Мне понравилось, как Алексей Кортнев, лидер группы «Несчастный случай», сказал:
«Я, с вашего позволения, выскажусь от гильдии неверующих. Кто-то удивится, наверное, но я считаю, что нужно не только восстанавливать храмы, но и строить новые. Потому что помимо религиозного значения они несут в себе отпечаток культуры. Древней культуры, которая взрастила и окормила огромное количество людей, родившихся в России. Я не религиозный человек, но упаси меня высшая сила, упаси меня Бог сказать, что мне безразличны русские церкви!»
– Многие боятся старости, а вы? Мне кажется, творческому человеку легче, ты и сам в процессе и можешь делиться наработанным опытом?
– Не знаю, не думал на эту тему… Постарел, два инсульта пережил, мозгов стало меньше, стал радостнее.
Старости все боятся, конечно. Потому что очень много чего у тебя забирается… Поэтому все стараются как-то протянуть. И если повезло заниматься при этом творчеством – да, это помогает.
Мы как-то ехали с писателем Юрием Мамлеевым в машине, и кто-то из детей спросил: «А есть хоть какие-то плюсы в старости?» И он ответил: «Да, меня перестало укачивать в машине». Ему тогда было под восемьдесят.
