Французский дипломат Мишель Обри работал в России с 1995 по 1998 год советником по прессе в посольстве Франции в Москве; с 2006 по 2010 год – генеральным консулом Франции в Санкт-Петербурге.
Мы говорим с ним о том, чем Россия отличается от других европейских стран, почему многодетная семья Мишеля усыновила в Москве малыша с синдромом Дауна, и могут ли христиане разных стран свидетельствовать миру о единстве.
Я очень хотел поехать в коммунистическую страну
– Когда я был подростком, в католической школе я начал изучать русский. Почему – и сам объяснить не мог, в моей семье никто не увлекался Россией.
Меня очень интересовало и трогало положение христиан за железным занавесом. Это были 60-е годы. Мои родители получали какой-то журнал, где писалось о преследованиях христиан в коммунистических странах. И я очень хотел туда поехать.
Однажды я предложил священнику из нашей школы, преподавателю греческого и французского, поехать в паломничество в Польшу. Так мы побывали в странах Восточной Европы: Польше, Югославии, Венгрии и Болгарии – в Болгарии я впервые познакомился с Православной церковью. Мы очень хотели поехать и в Россию, но паломничества туда в те времена не были возможны.
После учебы в парижском Институте политики (аналог МГИМО) и Институте восточных языков (русский и албанский языки), в 1975 я поступил на должность переводчика во французском посольстве в Тиране. Мы с Одиль, моей женой, провели там три года.
Албания оказалась самой страшной страной в отношении положения христиан, какую я только видел. В то время, когда я там работал, все религии в ней были запрещены, не было ни одной открытой церкви.
Но там тихо, скрытно жили Малые сестры Иисуса (католическая монашеская конгрегация, основанная в 1939 году), с которыми мы были в контакте во Франции. Они жили, как обычные женщины, ходили в гражданском платье. Малые сестры объяснили нам свою «миссию» – жить молитвой за страну, где они находятся, и в дружбе по отношению к ее людям.
Сестры не вели никаких катехизаций. В общине считалось, что проповедью должна быть вся повседневная жизнь в доброте и смирении.
Сестры старались помогать тем, кто нуждался, устраивались на самые скромные должности, чтобы зарабатывать себе на жизнь и понимать, как живет народ, о котором они молятся Иисусу.
Меня это тогда поразило. И мы с Одиль решили, что было бы хорошо тоже жить так, и три года в Албании мы старались жить, подражая Малым сестрам. Мы никак не могли выразить нашей дружбы, молитвы за этот народ, потому что все контакты были запрещены. В течение трех лет мы не говорили с людьми о Боге, нам вообще было запрещено общаться с местным населением, но все-таки для нас находиться там было важно.
Когда дети были маленькими, я менял им пеленки
У нас четверо своих детей, хотя мы не решали заранее, сколько их будет: Серж, Элен, Софи, Ксавье – он стал монахом, поэтому сейчас у него другое имя. Вместе – это маленькая община, им легче так жить, чувствуя поддержку друг друга.
У нас не было больших трудностей с воспитанием детей. Они росли здоровыми, хорошо учились в школе. Может быть, отношения между ними были немного трудными, особенно старшего сына с сестрами, но ничего страшного.
Многие пары сейчас не заводят детей, потому что, например, хотят свободно путешествовать. Из-за моей работы мы много путешествовали. А когда я работал в Москве, мы смогли с детьми доехать аж до Китая через Монголию.
Я не знаю, был ли я хорошим отцом, надо было бы спросить у моих детей. Я старался проводить какое-то время с каждым из них. С одним – покататься на велосипеде, с другим – сделать уроки. Когда они были совсем маленькими, я даже менял им пеленки. Это сегодня в Европе все отцы этим занимаются. Тогда не все. А уж мужчины поколения моих родителей такого вообще не делали.
Детский дом предложил нам полугодовалого мальчугана
Такая благополучная ситуация, наверное, объясняет наше решение усыновить ребенка. Одиль чувствовала определенную уверенность в будущем – как государственного служащего, меня не могли просто так уволить, поэтому не было опасений остаться без работы.
Наши приятели усыновили двоих детей с синдромом Дауна. Мы общались с ними, и мне пришла мысль, что мы тоже можем усыновить такого ребенка, но я ничего не сказал жене, потому что понимал – это будет нагрузка прежде всего на нее.
Во время моей работы в России, Одиль, как член ассоциации французских женщин в Москве, однажды посетила детский дом, где были малыши с разными патологиями. Когда она увидела их, то, как потом мне рассказала, подумала:
у нас в семье все хорошо, почему же мы не можем принять такого ребенка, особенно, зная, что его ждет. Их потом переводят в интернат, где они на самом деле просто умирают.
Одиль спросила меня, и я быстро согласился. Мы спросили мнения детей. Двое старших не были в восторге. Сержу было тогда 17 лет, а Элен – 16. Они немного боялись. А два младших были очень рады, особенно Софи.
Детский дом предложил нам полугодовалого мальчугана. Мы начали административные хлопоты. Пребывание в Москве подходило к концу, летом 1998 года мы вернулись во Францию и продолжили собирать бумаги там.
Чуть меньше года ушло на все оформления и маленький Кристо стал нашим сыном, когда ему было 16 месяцев. У него было имя Гугули, по-грузински это значит «кукушка», он из грузинско-русской семьи, но родился в Москве.
Нельзя говорить сыну: «ты никогда не женишься»
ристо развивался как остальные наши дети, только медленнее. Слава Богу, у него не было проблем со здоровьем. Во Франции есть специальный центр, куда можно поехать для обследования состояния здоровья таких детей. Это платно, но не так дорого. Каждый год мы обследовали Кристо. У него хорошее здоровье, он практически никогда не болеет, и у него нет проблем с сердцем, как бывает у многих детей с синдромом Дауна.
В самом начале Кристо посещал обычную школу. Во Франции есть так называемая предварительная школа «матернел» – с трех до шести лет, она немного отличается от детского сада в России. Там он был со всеми детьми. А потом учился в обычной школе, но в особенном классе. Это хорошее решение. Все-таки такие дети, как Кристо, не могут учиться наравне с остальными, хотя некоторые «обычные» занятия посещать могут.
Когда мы жили в Петербурге, он учился в маленькой французской школе. Два первых года ему там было хорошо, потому что преподаватель был хороший. Но на третий год новая учительница совсем им не занималась. И мы с Одиль решили, что Кристо лучше вернуться во Францию. Я остался один в последний год работы в России.
Сейчас Кристо 22 года, он работает садовником в «Ковчеге», общине для умственно отсталых людей, где их сопровождают волонтеры.
Пока он живет с нами, но когда в доме «Ковчега» освободится место, он переедет туда. Мы же не вечны.
С одной стороны Кристо уже взрослый, нельзя относиться к нему как к ребенку. Но все-таки в некоторых вещах он как ребенок. Например, он не может хорошо считать, обращаться с деньгами. Он спрашивает: буду ли я водить машину? Надо объяснить, что это не так легко.
Но ни в коем случае нельзя сказать, что ты никогда не будешь водить, ты никогда не женишься. Нужно сказать, что не все люди водят машину. Конечно, это трудно для Кристо. Но где он работает, есть машинка для садоводства, которую он может водить.
Вслед за тетей жены
Не знаю, сложилось ли бы все в нашей жизни, как сложилось, если бы мы не пришли в общину «Эммануэль».
Постоянно переезжая из одной страны в другую, не имея своего прихода, мы с Одиль поняли, что оставаться христианами в нашем мире нелегко. Нам недоставало духовной поддержки. В 1988 году мы вернулись из Норвегии во Францию и несколько лет жили на родине.
У Одиль была тетя, долгое время она находилась в депрессивном состоянии – может быть из-за того, что была не замужем. Но в какой-то момент она сильно изменилась. Оказалось, что она побывала на одной из летних сессий, организованных общиной «Эммануэль» (туда входят семейные пары, монахи, священники, миряне, совместно молящиеся и помогающие друг другу) в городе Парэ Ле Моняль (Бургундия).
Мы тоже решили туда поехать, хотя я был настроен немного скептически.
И вот только мы туда приехали, я услышал голос, поющий под гитару песни на русском языке. Это был Андрей Черняк, член православной группы, которая тоже приехала туда впервые.
Шел 1990 год, люди из СССР только-только смогли выезжать в Европу. Для меня это был своего рода знак Господа. Но главное – это то, что мы с Одиль во время этой сессии почувствовали призыв от Господа стать членами этой общины. Наше решение основывалось и на качествах самой общины «Эммануэль»: ее укоренении в Католической Церкви (сегодня 7 епископов во Франции входят в общину), внимание к достоинству и красоте богослужений, важность молитвы хваления Богу, воздаяния Ему благодарности.
Нас также привлекало, что в общине соединялся разносторонний опыт мирян разных возрастов, семейных и неженатых людей, принесших обет целомудрия, и священников. Они вместе молятся и служат в разных миссиях. Особенно та радость, с которой члены общины Эммануэль служили во время этой летней сессии в Парэ Ле Моняль, нас очень тронула.
Как мушкетеры
Для меня быть христианином в браке, в семье, значит – следовать за Христом в повседневной жизни. Заниматься детьми, любить их, заботиться о них и других людях. И без поддержки братьев и сестер общины, боюсь, все было бы намного сложнее.
Члены общины «Эммануэль» встречаются каждую неделю в группах по восемь-десять человек. Один раз, например, у нас дома, другой – у другого члена общины. Такие встречи называются «Мезоне», от французского «дом». Начинаются встречи с молитвы, потом есть возможность поделиться тем, как Слово Божие отзывается в сердце и в нашей повседневной жизни. Регулярно во время встречи мы молимся за одного из братьев или сестер – кому нужна особая поддержка: кто болен или в затруднениях.
Эти встречи – основной элемент общинной жизни, это возможность в духовной жизни опираться друг на друга в Господе.
Каждый месяц, обычно в воскресенье, проходит встреча на уровне географического сектора. Во Франции, Медон (пригород Парижа), где мы живем, принадлежит одному сектору, в котором около 90 членов общины (всего во Франции более 5 000 людей состоят в общине «Эммануэль»). После мессы проходит молитва хвалы Богу, лекция, малые группы, совместный обед. У детей – отдельная программа.
Каждый член общины также берет на себя служение: например, мы с Одиль уже три года занимаемся сопровождением разведенных родителей.
Проводим встречи, куда приходят около 40 людей, переживших развод. Мы вместе молимся, затем проводим лекцию, посвященную определенной теме, например, о прощении или каких-то моментах в воспитании детей, и малые группы.
На малых группах каждый может высказаться, рассказать о своих сложностях, например, в общении с детьми, или о личных переживаниях, кто-то может поделиться своим опытом проживания развода.
На встречах присутствует священник, к которому можно подойти на исповедь и личную беседу. В конце встречи мы все вместе ужинаем.
Каждый член общины старается ходить на мессу не только в воскресенье, но и в будние дни и иметь каждый день время личной молитвы. И регулярно исповедоваться, потому что у нас во Франции эта практика регулярной исповеди у многих потерялась.
Чем норвежское хютте отличается от русской дачи
В Москву мы впервые приехали в 1995 году. Конечно, я уже много знал о России. Самым значимым в русской культуре для меня был, пожалуй, Достоевский. Кроме того, я очень любил православную музыку.
В Россию мы приехали после Норвегии, поэтому ощущался огромный контраст. В Норвегии люди в учреждениях, в магазинах, на улице очень любезны. Они все говорят по-английски, у них легко получить информацию, везде очень спокойная, совершенно безопасная обстановка. Но в личных отношениях они одиночки.
Норвежцы хорошо живут, хорошо зарабатывают, а в выходные их мечта – поехать не на дачу, куда можно пригласить друзей, а в «хютте» – маленький домик. Там они хотят быть одни.
Летом плавают на своей яхте, зимой катаются на лыжах.
Мне было трудно иметь личные контакты в этой стране, хотя к этому не было никаких политических препятствий. Единственные, с кем удалось завязать отношения – смешанные супружеские пары, когда муж норвежец, а жена француженка или наоборот. А еще мне показалось, что в Норвегии мало юмора, может быть я ошибаюсь.
В России обратная ситуация: на улицах, в учреждениях отношения между людьми часто суровые. Но когда у тебя устанавливаются личные отношения, это совсем другое дело. Люди общительны, часто приглашают в гости, на даче любят, когда за столом есть приятели. И чувство юмора отличное.
В России, как во многих странах, власть граничит с искушением позаботиться прежде всего о себе. Есть еще одно искушение – думать, что ты больше, чем ты есть.
Я заметил, например, что в России к тебе меняется отношение, когда узнают, что ты консул. Но когда ты им перестаешь быть, тебя забывают.
После того, как я уехал из Петербурга, у меня со многими прекратились отношения, а вот с прихожанами Феодоровского собора Петербурга – остались. Правда, там не все знали, что я был консулом…
Французский консул стал певчим в Феодоровском соборе Питера
В Москве я был очень загружен работой. В эти годы отношения между Францией и Россией развивались очень интенсивно. За три года моей службы президент Ширак пять раз был в Москве, иногда очень коротко, но каждый раз его сопровождала большая делегация журналистов. Два раза приезжал премьер-министр и другие министры, – делегации высокого уровня.
И все же я познакомился с православным приходом святых Космы и Дамиана в Шубине, приходом отца Валентина Чаплина, ныне покойного, в Крутицком подворье.
В 2006 году я был назначен генеральным консулом Франции в Петербурге. Как только приехал, связался с собором Феодоровской иконы Божьей Матери. Пришел к настоятелю и спросил, могу ли я петь на клиросе.
Меня позволили.
Для меня в православной церкви самое ценное – это Божественная литургия. Ее ритм, красота. Вначале она казалась странной: красивой, но слишком необычной, даже экзотичной. Но постепенно, после четырех лет в Петербурге, и участия во многих богослужениях, я полюбил православную службу. Хотя из-за разделения наших Церквей я не мог причащаться. И это было страданием.
Питерские священники были очень добры к нам
В феврале 2020 года члены общины «Эммануэль» из Франции приезжали в Россию, чтобы познакомиться с Православной церковью через жизнь прихода Феодоровского собора. Нам рассказали об истории строительства собора и его восстановления после частичного разрушения и переустройства в молокозавод в годы советской власти, ознакомились с деятельностью мастерской христианской миниатюры «Адама» и другими служениями прихода.
Еще мы побывали в Левашовской пустыни на служении соборной панихиды в день памяти Новомучеников и исповедников Церкви русской и в Санкт-Петербургской Духовной академии.
По возвращении я получил отзывы некоторых участников. Одна женщина три года работала в Москве в начале 90-х годов корреспондентом французского радио, но в то время не была верующей. И вот в 2020 году она снова побывала в России. И для нее эта поездка не стала просто путешествием. Она много важного получила во время встреч со священниками, которые были очень добры. Сказала, как важно было для нее возобновить отношения с Россией в обстоятельствах паломничества.
А совсем недавно я получил письмо от 17-летней девушки, дочери членов общины «Эммануэль». Она учится русскому языку в школе. Она написала, как тронула ее православная литургия, как много значила для нее эта поездка.
«Ведь и внутри наших Церквей мы во многом разъединены»
Разделение нашей Церкви трагично. Но для меня ценно, что я и среди католиков, и среди православных встретил людей, действительно следующих Христу.
И когда в юности я переживал за преследуемых в коммунистических странах христиан, я знал, что их преследуют независимо от того, православные они, католики или протестанты.
Большинство католиков не знают Православную Церковь, большинство православных – Католическую Церковь. Знают только на основании книг, часто полемических. Но в повседневной жизни каждого христианина богословские и политические проблемы не имеют особого значения.
Здесь главная проблема – разделенность человеческая.
Ведь и внутри своих Церквей мы во многом разъединены. И для окружающего мира это «контрсвидетельство». Хорошо бы по-человечески быть бережнее друг с другом, во имя Бога, который нас объединяет.
Когда устанавливаются личные отношения, католики видят, что есть православные, которые стараются следовать Христу, а православные, когда приезжают за рубеж, общаются с католиками, тоже, надеюсь, видят что-то доброе. И вот этот личный контакт помогает увидеть друг в друге людей, для которых одинаково дорого самое главное – Христос.
Фото из личного архива Обри
