Если обязать всех кандидатов в приемные родители проходить не только обучение, но и психологическое тестирование, то поможет ли это избежать вторичные отказы или жестокого обращения с ребенком? Ответы на эти вопросы ищут президент благотворительного фонда семейного устройства «Найди семью», Елена Цеплик вместе с Диной Магнат, которая уже много лет обучает будущих приемных родителей в одной из лучших Школ – при Институте развития семейного устройства Людмилы Петрановской.
– Обучение в школе приемных родителей (ШПР) длится не одну неделю. Слушатели и преподаватели плотно работают вместе на протяжении многих часов. И, казалось бы, кто же может лучше понять и увидеть, подходит ли человек на роль приемного родителя, как не тренер ШПР. Что же можно увидеть во время обучения будущего приемного родителя?
– В принципе увидеть можно многое. Правда, для этого занятия в ШПР должны быть построены не в традиционно-лекционной форме, а так, как они проходят у нас и в некоторых других школах: преимущественно в интерактивной форме, в форме тренингов.
В этом случае тренеру почти всегда явно видны острые состояния психического нездоровья (которые, к слову, не имеет право диагностировать и тем более корректировать психолог, тут необходимо вмешательство психиатра). Пограничные состояния, иначе говоря, близкие к диагностируемым психиатром, тоже вполне очевидны. Достаточно легко увидеть состояние острого горя, и мы знаем, что к мыслям о приемных детях часто приходят родители, потерявшие кровных детей.
Конечно, хорошо заметны серьезные особенности и странности поведения. Но с этим все уже не так однозначно, потому что увидеть особенность – это одно. А вот понять, несет ли та или иная странность какой-то риск для будущей приемной семьи и ребенка – это другое, и это гораздо сложнее.
Если у человека острая психиатрия, то все понятно, а «обычные» странности могут быть как маркером какого-то диагноза, так и просто личной особенностью. И тогда поведение человека может сколько угодно удивлять окружающих, но не нести никакой опасности ни для кого, и для приемного ребенка тоже.
На занятиях в ШПР также очень хорошо виден предыдущий опыт людей, травматичный опыт, в частности. Какие-то непрожитые детские обиды и травмы, непроработанные комплексы и так далее.
Конечно, можно увидеть и ценностные установки людей, их взгляды на принципиальные вопросы. Хорошо видны и, например, контакт или его отсутствие между супругами в паре, способы коммуникации и т.д.
То есть увидеть, конечно же, можно многое, однако тут есть два принципиальных момента.
Первый: почти все из того, что я перечислила, видно лишь потому, что человек это показывает в поступках или в высказываниях, хотя бы немного пускает в свой внутренний мир ведущего и участников учебной группы. Специфика обучения в ШПР такова, что многое в процессе учебы основано на особых техниках и предполагает много саморефлексии, анализа собственных чувств, мотивов и пр.
Важно, что никто специально не вытаскивает из будущих приемных родителей какие-то откровения или травмы, но работа ведется так, что в норме человек многое предъявляет сам.
Второй: увидеть – это не значит диагностировать и, тем более, не значит сделать какие-то выводы о том, насколько человек годится для роли приемного родителя. Более того, даже общий вывод о том, несет ли увиденное какие-то риски для будущего ребенка, сделать часто очень и очень сложно. И даже опытный специалист может ошибиться (в моей практике такие случаи были).
Важно еще и то, что работа ШПР, так, как она устроена у нас и как мы полагаем она должна быть устроена, предполагает наличие на занятиях атмосферы доверия и безопасности.
Именно благодаря этому, во-первых, человек может спокойно показывать себя неидеальным, проговаривать-проживать-прорабатывать какие-то проблемы и осознавать, и обсуждать свои возможности и свои ресурсы. Только в безопасной среде возможна настоящая работа.
Если же предположить, что ведущему по итогам обучения надо оценить человека, «выдать бумагу», где написано, подходит ли он на роль приемного родителя, то весь смысл происходящего в ШПР теряется.
Ни один нормальный взрослый человек не будет раскрываться, рефлексировать и обсуждать результаты этой рефлексии публично, если он знает, что в финале его ждет оценка.
И тогда наша работа сведется к простому информированию слушателей о каких-то особенностях приемного родительства, а это уже совсем другая эффективность на выходе.
– А есть ли какие-то четкие, обоснованные и адекватные критерии, по которым человека можно не допустить к приемному родительству? И, соответственно, возможно ли в принципе разработать какую-то нормальную систему диагностики, которая сведет риски насилия и жестокого обращения в приемной семье к нулю?
– Все такого рода методики должны основываться на качественных исследованиях, а таких исследований нет. Иначе говоря, нет доказанных научным методом взаимосвязей личностных профилей (определенных склонностей, черт характера, особенностей) будущего приемного родителя и возникновением впоследствии ситуаций насилия или жестокого обращения по отношению к ребенку. Есть разные мнения об этих взаимосвязях, но это все-таки только более или менее авторитетные мнения.
– А где-то в мире такие критерии есть? Может быть, можно просто перенять опыт?
– В мире тоже нет. Но есть, действительно, много стран, где будущих приемных родителей много и долго обследуют по самым разным критериям и методикам. При этом в этих странах, конечно же, тоже бывают разные, в том числе и совсем плохие истории, что лишний раз подтверждает: никаких гарантий в том, что касается развития человеческих отношений, никогда быть не может.
В тех странах, где существуют такие длительные методики обследования, обычно очень много потенциальных приемных родителей и мало детей-сирот. И система семейного устройства, соответственно, вообще повернута в другую сторону, когда можно выбирать родителей, когда ребенок ни при каких обстоятельствах не остается в детском доме, а получает в любом случае приемную семью в обозримые сроки. У нас же, как известно, пока до этого очень далеко.
Было бы, конечно, здорово, если бы была книжка, где все было бы расписано от А до Я, и можно было просто делать заключения, используя предложенную методику. Но это так не работает.
И еще раз скажу, что, прежде всего, потому что взрослый человек, который понимает, что находится в ситуации оценки, не открывает лишнего, не предъявляет действительно проблемные зоны.
Получается вообще обратный эффект: оценка губительна для процесса подготовки к приемному родительству, ведь чтобы подготовиться, нужно изучить себя, свои возможности, свой ресурс, а не закрываться, изо всех сил маскируя проблемы от оценщика.
– Получается, что ведущий ШПР не должен вообще принимать никакого участия в принятии решения о допуске к приемному родительству? И все, что он увидел и понял про человека в процессе обучения, никак нельзя корректно использовать?
– Нет, не так. Цель хорошей и правильной школы приемных родителей – помочь кандидатам принять ответственное решение о приемном родительстве. Подчеркну: помогать мы можем и должны тем, кто обучается, а не контролирующим органам.
Весь смысл обучения в ШПР сводится к тому, чтобы получить адекватную информацию о приемных детях и их особенностях, отрефлексировать свои риски, прикинуть ресурсы, возможности и мотивы, обсудить их со специалистами и с группой обучающихся и потом принять решение, основываясь на этом опыте.
В этом смысле роль ведущего в хорошей ШПР очень велика, и она совсем не сводится к выдаче необходимой информации. Ведущий ШПР, формируя ту самую атмосферу безопасности и доверия, проводит человека через достаточно сложное понимание себя.
И если все получилось, то на выходе вполне возможен диалог на равных: ведущий может поделиться тем, что увидел в процессе обучения (а мы говорили, что увидеть можно многое) и описать возможные риски, а будущий приемный родитель может учесть это при принятии решения. Такая модель – нормальная, и только она и может быть реально полезной при подготовке к приемному родительству.
Тут очень важно еще и то, что, получив нормальный, доброжелательный опыт сотрудничества со специалистом, приемный родитель при возникновении проблемы с приемным ребенком не будет опасаться обратиться за помощью.
Потому что уже знает, что показывать свою уязвимость – нормально, что просить поддержки – нормально, что доверять помогающему специалисту – тоже нормально.
То есть эта модель, при всей ее кажущейся мягкости и нечеткости, может действительно снизить риски для приемного ребенка.
– Тогда правильно ли я понимаю, что помогающие специалисты и органы опеки вообще никак не должны соприкасаться? Одни помогают, другие контролируют – все отдельно. Так?
– Не совсем. Конечно, должны быть какие-то механизмы взаимодействия обязательно. И если помогающий специалист видит, что в приемной семье сложилась плохая ситуация и есть риск жестокого обращения с ребенком, то извещать органы опеки нужно обязательно.
Ребенок не должен страдать ни при каких условиях, и если у нас есть даже один-единственный случай насилия в приемной семье – это уже проблема и повод этой проблемой заниматься.
– И что конкретно можно сделать, чтобы решить эту проблему?
– Пока я знаю только два способа: помогать кандидатам принять взвешенное решение и помогать уже состоявшимся приемным семьям справиться с возникающими трудностями. То есть речь идет о ШПР и службе сопровождения, причем не формальной службе сопровождения, а настоящей, такой, где вся работа нацелена на поддержку родителей.
При этом работа помогающего специалиста (в данном случае речь уже идет о службе сопровождения) должна быть предельно прозрачна для приемной семьи: родители должны понимать, в каких случаях он будет обращаться в опеку, как, до какой степени он будет присутствовать в семье, погружаться в ее дела и пр.
Максимальная прозрачность снимет опять-таки вопрос недоверия и позволит родителям никак не воспринимать специалиста сопровождения как контролирующего. А это значит, что работа с этим специалистом будет открытая и честная и у нее гораздо больше шансов на успех.
Главное, что надо понимать при профилактике таких проблем, как насилие и жестокое обращение в приемной семье, – это то, что простых и быстрых решений, увы, нет.
Ни волшебных методик обследования, ни чудесных психологов, решающих за один визит все вопросы отношений в семье, ни магических педагогов, способных за месяц поправить педагогическую запущенность ребенка из детского дома.
Любая работа с приемными семьями, которая действительно ведет к результату, – это долго и, безусловно, очень «нежно»: без директив, комиссий и прокуроров. Все остальное будет имитацией, маскирующей проблемы, но не решающей их.
