Трагедии в школах, когда ученики нападают на детей и учителей, конечно, вызывают большой резонанс в соцсетях. Однако часто это не просто обсуждения, но даже споры: некоторые жалеют не только жертв этой резни, но и самих нападавших.
Такое сострадание к налетчикам встречало осуждение. Однако, отмечают психологи, эти юноши действительно нуждаются в сочувствии. Они – тоже жертвы, жертвы равнодушия взрослых и неготовности в целом нашей образовательной и социальной сферы работать с «трудными детьми».
Если бы на проблемы этих молодых людей обратили внимание еще в их детском возрасте, случившегося можно было бы избежать, убеждена наш эксперт Гелена Иванова, психоаналитический психотерапевт, работающий с детьми с девиантным поведением и с осужденными подростками, президент благотворительного фонда «Шанс», девиантолог, работающий с детьми и подростками по европейским методикам по использованию психотерапии при работе с детьми из неблагополучных семей, с девиантным и противоправным поведением.
– Гелена Петровна, после случившегося в Перми выяснилось, что у одного из нападавших еще младшей школе были проблемы с поведением. Значит, ситуацию можно было бы «поймать» раньше?
– Безусловно! Первые звоночки появляются, когда ребенок идет в первый класс – в детском саду это еще не так явно. Учителя замечают, что мальчик (а чаще девиантное поведение встречается все же у мальчиков) хулиганит, не слушает на уроке, мешает. Что с таким учеником делают? Правильно, отправляют на «камчатку». Подальше, чтобы не мешал, что от него толку?
А ребенок ведет себя все хуже. Он дергает девочек за косички, бьет одноклассников портфелем и так далее. Дерется. Он превращается в изгоя. Но это пока еще латентный период.
Но вот начинается пубертат – подростковый возраст. И вот тогда это уже серьезно. Все накопившиеся проблемы манифестируются, демонстрируются по полной программе. А на подростка еще и наваливают ответственность: ты уже большой, взрослый, ты что, не понимаешь, что творишь? Да, они не понимают!
Я последние 4 года работаю с осужденными подростками. Из них 70 процентов не состояли даже на учете в КДН – комиссии по делам несовершеннолетних. Они просто прогуливали уроки, хулиганили, курили, пили… И вот результат – совершили преступления. Это латентная преступность.
– Насколько опасны такие юные преступники?
Вот, например, девочка, которая совершила в 9 лет первый суицид. Позже и ее мама покончила с собой. Ко мне на терапию она попала в 18 лет. Где она только ни состояла до этого на учете! Но чем ей это помогло? Она успела совершить еще 4 попытки самоубийства, а потом совершила преступление. Сейчас она находится второй год в терапии, учится в колледже на отличные оценки, и живет полноценной жизнью.
Те же скинхеды, футбольные болельщики, и так далее – это не просто «плохое поведение», за этим стоит колоссальное семейное неблагополучие. В 90 процентах случаев «трудные дети» – это дети из неполных семей. Где отчимы бьют детей, или где детей унижают, оскорбляют. Просто не любят.
Иногда думаешь, выслушивая историю жизни ребенка, – как вообще он выжил?!
Психика ребенка тремя способами борется с проблемами. Или он болеет, это психосоматика. Или начинается настоящий психоз. Или это преступления, и такие дети, кстати, не болеют никакими хроническими заболеваниями, они абсолютно здоровы! Это красивые, физически сильные ребята. Их травматизация отыгрывается вовне в форме противоправного поведения.
Но с ними можно работать! Они могут стать в будущем хорошими родителями и прожить достойную жизнь, если с ними работать!
Государство и фонды ищут деньги на, например, одаренных детей и так далее. А на этих детей никто внимания не обращает. Они изгои в прямом смысле слова – в семье, в школе, в обществе. Чем беднее регион, тем больше социального неблагополучия и больше риска развития девиантного поведения у детей и подростков.
У подростков очень пластичная психика, которая хорошо поддается коррекции, так как идентичность еще не сформирована. Это дети! Не рецидивисты!
Осужденные к реальному сроку подростки – и те, порезавшие детей в Перми и Улан-Удэ, – пойдут в колонию, потом по возрасту, с 18 лет, перейдут во взрослую колонию, и вот тогда это уже будут рецидивисты.
– Как решаются такие проблемы за рубежом?
– Во многих странах мира уже 50 лет такими детьми занимаются не полицейские, а психотерапевты. В Англии, например, с 1931 года с осужденными работают психотерапевты. Считается, что психотерапия – это единственная и последняя возможность помочь этим подросткам, как и взрослым осужденным. Психотерапия им назначается по решению суда.
Посмотрите: работа с подростком занимает в среднем 2 года с периодичностью 1 раз в неделю. Содержание ребенка в колонии в год стоит примерно 1 млн рублей, а сопровождение подростка с работой психотерапевта стоит 130 тысяч рублей в год. Это выгоднее государству и с социальной, и с экономической точки зрения.
В Италии, например, вообще нет колоний. Там есть специальные центры, где с такими детьми работают психотерапевты, и руководят подобными учреждениями психиатры-психотерапевты. Таким образом, в реабилитации детей и подростков мы отстаем от других стран на 50 лет.
А ведь нам даже не надо менять уголовный кодекс, надо просто готовить таких специалистов и учитывать их рекомендации при назначении наказания подросткам.
– Может ли школьный психолог или учитель заметить эти проблемы?
– У нас в России нет специалистов-девиантологов. А девиантология такая же наука, как и любая другая наука! Школьные психологи в школах есть, но они не обучены работать с детьми с девиантным поведением. Академическое образование психолога не дает ему возможности работать с девиацией. По сути, в этих ситуациях психолог беспомощен. При девиации психолог – это как аспирин при онкологии.
Ни родитель, ни учитель тем более не могут диагностировать детскую депрессию, например. За рубежом, кстати, есть разные тесты, скрининги. На суицидальность, допустим. И нам тоже стоит этим пользоваться.
Ну а пока нам нужно, уловив первые психологические проблемы ребенка, вовремя пойти с ним к специалисту? Не к психологу. А к специально обученному специалисту.
Да, сам ребенок не жаждет идти к специалисту. «Я что, дурак? Псих? Меня не надо обследовать!» – такова их реакция.
Первый раз их практически заставляют. А потом уже зависит от специалиста. У меня в терапии подростки все остаются, доверяют, потому что я сразу обещаю им конфиденциальность, и я выполняю это. Но были случаи, когда после меня дети, уже привыкшие доверять, попадали к другим специалистам. Они рассказывали свои секреты, а те передавали эти сокровенные детские тайны, например, родителям. И все выстроенное доверие у подростка разрушалось.
Это важно: если ребенок просит сохранить какой-то момент в тайне, мы так и делаем. Если он просит помочь решить проблему, мы обсуждаем потом ее и с семьей, с родителями. Любая информация передается взрослым только с разрешения ребенка!
Кстати, по этой же причине дети боятся идти к школьному психологу. Там проблемы с конфиденциальностью: ведь все может стать известно в школе, в обществе. А эти сведения никуда не должны выйти.
Почему психотерапия нужна таким детям? В ходе работы у ребенка появляется способность доверять, критическое мышление, способность говорить о своих чувствах и переживаниях, порой, впервые в своей жизни. Они вдруг понимают, что их реальность во многом была их фантазией. Специалист выполняет функцию вспомогательного «Я» и зеркала для ребенка.
Терапия – это возможность изменить сценарий жизни ребенка. И сценарий жизни последующих поколений этой семьи.
Импульс и действия – между ними у ребенка нет мысли. Такие дети не планируют преступлений. Случаи резни в Перми и Улан-Удэ – это, конечно, уже серьезная патология развития детей, в которой много ненависти и агрессии вовне, которая вылилась в преступление.
С этими подростками тоже можно и нужно работать, но это займет много лет, слишком много времени уже упущено. Но, к сожалению, ясно, что ими никто заниматься не будет, они уйдут в колонию и выйдут оттуда людьми, от которых общество снова отвернется.
Возможно их травили, унижали в семье, в школе. Эта агрессия не была направлена против четвероклассников, она могла вылиться на кого угодно.
Вспомните случай в Ивантеевке в сентябре 2017 года, когда 15-летний школьник внезапно устроил стрельбу в классе, напал с топориком на учительницу. Выяснилось, что он тоже из неблагополучной семьи, а никто и не думал, что там какие-то сложности. Потом подросток рассказывал, что его в школе, да и дома унижали, обижали. Накопившиеся психологические проблемы, с которыми подросток не смог самостоятельно справиться, превратились в очередное преступление. И жертва стала палачом.
– Вы отметили, что внешняя благополучность семьи – не гарантия благополучности психики ребенка. Кстати, нападавшие в Перми тоже из обычных, приличных семей.
– Верно, внешняя картинка, которую видят окружающие, обманчива. Поэтому часто никто не бьет в колокола – семья же «приличная», наверное, ребенка там воспитывают. Но что такое благополучная семья? Социальный статус и благосостояние семьи приравнивают к психическому здоровью, а это абсолютно не связанные друг с другом вещи.
– Вернмся к первым симптомам опасности. Агрессивное поведение уже должно насторожить и родителей, и учителей?
– Когда ребенок начинает себя вести агрессивно в школе длительное время, это уже повод направить его и его семью к специалисту, а не читать нравоучения и запугивать ребенка и родителей. Замечу, что ребенок не осознает свое поведение и не делает плохое специально. Он не может с этим справиться самостоятельно. Девиантное поведение это всегда крик о помощи. И надо услышать этот крик.
А что у нас происходит? Совсем неправильная реакция взрослых. Хулигана вызывает директор – ему транслируется мысль: «ты плохой». Родителей вызывают в школу. Потом дома этот хулиган получает ремня.
– Кстати, есть мнение, что ремень – это хороший способ воспитания. И в соцсетях пишут, что если бы пермские налетчики вовремя были бы воспитаны ремнем, ничего бы не случилось.
– Да, это стереотипное мышление, известная позиция. Но она ошибочна. В итоге такой хулиган просто убегает из семьи, потом начинает курить, употреблять наркотики, прогуливать уроки. И вот он уже в плохой компании. Этот ребенок, если родители и школа забьют тревогу, может попасть к специалисту – и это хороший исход. Плохой исход – это хроническое асоциальное поведение в будущем или совершение преступления.
– Еще один частый «звоночек», сообщающих о психологических травмах ребенка, как говорят психологи, это воровство. Это так?
– Да, воровство это поиск любви со стороны ребенка. Поиск внимания.
– А если ребенок врет? Это тоже сигнал?
– Дети лгут, когда в семье нет доверия. Потом это уже превращается в патологическую ложь. Но этого не происходит, когда ребенок знает, что его не отвергнут в любом случае и примут его любым – хорошим или плохим. А когда он боится реакции близких, он будет врать.
Семья и дом – это место, где наши дети могут и должны себя чувствовать в безопасности и любимыми.
Кстати, заметьте: к этим мальчикам в Перми, налетчикам, родители даже не пришли в больницу. Это как раз ответ на наш с вами вопрос – о психологическом благополучии в семье. Рядом с ними не было близких людей. Эти дети не только палачи, но и жертвы.
– Вы выше сказали о девиантных семьях. То есть такой семьей может быть социально успешная семья?
– Да, эти дети – заложники девиантного родительства, где много нарушений в детско-родительских отношениях. Никто не учит подростков и взрослых, что значит быть хорошими родителями для своих детей. Гиперопека ребенка тоже относится к девиантному родительству. И абсолютно не обязательно, чтобы семья была неблагополучной в социальном плане.
– Подростковый возраст, наверное, вообще требует к себе особого внимания?
– Подростковый возраст – это возраст поиска своей идентичности, отделения от родительских авторитетов, поиск друзей, время первой влюбленности. Зачастую подростковый период сопровождается депрессивными состояниями, которые близкие принимают за лень. В некоторых случаях депрессия принимает тяжелую клиническую форму, что уже требует наблюдения ребенка у психиатра, так как это может привести к суицидальному поведению и к совершению суицида в итоге.
К 2020 году, по прогнозам ВОЗ, депрессия будет занимать второе место в мире по инвалидизации населения после ишемической болезни сердца.
А ведь подросток может уйти в психологические проблемы по причинам, которые нам могут казаться «пустяками». Мальчик бросил девочку – она порезала себе вены или начала употреблять наркотики. В школе ругают, дома родители заняты и пренебрегают, занимаются карьерой или личной жизнью, им некогда интересоваться переживаниями и чувствами своего ребенка. Он остается один на один со своими страданиями, которые для него очень травматичны и болезненны.
– Как правильно вести себя учителю, если он замечает, что у школьника явные психологические проблемы?
– Надо обратить внимание, если ребенок тревожный, гиперактивный или агрессивный. Нужно не отправлять его на заднюю парту, а, наоборот, уделить максимум внимания. Нельзя не помогать ребенку и игнорировать его, тем более делать изгоем в классе.
Но у нас нечасто учитель проникается вниманием к ученику. Что обычно происходит на родительских собраниях? Учитель читает нотации, какая ваша дочь или сын плохие. А ведь конфликт с учителем – это тоже губительная практика. У меня много случаев, когда у детей начиналось увлечение наркотиками, например, после конфликтов с учителями.
«Меня ненавидела учительница», – рассказывают часто дети. Среди моих пациентов есть 11-летний мальчик, он курит, ворует, пьет, он уже поменял 7 школ, он везде изгой. С ним нужно работать специалистам. Он не такой, как все, а это мешает на уроке, это причиняет неудобства. Проще от него избавиться.
Нужно быть благожелательным к любому ребенку. Унижение это очень большая травматизация для ребенка. У него сразу падает самооценка. «Я урод, я тупой. Я изгой в своей семье»,– так говорят о себе трудные подростки. Если бы вы только слышали, как такие дети себя не любят, какая у них низкая самооценка!
А разве ребенок не рад пятеркам? Он, конечно, тысячу раз хотел бы получить пятерку, но не может. Если это так, смиритесь с этим.
И еще. У ребенка всегда должна быть презумпция невиновности. Если унижают ребенка, если конфликт с учителем, учителя обзывают, насмехаются, я говорю родителям: «Вы всегда должны защищать его, быть на стороне ребенка». Иначе у ребенка начинается оппозиционное, протестное поведение. И сначала он еще боится взрослых, а в 14-15 лет он уже никого не будет бояться. Как и случилось в Перми и Улан-Удэ.
И все случилось не сейчас. А много раньше.
