«Преступление и наказание» Достоевского не случайно проходят в 9-м классе. В 14 лет, говорят психологи, большинство подростков впервые задается вопросом: нарушать закон или нет. Бессмертный роман, увы, помогает далеко не всем. Ежегодно в России под суд попадает несколько тысяч несовершеннолетних. Половина из них нарушает закон повторно. А вот в Ростовской области статистика подростковой преступности разительно отличается от общероссийской. Здесь уже несколько лет работают специальные детские суды, задача которых — не наказать, а реабилитировать подростка. Ювенальные технологии — так это называется на юридическом языке — дают фантастические результаты: показатели рецидива в пять раз ниже, чем в среднем по стране
В 14 лет, говорят психологи, большинство подростков впервые задается вопросом: нарушать закон или нет
— Можно читать букву закона, а можно чувствовать его дух и не бояться экспериментировать, — говорит Елена Воронова, судья Ростовского областного суда, которую называют «мамой российской ювенальной юстиции».
В чем суть ее детища, Елена готова объяснять часами.
— Модель идет из Канады. В широком смысле это комплекс мер, направленных на всестороннюю защиту прав ребенка. В более узком — правосудие для несовершеннолетних. Его принципиальное отличие в том, что дела детей-преступников разбирают специально подготовленные судьи, которые с помощью психологов и социальных работников пытаются понять причины, которые толкнули ребенка на преступление. Не отправить подростка в колонию, а устранить эти самые причины — задача такого суда, — подчеркивает Елена.
В 2000 году с ее подачи и при поддержке ООН в восьми районных и шести областных судах Ростова были назначены детские судьи, им в помощь даны социальные работники. Через три года эксперимент закончился, а ювенальная юстиция осталась. В 2004 году открылось отдельное здание ювенального суда в Таганроге, в 2005-м — в Шахтах, в 2006-м — в Егорлыке. Еще 13 судов своих зданий не имеют, но работают по ювенальным технологиям. Средний процент рецидива в них — 11,3%, по России эта цифра составляет 50%.
Опыт Ростова перенимают и другие регионы. Ювенальные суды открыты сегодня в Ангарске, Абакане, Ельце, Кингисеппе, Чебоксарах, Оренбурге. — А недавно московское правительство договорилось со всеми заинтересованными службами о внедрении с будущего года ювенальных технологий в Москве.
— Но если хотите посмотреть, как работает система, нужно ехать в Егорлык. Там в прошлом году не было ни одного ребенка, совершившего преступление повторно, — говорит Елена.
В законе не значатся
Станица Егорлыкская — сельский райцентр в двух часах езды от Ростова. Голубые деревянные домики, ровные зеленые заборы, неасфальтированные дорожки, вокруг — бахчи, где дозревают уже собранные арбузы. Селение считается казацким, а своим странным восточным названием оно обязано атаману Егору Лыкову.
— У нас тут тихо, гуляем вечерами, ничего не боимся. Где-то на окраине скины живут. Их наши мальчики из рукопашной секции валтузили. Но сами мы не видели, — улыбается восьмиклассница Вика в белом фартучке. Недавно в школе снова ввели форму советского образца.
— Это потому, что у нас первый и единственный в России сельский ювенальный суд, — авторитетно заявляет ее одноклассница Аля. Но что это такое, объяснить не может. Неудивительно: за три с половиной года со всего района набралось всего 54 детских уголовных дела на 37 тысяч населения. В основном кражи — да и те по большей части на хуторах. В самом Егорлыке оступиться сложнее: все на виду. В тупике на улице Мира — школа № 1, два шага влево — милиция, шаг вперед — прокуратура, два назад — районный суд.
На двухэтажном здании две вывески: «Егорлыкский районный суд» и «Егорлыкский «ювенальный суд»». Именно так, в кавычках. Закон о ювенальной юстиции был разработан в 2002 году, в 2005-м его одобрил президент Путин, но он так и не был принят. В Москве говорят: у проекта нет лоббистов. Так что, строго говоря, ювенальных судов в стране быть не может, только ювенальные составы в суде. Такие вот юридические тонкости.
О них в станице узнали два года назад. Когда областное руководство обсуждало перспективы внедрения передовой юридической технологии, председатель Егорлыкского суда Валентина Степанцова настояла, чтобы «ювеналку» начали обкатывать и в селе.
— У нас тогда сильно преступность увеличилась. Вот я и подумала: а вдруг поможет? Сотрудников нашли, крыло специальное в здании выделили. Никаких денежных вливаний, все своими силами, — вспоминает Валентина.
Она ведет нас по тому самому юридически не существующему ювенальному крылу здания, больше похожему на школу. На стенах детские рисунки, плакат «Трудные подростки: колки только иголки», портрет космонавта Владимира Джанибекова. Он какое-то время жил в Егорлыке.
— Это чтобы пример перед глазами был, — говорит Валентина. — Задача ювенального суда ведь не наказать, а реабилитировать, вернуть ребенка к нормальной жизни. Как в советское время говорили, перевоспитать. Только не как пионеров — всех под одну гребенку, а каждому помочь по-своему.
Допрос с портретом
«По-своему» в обычных судах не получается. Материалы дела предельно скупы: «Иванов В. В., 1995 года рождения, воспитывающийся в полной семье, закончивший 7 классов, совершил преступление…»
— Разве из этого что-нибудь поймешь? — удивляется Валентина.
В Егорлыкском суде на подростка составляется целое досье — «карта социального сопровождения». По крупицам информацию о ребенке собирает Раиса Мелащенко — строгая пожилая дама. Ее должность называется сложно: помощник судьи с функцией социального работника.
— Вы уж там посмотрите, как семья живет, — говорит в трубку Раиса. — И чтобы не отписки какие-нибудь, а все как есть.
Она рассылает запросы, сама обходит соседей и родственников подсудимого. Выясняются интересные детали.
— Вот, например, был 16-летний подросток. Украл у соседки бидоны и продал. Вроде бы, все ясно. А оказалось, у него мама болеет, уже несколько лет не встает. Мальчишке были нужны деньги, чтобы оплатить лечебный массаж.
Дополняет портрет подсудимого психолог Наталья Водяхо. Ее кабинет — самый уютный в суде, дети его любят за огромный аквариум с золотыми рыбками. На столе карандаш и бумага. Мальчик лет четырнадцати что-то рисует и улыбается.
— Посмотреть не дам, — предупреждает психолог. — Эти каля-маля — очень интимная вещь. Когда ребята рисуют несуществующее животное, на самом деле они изображают свой внутренний мир.
— И что, картинки помогают понять, в чем дело?
— После серии тестов я спросила у почти взрослого парня: «И давно мама на тебя внимания не обращает?» Он повернулся и со слезами в голосе говорит: «Откуда вы узнали?»
В результате совместных усилий в материалах дела появляются тончайшие детали. Например, такие: «Девочка, в отличие от других членов семьи, замкнутая, больше общается с младшим братом, в будущем хочет работать с детьми. Родители не могут объяснить, почему ребенок совершил преступление (украла мобильный телефон. — «РР»). В семье нет взаимопонимания между матерью и ребенком. Отец часто уезжает на заработки, воспитанию дочери уделяет мало внимания. В классе друзей у девочки нет. Интереса к учебе не проявляет. Было рекомендовано обучение по коррекционной программе, но этого сделано не было. Беспечна, внушаема, нравственно и эмоционально незрела».
Детки не в клетке
— Когда вникаешь в эти тонкости, понимаешь, что перед тобой не подсудимый, а прежде всего ребенок. Становится ясно, кто на самом деле виноват и как помочь, — говорит судья по уголовным делам Лариса Мошкова. Про нее здесь ходят легенды. Своих детей у Ларисы нет, единственный ребенок умер в младенчестве. Нереализованный материнский инстинкт дает о себе знать: судьбы подростков она принимает близко к сердцу. Сегодня ей предстоит разбирать дело паренька из Дагестана. Его обвиняют по редкой здесь «наркотической» статье.
— Парень растет без отца, мать уехала в Москву на заработки, — рассказывает Лариса. — Подросток остался дома с двумя младшими братьями и дедушкой. Решил было подзаработать у нас в области, но скоро засобирался обратно. Ночью стоял на остановке, ждал автобуса на Ставрополь. Пошел в кусты по нужде, а там конопля растет. Он нарвал немножко и скурил. Тут автобус подошел, он сел и сразу заснул. Вышел в нашей станице, где — не понимает, в голове туман, а тут милиционеры: «Предъяви документы!» Нашли у него траву. Пять граммов для уголовной статьи достаточно, а у него шесть оказалось. Мальчик такой положительный: и соседи о нем только хорошее говорят, и дед, и братья за отца считают. Его к наркологу сводить надо бы. Но мать не понимает зачем, говорит — он вроде сейчас не курит. Ее, конечно, тоже понять можно: муж алиментов не платит, она инвалид второй группы.
— К чему приговорите?
— К исправительным работам. Денег нет, а тут работу найдут ему. Пять процентов государству, остальное — в семью.
«Судить детей как взрослых нельзя», — вот главная установка ювенальной юстиции. Во время процессов над несовершеннолетними судья не надевает мантию, прокурор — форму, в зале нет решеток. Подсудимый, адвокат, прокурор и потерпевший сидят за одним столом пятиугольной формы. Свидетели встают на место для выступлений, похожее на парту. Подростков судья называет исключительно по имени, избегая обращения «подсудимый». Вообще процесс больше напоминает школьный педсовет. Впрочем, это все со слов судей: посторонних в зал не пускают ни под каким видом.
— Пекинские правила. Ничего не можем поделать. Мы даже друзей, соседей и одноклассников не пускаем. Психолог, правда, приходит. От волнения дети могут сказать лишнее или вообще замолчать, — говорит Лариса.
Мир, дружба, металлолом
— Сегодня в России за решеткой находятся почти 23 тысячи несовершеннолетних. Преступникам в возрасте от 14 до 16 лет уголовная ответственность предусмотрена по шестнадцати видам преступлений. Отправить 14-летнего подростка за решетку можно и за мелкую кражу, и за то, что он покатался на чужом велосипеде, — рассказывает Сергей Полятыкин, сотрудник фонда «Нет алкоголизму и наркомании!», который много лет занимается ювенальной юстицией. — С 16 лет подросток может быть привлечен к уголовной ответственности за все виды преступлений и отправлен в колонию. Такие прецеденты были. Пару лет назад 14-летний мальчик, у которого уже был условный срок, был осужден на четыре года за то, что с приятелем залез под чужую машину и начал колотить по бензобаку. Поскольку они были вдвоем, судья посчитала, что речь идет об организованной группе. Как вы думаете, в колонии ребенок перевоспитается или озлобится?
В ювенальном суде все по-другому. В Егорлыке, например, на 50 последних дел 9 оправдательных приговоров. Остальные решения: условные сроки, исправительные работы, принудительное воспитание в закрытой спецшколе и лишь в одном случае — колония.
Приговор здесь вообще не главное. Большинство дел в ювенальном суде закрывается за примирением сторон. Здесь даже есть специальная комнатка — круглый стол, мягкий диван, маленький фонтанчик в углу, — где подросток может тет-а-тет переговорить с потерпевшим и попросить прощения.
— Вот недавно случай был. Ребята украли с предприятия металлолом, продали его и купили себе сладости. Ну, их тут же и задержали, — вспоминает Валентина Степанцова. — Привели в комнату примирения, познакомили с директором предприятия. И выяснилось, что пацаны были уверены, что лом этот — ничейный, никому не нужный. Они и не считали, что воруют. Начальник предприятия и деньги за лом, и извинения принял. Сам стал извиняться. Действительно, лом был не очень нужен. Но это же металл государственный, за него отвечать приходится, с него спрашивают. На том и договорились.
Виновен — не виновен, условный срок — свободен, реальный срок — добро пожаловать в колонию. По такой схеме в Егорлыке уже давно не работают. Суд выносит так называемые частные представления — рассылает официальные письма во все инстанции, которые могут помочь ребенку выкарабкаться: в центр занятости, в комиссию по делам несовершеннолетних, в службы социального обеспечения. «Начали за ними следить, и они заработали в полную силу», — говорит помощник судьи Раиса Мелащенко. Она контролирует исполнение представлений и присматривает уже после суда и за самими детьми, и за их родителями.
Приговор: дать денег
— Опять моя Анжелка шалит, — с порога начинает Виктория, молодая женщина с веселыми глазами. Ее 16-летняя дочка Анжела два раза побывала в суде. Один раз украла белье с веревки: кофточка, в которой она гуляла, испачкалась, и девочка решила переодеться. Второй раз захотела проверить, как работают спецслужбы на ее хуторе — вызвала милицию и «скорую помощь» спасать детей из якобы заминированной школы.
Суд вынес частное представление: девочку нужно выучить и трудоустроить; маме, у которой еще четверо детей, — оказать материальную помощь.
— Мне три тысячи дали. Анжелку на курсы поваров отправили. Но ей ездить далеко неохота, бросила, — жалуется Вика. — Работа ее тоже никакая не устраивает. Нравится только на уборке овощей: там график свободный.
— Будем пристраивать учиться куда-нибудь еще. С работой, конечно, сложновато будет. На хуторах ее почти нет, — говорит Раиса Мелащенко.
— А вы ей внимания побольше уделяйте, — советует психолог. — Девочка-то запущенная. Ласки ей не хватает.
— Стараюсь, — неуверенно бормочет Виктория.
Частные представления суд вынес и в отношении 17-летнего Вовы. Он дважды попадался: один раз своровал металлолом, другой раз вырвал у прохожей мобильный телефон. В обоих случаях до приговора дело не доходило: стороны примирились. Мальчик усиленно изображает раскаяние.
— Первый раз матери хотел помочь. Заработки сезонные, денег нет совсем, — прячет глаза Вова. — Потом — авторитет поддержать. Без мобильника ты лох последний. Нам после суда денег в соцслужбе дали — четыре тысячи. Мать мне на них мобильник купила. Больше не ворую.
— Учишься?
— От суда меня в техникум на водителя пристроили.
Отучусь — пойду в армию. Там еда на халяву, одежда, можно из села, наконец, выбраться. Без судимостей обошлось, так что в строй меня возьмут.
— А что пришел?
— Да мать работу найти не может. А вдруг ей что-нибудь подыщут.
Особенно пристально следят в суде за теми, кто получил условный срок. Председатель суда Валентина Степанцова добилась того, чтобы ребята приходили отмечаться не в инспекцию по делам несовершеннолетних, а в здание суда.
— Детям психологически трудно идти в инспекцию — она же в милиции расположена, — говорит Валентина. — А там решетки, засовы, люди в погонах. Да к тому же у нас тут случай был. Парень с отметкой в инспекцию на день опоздал. Был снегопад, автобусы из его хутора до станицы не ходили. Добраться было просто невозможно, но это никого не смутило. Из прокуратуры нам пришел запрос: отменить подростку условное наказание и заменить реальным. Мы, конечно, отказали.
Игра в убийство
Количество рассмотренных дел в Егорлыке с каждым годом снижается. В 2005 году было 21 дело, в 2006-м — 18, в 2007-м — 10, в этом — 5. И не только потому, что работает профилактика рецидивов.
— Милиция и прокуратура поняли, что за счет малолеток им свои показатели не поднять. Мы все дела через лупу просматриваем, и чуть что — материалы отправляем на доработку, — признается Валентина Степанцова.
С прокурором Егорлыка и криминальной милицией у ювенального суда идет необъявленная война с легким гендерным оттенком. У дам в судейских мантиях к соседям-силовикам целый список претензий.
— Ну вот, посмотрите, присылают нам дело. Мальчик уклонился от службы в армии — к назначенному сроку не явился в военкомат, — говорит Валентина. — Социальный работник начинает собирать материалы, и выясняется, что в тот момент парню даже восемнадцати не было. Он совершеннолетним только через пару недель стал. Ну, как это можно назвать? Или вот еще случай. Девочка украла подержанный мобильный телефон. Потерпевшая заявляет, что он стоил полторы тысячи рублей. По закону мы должны были привлечь девочку к уголовной ответственности. Но мы назначили экспертизу мобильника, выяснилось, что он стоит от силы 680 рублей. Подсудимую оправдали. Теперь в прокуратуре переживают: брак в их работе.
Прокурор района Федор Кремнев, суровый пожилой мужчина, о своих переживаниях не рассказывает. Твердит: «Если суд работает в рамках закона, мы его решения не обсуждаем». Но осанну ювенальной юстиции явно петь не собирается.
— Вот вы говорите, рецидивов нет, говорите, число дел в суде снижается. А почему? Из-за ювенальной юстиции? Не думаю. Народ стал лучше жить, социально-экономические условия улучшились — вот ребята и воруют меньше. Потом, службы профилактики у нас работать стали лучше. Школы начали на детей обращать внимание, инспектора по делам несовершеннолетних, центр реабилитации для подростков у нас работает. А ювенальный суд — это дело молодое. О каких-то результатах говорить еще рановато.
Главный аргумент Кремнева против смягчения наказаний для несовершеннолетних — история 16-летнего Миши (имя изменено. — «РР»). Год назад он задушил подушкой маленького мальчика. До этого парень дважды попадался на краже, но судьи ограничились условным наказанием.
— Я до сих пор этого не забуду. Было первое сентября. Мы отстояли полную смену: белые бантики, цветы, никто даже не напился. И тут бабах — звонят: ребенка на хуторе задушили, — говорит начальник криминальной милиции Александр Серков. В отличие от прокурора он признает заслуги ювенального суда. Но таких, как Миша, предлагает судить по американским меркам. Там в некоторых штатах за убийства, изнасилования, торговлю наркотиками подростки караются смертной казнью наравне со взрослыми преступниками. У нас же за самое ужасное злодейство несовершеннолетним нельзя давать больше десяти лет.
— Приехали на место происшествия. Мать ревет навзрыд. Говорит, старший сын в школу пошел, а у младшего горлышко заболело. Чтобы не разболелся совсем, дома оставила. На свою беду. Поймали мы этого паразита, привели в отделение. У него сигарета в зубах, в глазах огоньки пьяные. Рассказывает, что у него помутнение было. А по фактам — вполне логичное преступление. Он залез в квартиру к своему приятелю, стал красть деньги, увидел свидетеля — девятилетнего малыша — и задушил подушкой. Потом рванул в Ростов бабки пропивать с путанами. Ему десять лет колонии дали. Мало. Это в советское время подростков в колонии ломали, а тут цацкаются с ними. Вот в Британии тоже с малолетками сюсюкают, так там рецидив похуже нашего. Не удивлюсь, если он вернется 26-летним лбом, и будет у нас еще один авторитет в области.
В ювенальном суде тоже Мишу забыть не могут, но вспоминают подростка-убийцу совсем по-другому.
— Он такой маленький, щупленький, на суде плакал, трясся. Матери его три раза «скорую» вызывали, не могла позора снести. Все говорила, что его разбаловала. Семья-то вообще хорошая. Тут и наша вина есть. Но, строго говоря, когда мальчонка к нам первый раз попал, мы ювенальным судом не были, — говорит Степанцова.
— А почему условный срок за кражи дали?
— Так ему тогда 14 лет было. Куда его было в колонию? — удивляется судья Мошкова. — Я считаю, десять лет за убийство — и то много. Вот недавно было доказано, что чувство раскаяния заключенные только три года испытывают, а потом озлобление наступает.
Профилактика в утробе
— Система не выбивает сто процентов, потому что это должна быть именно система, а не отдельное ее звено в виде ювенальных судов, — говорит исполнительный директор фонда «Ювенальная юстиция» и по совместительству пресс-секретарь Ростовского областного суда Елена Брославская. — По существующему законодательству подростками должны заниматься более шестнадцати различных органов. Если все они заработают, если цепочка не разомкнется, ребят удастся вытащить. Сейчас это во многом держится на личных связях, на энтузиазме отдельных сотрудников.
Елена знает, что сбои в работе возможны. Несколько лет назад она сама была помощником судьи по детским вопросам в областном городке Батайске, помогла десяткам подростков, но ее любимец 16-летний Вася все же загремел в колонию.
— У него были кражи, но он готов был меняться. Все время к нам приходил, говорил разное. Может, и влюблен был. А потом я переехала в Ростов, и мы потерялись. Недавно привозила делегацию в Азовскую колонию — а там Вася. Подошел ко мне, извинился. А это мне извиняться надо было.
Цепочка работы с подростком была бы более крепкой, если бы она имела под собой юридическую базу. Правозащитники надеются, что, если ростовский опыт удастся внедрить в Москве, закон о ювенальной юстиции, наконец, будет принят. Пример-то будет перед самым носом у депутатов.
— С принятием закона можно уже будет говорить о полноценной системе. Ведь ювенальные технологии в том смысле, в котором они существуют на Западе, — это целая социальная политика, — говорит Олег Зыков, президент фонда «Нет алкоголизму и наркомании!». — Знаете, что, например, понимается под ранней профилактикой преступности в Канаде? Звонок владельца бара в соцслужбу, если беременная женщина просит налить ей стакан пива. Это можно наладить и у нас. Показатели, которые дают ювенальные суды, подтверждают, что на нашей почве система может прижиться. Но для этого нужно изменить нашу ментальность — отказаться от карательного крена нашего правосудия. Стоит, наконец, понять, что решить проблему детской преступности можно, только если помогать каждому конкретному ребенку.
Дарья Окунева
См.также: Нельзя судить детей по законам взрослых
Удержать на краю
Вчера и завтра ювенальной юстиции
