Не избежал этой участи и московский Даниловский монастырь.
Это был первый московский монастырь. Его заложил Даниил Александрович, московский князь, в конце тринадцатого века.
В колонию вместо «Артека»
При коммунистах первый монастырь Москвы закрыли в последнюю очередь, в 1930 году. Уже на следующий год здесь, во дворе поставили памятник Ленину, а помещения монастыря – решением московского управления рабоче-крестьянской милиции – отвели под детский спецприемник-распределитель.
В кельях разместили мальчиков, в настоятельских покоях дошкольников и девочек, в главном нефе Троицкого собора оборудовали библиотеку, клуб и спортзал, а в боковых приделах сколотили двухэтажные нары – для тех детей, кому не хватило места в спальных помещениях. Спецприемник был все время переполнен. Только за первый год его существования здесь побывали пять тысяч детей.
Один из современников решил полюбопытствовать, как изменился монастырь. В ужасе вспоминал: «Когда боком пролез в главные ворота, то перед моим носом, как из земли, выросли два-три охранника. Двое из них в форме городовых. Один – в штатском. Все они – гепеушники. На площади, прежде благоустроенной, с цветочными клумбами, а теперь заваленной камнями и навозом, копошилось около шестисот или более оборванных, до невозможности грязных детей в возрасте от десяти до шестнадцати лет.
Все это гоготало, кричало, неистовствовало и просило хлеба.
Как грустно и дико было смотреть на эти сотни грязных беспризорных малышей, продукт народного бунта, или, как для красного словца теперь зовут, революции».
Сюда свозили детей репрессированных «врагов народа», чтобы уже из этих, бывших монастырских стен отправить в какую-нибудь из многочисленных колоний. В среднем дети находились здесь около полугода. По негласному правилу, детей разлучали – братьев и сестер переправляли в разные колонии. То же касалось и друзей.
В качестве транспорта использовали знаменитые «черные воронки», а также крытые грузовики с надписью «Субпродукты», «Хлеб» или же «Молоко». Иногда переправляли в общих поездах. Тогда детям строго-настрого приказывали сообщать пассажирам, что они едут в лагерь «Артек».
Если при поступлении в спецприемник детям выдавали одежду, то перед отправкой ее отбирали.
Разные степени страха
Места не хватало. В качестве обеденных столов использовали надгробья здешнего некрополя – те, что повыше. Именно в интересах этого тюремного распределителя и было снесено буквально через год после его открытия Даниловское кладбище с могилой Гоголя.
«Сжатая между настоятельским домом и собором, в тесном уголке старого монастырского кладбища, где над головой не шумят тенистые ветви, нет травяного ковра и не пестрят полевые цветы, как далека эта могила от чарующего простора природы «Вечеров на хуторе близь Диканьки»! Но так же далек был от них и сам Гоголь перед кончиной, полный мистического ужаса перед загробной тайной», – писал о ней исследователь московского некрополя А.Т.Саладин.
А журналист Борис Сорокин вспоминал об этом погребении: «Над простой чугунной решеткой и плитой с выпуклыми буквами «Николай Васильевич Гоголь», над зеленоватым огоньком лампады, мерцающем в фонарике у чугунного креста, словно охраняя вечный покой великого писателя, деревья раскинули свои ветви, роняющие золотые листья».
Прах Гоголя перезахоронили на Новодевичьем кладбище. Очевидцы утверждали, что лежал он скорчившись, как будто бы сбылось его страшное опасение, и очнулся он в гробу от летаргического сна. Всем присутствующим было страшно.
Но еще страшнее было здешним арестантам. Актер Евгений Весник вспоминал, как через пару дней после того, как увели его родителей – «врагов народа» – явились и за ним, мальчишкой. Велели взять смену белья, рубашку, кепку, полотенце, мыло. Погрузили в грузовик и повезли в приемник. Когда машина проезжала мимо соседнего, Донского монастыря, у Весника хватило мужества выпрыгнуть и забежать в тамошние ворота. К счастью, охранники ничего не заметили, парень был спасен.
Участь других маленьких арестантов была иной. Леонид Муравник вспоминал: «Меня отвели в помещение храма, в бывший правый придел. Там за перегородкой я увидел двухэтажные нары, на которых в это ночное время спало множество детей. Я сунул в рот завалявшуюся в кармане конфету, разделся и лег. Наутро вся моя одежда была украдена ворами-малолетками, которые хоть и жили отдельно, но ухитрялись проникать повсюду…
За перегородкой помещалась столовая. Кормили сытно, в основном кашей с мясом. В алтаре вместо иконы висел большой портрет Ежова».
Каша с мясом была не всегда. Да и та не спасала. Тот же Муравник писал: «У многих из них на нервной почве развился энурез, с которым никто из местных врачей и не думал бороться. Маленького узника выгоняли в любую погоду во двор вместе с его подмоченным матрацем и простынкой: «Сушись, поганец!» А на улице – холодно и страшно. И еще – стыдно перед сверстниками. Засмеют».
Совсем как у взрослых
Первым делом с вновь прибывшего снимали отпечатки пальцев и фотографировали в фас и профиль. Работать заставляли с раннего утра и до отбоя – для этого здесь были обустроены всяческие мастерские. Исключение было одно – безграмотных здесь обучали грамоте. Все остальное время – для работы.
За ворота выходить, ясное дело, запрещалось. Драки были постоянными. Все как у взрослых – беспризорники (их сюда тоже привозили) третировали детей политических арестантов. Обзывали предателями и троцкистами, кидались камнями.
А вот воспоминания другого заключенного этой фантастической тюрьмы, В.Блока: «Ночью 5 сентября 1937 года мою мать… увезли в Бутырскую тюрьму, а через час после ареста те же энкаведисты приехали за мной. Мне еще не исполнилось двенадцати лет, я плакал, кричал, а они говорили с иезуитскими улыбочками: «Сейчас поедем к маме».
К маме мы не поехали. Меня отвезли в Даниловский детский приемник.
Это была пересыльная тюрьма для малолетних преступников, размещенная в старинном монастыре. В камере, куда меня втолкнули, я увидел хорошо одетых детей примерно моего возраста, многие из них плакали, не понимая, где они находятся и для чего их сюда привезли.
Вскоре пришел начальник детприемника, собрал нас и объявил:
– Вы все – дети врагов народа. Вы поедете в детские дома, будете там учиться и работать на благо нашей великой страны и отца народов товарища Сталина.
Через два месяца меня разбудили ночью и отвели в кабинет энкаведиста, который предложил мне письменно отказаться от родителей. Я стал кричать, что ничего писать не буду, и снова просил отвезти меня к маме. Позже мне рассказали, что такое предложение делалось многим детям, и кое-кто согласился».
Еще одно детское учреждение
А ведь здесь и раньше находилось детское учреждение. Но как мало общего оно имело с распределителем-тюрьмой. Это была церковно-приходская школа. Врач Григорий Смирнов вспоминал: «На монастырской колокольне начался благовест к обедне. Школьная дверь отворилась, и из нее вышел учитель – Леонид Алексеевич. Это был очень простой и добрый человек лет сорока. Он поздоровался с мамой и бегло взглянул на меня. Я поклонился ему. Он ласково улыбнулся, спросил, как меня звать, нежно положил руку на мое плечо и сказал маме:
– Оставляйте его нам. Мы сейчас идем к обедне…
В воротах монастыря нас ждал монах Лукиан, несший послушание по обслуживанию нашей школы. В левой руке он держал белоснежную корзину, полную ароматного монастырского ржаного сеяного хлеба. Каждый из нас услышал от Лукиана доброе слово и получил по полуфунтовому куску хлеба.
Я возвращался домой полный новых впечатлений. Главные впечатления: умилительная монастырская служба и доброта, которой мы были окружены. Мне хотелось скорее опять в школу».
Одновременно в школе обучались 30–35 учеников. Преподаватели – монахи и священники – были с учениками всегда ласковы, не повышали голоса на них. Уроки начинались с чтения молитвы. Преподавательский состав при этом молился за учеников.
За ошибки не наказывали – просто спокойно объясняли школьнику, в чем он не прав. Подвижные игры, всякая возня во время перемен скорее поощрялась – только чтобы не делали друг другу больно. На дом уроков практически не задавали – все успевали сделать в классах. При этом каждый ученик мог пользоваться богатейшей монастырской библиотекой.
Увы, все это было в невозвратном прошлом.
Развалившийся Ленин
Трудно в это поверить, но бывали родители, которые сами сдавали сюда своих отпрысков. И не со зла – они действительно считали, что так будет лучше. Вера Павловна Федорова в 1944 году сама отвела в спецприемник своего сына Роберта, будущего известного поэта Роберта Рождественского. Она отправлялась на фронт, мальчика было не с кем оставить. По окончании войны семья благополучно воссоединилась.
Бывало всякое.
Первый монастырь Москвы, закрытый при коммунистах в последнюю очередь, в 1983 году был первым передан в ведение Московской патриархии. С точки зрения теории вероятности – какое-то немыслимое совпадение. Без вмешательства Промысла Божия здесь явно не обошлось.
Очевидцы утверждают, что когда цепляли ленинскую статую – чтобы куда-то ее увезти – она упала на землю и рассыпалась на мелкие части. Везти стало нечего.
Сейчас здесь патриаршая резиденция. О спецприемнике более не напоминает ничего.
