Наташу изнасиловали, когда ей было пять. Николай лишился ног в тринадцать и ни одного дня не учился в школе. Они жили в Разночиновском интернате. Открылось все много лет спустя. Сейчас там уже другой директор, наш корреспондент отправился в Астрахань и Разночиновку, чтобы выяснить, как живут интернат и его бывшие воспитанники сегодня.
Все началось с безымянных холмиков на кладбище
В 2013 году многие узнали, что директор Разночиновского интерната Валентина Андреевна Уразалиева, проработавшая здесь 33 года, одиннадцать лет скрывала изнасилование 5-летней воспитанницы. В 2014 году, уже после выхода на пенсию, она была осуждена по статье 285 (часть 3) УК РФ (злоупотребление должностными полномочиями, повлекшее тяжкие последствия). Валентине Уразалиевой дали условный срок – четыре года – и запретили два года занимать должности, связанные с воспитанием с детей.
– Да, эта история была доказана, правда, с большим трудом – сотрудники интерната, запуганные директором, правду говорить не хотели. Более того, Валентину Андреевну даже амнистировали по этому делу. Но благодаря вмешательству главы Следственного комитета Александра Бастрыкина дело возобновили, когда ему на стол легло мое письмо, – рассказывает астраханка Вера Дробинская, мама семерых приемных детей, трое из которых «родом» из Разночиновки.
Именно благодаря Вере разночиновская история – а точнее, истории – стали известны. Все началось с записи в блоге – в 2012 году Вера Дробинская разместила у себя в ЖЖ фото безымянных холмиков на кладбище села, где хоронили детей из интерната. Точнее, закапывали – сколько их там было, никто точно так и не узнал. Волонтеры, посещающие интернат, подозревали, что сотрудники не проводят медэкспертизы и хоронят детей в братских могилах, чтобы присваивать их пенсии.
До суда дошло только одно дело
После публикации кладбищенских фотографий разразился скандал, который дошел до передачи Андрея Малахова «Пусть говорят», куда приехала и Вера, и Валентина Андреевна. Был жаркий эфир, после которого в интернате начались проверки, а у Веры сотрудники опеки пытались отобрать детей.
– Это была настоящая война, – говорит Вера. – Но когда твои дети рассказывают тебе, как их били в интернате, что остается делать? Только воевать, чтобы это не происходило с другими.
Мишу, одного из приемных сыновей Веры, в интернате привязывали к кровати из-за тяжелой степени инвалидности. При этом необходимой медицинской помощи он не получал.
Его приемная мама считает, что если бы он остался в Разночиновке, его бы давно не было в живых.
Вера Дробинская писала в прокуратуру и СК письмо за письмом с описаниями того, что ей рассказывали люди, имеющие отношение к Разночиновскому детскому дому. Когда начался медийный скандал вокруг интерната, на поверхность всплыли и другие истории.
Из интерната пропадали воспитанники – зафиксированы 4 случая. Один ребенок был найден живым, двое – утонули в реке, находящейся прямо рядом с интернатом, еще один воспитанник, пропавший в 2006 году, не найден до сих пор – по его делу было возбуждено дело по статье «Убийство». Хотя по некоторым данным, пропавших детей было больше – 16 человек.
Одна из воспитанниц получила ожоги, несовместимые с жизнью, после того, как ее в наказание сотрудники интерната распорядились посадить в горячую воду. Приказали сделать это старшим детям – те от усердия добавили в «ванну» хлорки. По словам Веры, этой истории были свидетели, но до суда дело не дошло – вышел срок давности, трагедия случилась более 20 лет назад.
До суда дошла только история Наташи Клементьевой.
«Всего на полгода»
– Четыре года условно – разве это наказание?! На суде она даже не извинилась перед нами. Психический приступ у нее случился, в слезы ударилась. Актриса она изумительная! Ну да Бог ей судья…
«Она» – это Валентина Уразалиева. Мама изнасилованной в 2001 году девочки, Елена Клементьева, ни разу за все время своего рассказа не называет бывшего директора Разночиновского интерната по имени.
С Еленой мы говорим на светлой веранде, выходящей в зеленый сад. А ее дочь Наташа неподалеку сидит на низеньком топчане. Она рассматривает игрушку в своих руках, потом снимает с ноги башмак. Прислушивается к популярной песенке играющего где-то в доме радио. Потом издает громкий звук, похожий на протяжное «ы-ы». Это звук беспечности и удовольствия.
Сейчас Наташе – 22 года. У нее – ДЦП, эпилепсия, задержка умственного развития. Все ее нехитрые желания и повадки мама выучила уже наизусть – Елена всегда рядом с дочерью. Кроме того злополучного полугодия, которое Наташа провела в Разночиновке.
Сейчас она не говорит, но в 5 лет, до того, как попасть в интернат, она произносила простые слова и любила общаться с людьми.
– Как же я жалею, что отдала тогда Наташу! Когда устраивала ее в Разночиновский интернат, так расхваливали мне это место! Уши я и развесила… У меня еще одна дочка, старше Наташи, училась в мореходке на коммерческом – денег нам не хватало. Я хотела подработать и решила Наташу отправить в Разночиновку – всего на полгода, на весну и лето. Лучше бы я кредит взяла или заняла у кого-нибудь!
Сотрудники интерната уверяли Елену, что с ее дочкой ничего плохого не случится – наоборот, ею будут заниматься и поддерживать прогресс.
Одна в степи: «девочка развивается, кушает хорошо»
Елена отвезла дочку в Разночиновский детский дом-интернат в конце апреля 2001 года. Прошло всего несколько недель, и майской ночью Наташу через открытое окно первого этажа утащил насильник. А утром нашел рыбак – она лежала посреди степи и плакала.
– В одеялку завернутая, лысая. Рыбак этот знал, что так бреют в интернате, и сразу догадался, откуда она, – рассказывает Елена. – Привез ее в детский дом.
О том, что случилось, маму девочки никто не оповестил. Милицию – тоже. Директор Разночиновского дома-интерната Валентина Уразалиева велела молчать об этом всем, кто был в курсе.
– Наташе не оказали никакой медицинской помощи, хотя эта на суде говорила про какие-то тампоны. Какие тампоны?! Пятилетний ребенок же! – возмущается Елена.
Маме Наташи воспитательницы писали бодрые письма – «девочка развивается, кушает хорошо». На самом деле после случившегося ее перевели в отдельный бокс: кололи аминазин, почти не кормили – малышка не давалась. Лежала на голой клеенке.
– Это мне потом уже рассказывали сотрудники интерната, – говорит Елена. – Я ничего не знала. И поехать к ней времени не было – работала шесть дней в неделю. Все думала – ну вот еще немного, и я ее заберу. А в Разночиновке, наверное, думали, когда же Наташа умрет.
Девочка в сумке, на лбу – каша
В конце лета 2001 года, под выходные, на пороге дома Клементьевых возникла странная пара. Пряча глаза, мужчина и женщина сообщили: «С Наташей случилось несчастье. Ее изнасиловали».
Позже Елена догадалась, что в дом приходил тот, кто это и совершил, – вместе со своей сожительницей. Та работала в Разночиновском интернате, и он знал дорогу туда.
– Наташа была не единственной его жертвой. Говорят, он несколько лет насиловал 10-летнюю девочку, через три года она умерла. Наташа, слава Богу, осталась жива, – говорит Елена.
После того памятного визита Елена вместе с мужем понеслась в Разночиновку. Ребенка ей долго не отдавали – мол, руководства нет, когда будет, не знаем. Клементьевы метались по селу, даже к директору домой ходили, но им никто не открыл.
– Потом надоело всем со мной препираться. Отдали мне Наташу. Вынесли в сумке. Пять с половиной килограммов она весила тогда, скелет и кожа. До Разночиновки было в ней почти 18 кг. Было видно, что ее пытались наспех накормить – манная каша ко лбу прилипла. Ногти на скорую руку постригли…
Дома Наташу пришлось заново учить ходить, на это ушел целый год. Она не терпела, когда к ней прикасались – начинала кричать и плакать. Боялась мужчин.
– Она до сих пор спит со светом, – говорит Елена. – Эпилептические приступы у нее участились после этого: если раньше был один раз в месяц, то потом это случалось два раза в неделю.
К жизни – с помощью щипцов
Клементьевы пытались найти правду – подавали заявления в милицию, но дела никто так и не завел. Только в 2013 году человек, изнасиловавший Наташу, был осужден на 9 лет за то, что совершил.
– Мы хотели подать на моральный ущерб, – говорит Елена. – Но та сторона давит, что Наташа всегда была нездоровой, мол, непонятно, что на нее повлияло. Но ведь до того она начинала говорить! И ходила сама…
Наташины болезни связаны с родовой травмой. Ее тянули щипцами, сместили шейные позвонки. Об этом маме сразу не сказали – это стало понятно позже, когда девочка стала подрастать.
– Мой муж очень хотел ребенка, переживал. Чтобы роды прошли благополучно, отвез в роддом красную рыбу и черную икру… Надо было тогда в суд подавать, конечно, но не до того было – не с кем Наташу было оставить, я сразу с работы ушла, была воспитателем в детском саду.
Клементьевы живут замкнуто, никуда не выезжают. Отец Наташи работает, чтобы обеспечить семью. Иногда помогают добрые люди: купили Наташе на собранные деньги душевую кабину – вода ее завораживает, она часами может сидеть под душем.
– Никто и не знает, живы мы или нет. У всех свои проблемы. Помню, были на медкомиссии, так нас не пропускал никто в очереди, хотя видно было, что Наташа – самая тяжелая… Ее надо из ложки кормить, памперсы менять… Чтобы выписать лекарства для Наташи, нужно ехать в больницу в определенное время – беру ее с собой, оставить не с кем. Социального работника нет. Им мало платят – никто не хочет работать за гроши. Иногда требуют, чтобы я Наташу приводила к психиатру, а там лестницы. Врач на дом не выезжает, только скорая.
Веранда, на которой мы беседуем с Еленой, построена на деньги, которые выделило после суда над Валентиной Андреевной министерство социального развития. Семье помогает и следственный комитет области.
Ползком до гангрены
Николаю Юрикову – 35 лет. Когда ему исполнилось два года, он попал под мотоцикл. Или выпал со второго этажа – мама выбросила. Никто точно не знает обстоятельств того, как он сломал позвоночник, его родительница рассказывает одно, сам он слышал другое, а документы не говорят ничего – не нашлись.
– Не знаю, что думать, все туманно. Да какая разница теперь, – говорит Николай.
Коля похож на крестьянского богатыря – широкое приветливое лицо, сильные плечи, ладони в мозолях. Только ног у Коли нет. Ампутировали, когда ему было 13, в 1995 году. Сначала одну, через несколько месяцев – вторую.
– Ноги у меня не действовали, хотя, наверное, можно было что-то сделать, – рассказывает Николай, сидя на инвалидной коляске. – Но там, где я был, никто не пытался.
«Там» – это в Разночиновском интернате, куда Коля попал в шесть лет из дома ребенка, мать его туда отдала после «туманного» несчастного случая.
– Сначала я ползком передвигался. Потом мне саночки придумали, я животом на них ложился и руками отталкивался. Были мозоли на ногах, они лопнули – занес себе инфекцию. Гангрена началась. Температура сорок – ну и все.
На саночках, почти ползком Коля выбирался на крыльцо подышать воздухом и даже подрабатывал, потому что, по его рассказам, еды все время не хватало.
– Когда приезжали комиссии и спонсоры, кормили хорошо, фрукты давали. А когда уезжали – все было по-старому. Все куда-то девалось, одежду нарядную забирали. Вместе с памперсами… Я технику чинил – у одного научился, смотрел за ним. Вязал. Копейки зарабатывал, но можно было купить хлебушка, колбаски, чтобы вечером перекусить. Там у нас столовая была недалеко, почистишь там картошки, дадут тебе ее немного – пожаришь. Несладко, в общем, но мне было нормально , у нас же были те, кто не мог сам встать из кровати.
«Таблицу умножения совсем не знаю»
Коля рассказывает о своей жизни в Разночиновке ровно, чуть смущенно улыбаясь. Но гордость слышится в его голосе, когда он говорит:
– Я самоучка. Деньги хорошо считаю, читать умею, пишу. Правда, с ошибками. А вот таблицу умножения совсем не знаю.
Читать Николая научила медсестра в больнице, когда он приходил в себя после ампутации («она за мной ухаживала, я ее мамой называл»). В интернате образованием таких, как Коля, никто не озадачивался.
– Мы ничем особо не занимались. Телевизор иногда смотрели. Когда видел Валентину Андреевну в коридоре, просил: «Дайте тетрадку и ручку – порисовать!» Она обычно говорила: «Сейчас все решу!» Уходила, и все – ни тетрадки, ни ручки.
После интерната Николая перевели в психоневрологический интернат, где образование тоже было не нужно – нужно было уметь подшивать обувь, рыбачить и ремонтировать телевизоры, потому что кормили там так же плохо, как и в Разночиновке.
– Я все руками умею делать, – снова гордо говорит Коля. – И готовить, и закрутки делать. Даже сажать огород умею – на своем участке сажаю.
Свой участок и дом на нем у Николая появился не сразу – сначала он нашел мать, единственного своего родственника. Попросил, чтобы она забрала его из ПНИ. Потом долго восстанавливал дееспособность – с помощью друзей и юристов. Потом долго ждал собственного жилья с удобствами и получил его, наконец, в поселке Енотаевка под Астраханью. С обустройством помог местный депутат.
– Отопление провел, и обставиться помог: кровать, шифоньер, посуду, вещи – все помог купить.
Денежные тайны, покрытые мраком
Николая Юрикова в его истории удивляет не столько то, что ему не дали никакого образования, плохо кормили и приспособили для передвижения саночки, пока он был в Разночиновке, но отсутствие денег на его пенсионном счете после выхода из интерната.
– Когда я попытался узнать, куда делись деньги, – а сумма там должна была быть немаленькая, около ста тысяч, – Валентина Андреевна сказала, что они ушли мне на операции. Но я лежал в государственной больнице, там все бесплатное! – говорит Николай.
Тайна Колиных денег покрыта мраком. Но другую тайну мы с ним вместе разгадали: почему его, 6-летнего мальчика с переломом позвоночника отправили в интернат для умственно отсталых детей.
Помогли объяснения доктора, который во времена Валентины Андреевны иногда приезжал в Разночиновский интернат на подмену педиатру (он попросил не называть своего имени).
– В истории болезни Коли был психдиагноз. И не только у него. Что там на самом деле, было не важно. Такие дети, как Коля, никому были не нужны, кто бы стал им заниматься? Специальных детских домов нет – вот и писали ерунду, чтобы отправить соматически нездорового, а психически обычного ребенка в Разночиновский детский дом. Там много таких было, здоровых головой. Но сотрудникам интерната куда от написанного в истории болезни деваться? Им присылали – они брали.
«Радуюсь успехам каждого»
В Разночиновский интернат, который уже четыре года возглавляет новый директор, заместитель министра социальной защиты и труда Астраханской области Антон Гудименко меня не пустил.
«Зачем вам это? Там все хорошо, смотреть не на что. У детей хрупкая психика – никто не может знать, как ваш визит на них скажется. Вдруг вы чесотку им занесете – у нас бывали такие случаи», – не могу поручиться за точность цитаты, но причина отказана была сформулирована приблизительно так.
Но с новым директором интерната Сергеем Голиковым мы все же встретились – на это разрешение дали: и ему, и мне.
В Астрахани, в одном из кабинетов министерства, Сергей Владимирович рассказал мне о том, как изменилась жизнь в Разночиновском детском доме со времен Валентины Андреевны Уразалиевой.
В 2013 году всех «более или менее сохранных» воспитанников перевели в интернат в Черном Яре – 45 человек. В Разночиновке остались дети с умеренной и тяжелой степенью инвалидности. Сейчас тут живет 104 ребенка. Сотрудников – 242 человека, в основном, все – жители села, как и при Валентине Андреевне. Еженедельно из Астрахани приезжают педиатр и психиатр.
Сергей Владимирович – бывший военный, говорит о своем новом хозяйстве четко и быстро, ударяя время от времени по столу ладонью. Рассказывает о школьном образовании для детей.
– В 2013 году мы получили лицензию на обучение по программе Баряевой (программа обучения учащихся с умеренной и тяжелой умственной отсталостью) – до этого не было. Сейчас у нас обучаются все.
У каждого ребенка – своя индивидуальная программа абилитации, то есть привития социальных навыков: от умывания, чистки зубов до более сложных занятий, например, рисования и вязания. Каждые полгода программы пересматриваются и изменяются: «Если есть рост, идем дальше».
– Почему вы думаете, что в ПНИ они все навыки потеряют? Там тоже сейчас все меняется к лучшему, – говорит директор Разночиновского детского дома-интерната.
Воспитанников лечат, если нужно, даже отправляют на операции в Москву и Санкт-Петербург: «выбиваем квоты» – так говорит Сергей Владимирович.
– У нас мальчишка есть интересный, с ДЦП, к знаниям тянется. Попробуем его поставить на ноги. Он не говорил, но после занятий с дефектологом на Новый год стихи стал рассказывать. Из всего стихотворения можно было понять только слово «елка», но это было здорово! – когда директор рассказывает о конкретных детях, дыхание его прерывается.
Он честно признается, что невозможно привыкнуть к тому, что дети страдают от своих недугов.
– Радуюсь успехам каждого! – говорит Сергей Голиков. – Весной несколько мальчишек попросили разрешения огород посадить – да ради Бога, я только за.
«Полностью отгородились от внешнего мира»
По словам Сергея Владимировича, с персоналом проводятся тренинги, работников постоянно обучают, потому что проблему деформации и выгорания никто не отменял.
Есть и еще перемены в Разночиновском интернате: высокий двухметровый забор вокруг территории и видеокамеры в помещениях – меры безопасности для всех, кто находится внутри.
Забор – защита и ото всех непрошенных гостей, в том числе от журналистов.
Когда нам с фотографом понадобилось сделать несколько кадров для этого материала из самой Разночиновки, нас тут же заприметил бдительный гражданин и пытался прогнать от забора интерната, хотя мы мирно себя вели и не стремились попасть внутрь. Кто был этот человек – загадка, потому что представиться он не захотел.
– Мы теперь полностью отгородились от внешнего мира, – произнес во время нашего разговора Сергей Владимирович, рассказывая о возведении забора.
Забор – это правильно: мало ли вокруг беззащитных детей бродит подлых людей – вроде тех, кто напал на Наташу Клементьеву. Впрочем, в словах «отгородились ото всего мира» мне слышится ирония, хотя сказано это было, конечно, всерьез.
Фото: igor a.andreev
