Дети и старухи: последние русские спасаются в Таджикистане

Утром на территорию Свято-Никольского кафедрального собора в Душанбе въехала машина, вышли неизвестные люди, открыли багажник и вытащили голый труп пожилой прихожанки, завернутый в какие-то тряпки. Труп бросили к стене храма.

– Она ваша, вот и хороните!

Потом выяснилось, что старушка жила в подвале дома этих людей, переписав на них свою квартиру. В воскресенье ее живую и здоровую видели на Литургии в храме, а во вторник ее труп привезли в багажнике. В справке из морга, скорее всего поддельной, которую удалось вытребовать у «наследников», значилось, что старушка скончалась от цирроза печени.

О том, как за обещания опеки таджики отбирают квартиры у русских старух, рассказов было много, но этот случай владыка Питирим видел собственными глазами.

Неожиданная епархия

27 июля 2011 года здесь, в Душанбе, появилась Душанбинская и Таджикистанская епархия Русской Православной Церкви. Здесь было болото, руины, но за семь лет изменилось очень многое, уверяет епископ Душанбинский и Таджикистанский Питирим: «Если Господь посылает людей, значит, здесь есть будущее у нас, не надо отчаиваться».

Мы с владыкой разговариваем утром, днем надо будет вместе с работниками социального отдела раздавать помощь нуждающимся прихожанам, а потом ехать к тем, кто приходить в храм уже не может.

Как правило, это одинокие старушки, прожившие здесь всю жизнь, похоронившие здесь мужей, а то и детей, живущие на катастрофически маленькую пенсию, которой, разумеется, ни на что не хватает. Медицина здесь платная и плохая, лекарства дорогие, цены на продукты чуть ниже, чем в России, но низкими их не назовешь. Тут-то и приходит на помощь Церковь.

Продуктовые наборы, которые раздает и развозит по домам социальный отдел Душанбинской епархии, стали для старушек настоящим спасением, я видел, как в голос плачут эти прожившие тяжелую жизнь бабушки, плачут и благодарят за пакетики с крупами и замороженными курицами. Смотреть на это очень тяжело.

Они приходят, рассаживаются на стулья, ждут, когда из длинного списка прочитают наконец их фамилии, и уносят драгоценные дары в свои старческие жилища. Эти жилища стоят отдельного описания.

Мы с фотокорреспондентом поехали вместе с церковными соцработниками по адресам. Всякий раз мы видели примерно одно и то же: тюки до потолка, нечистые постели, руинированная обстановка позднесоветских времен, одноконфорочные плитки, стоящие на табуретках, столы с грудами старых и новых рецептов, все выворочено, переломано, брошено, как жизнь владелиц этих руин.

Каждая приговаривает, что вот, дескать, не прибралась, обычно-то у меня, мол, порядок, это только сейчас, потому что болею, жарко, давление, после операции. И совершенно ясно при этом, что никакой у них не порядок, что так у них всегда, точнее, долгие-долгие последние десятилетия, начиная с того времени, когда умерли их близкие, а они перестали понимать свою жизнь, когда ценность их сравнялась с пенсией в две с половиной тысячи рублей.

«Здесь умерла моя мама»

Так когда-то выглядела моя уже давно покойная бабушка: прямая спина, аккуратный пиджачок, юбка, платок. Валентине Павловне сейчас 79 лет, живет тут с самого рождения, ее, еще двухмесячную, привезли в Таджикистан (тогда Таджикскую ССР) родители, приехавшие на стройку. Ребенком она играла на дворе завода, где работала мама, детских садов не было. Она росла, училась, замуж так и не вышла, жила с родителями, потом умер папа, годы спустя – мама, а Валентина Павловна так и живет в том доме, куда ее привезли в 1939 году.

Зимой, чтобы согреть дом, топит печку, зимы здесь холодные. Раньше государство давало уголь, с прошлого года это прекратилось, так что дрова и уголь Валентина Павловна как-то добывает сама. Ежемесячная пенсия, которую она заработала – 380 сомони, это примерно 2600 рублей. Воду носит от соседей в ведрах, дома воды нет, газа тоже нет, впрочем, газ здесь вообще большая редкость.

Валентина Павловна из тех, кто не хочет никуда уезжать: «Здесь умер мой отец, отсюда его вынесли, здесь умерла моя мама, зачем мне куда-то ехать?» Она сидит в грудах своих вещей и рассказывает о том, как себя чувствует, когда «поднимается сахар», сколько стоят лекарства, почему так и не выучила таджикский язык, как голодала во время войны.

– Самое мое счастливое воспоминание… Наверное, то время, когда я была влюблена, когда мама была здорова, отец и брат живы.

«Уныния у меня не было ни одного дня»

Владыка Питирим говорит, что самая главная проблема в епархии – кадры. Нет священников, нет людей для социальной работы, сейчас всю социалку держит на своих плечах его сестра – Елена Григорьева, взявшая себе в помощники наиболее бодрых старушек.

– Всех, кого можно было, я уже рукоположил, – говорит епископ. – Еще нам иногда присылают выпускников семинарии, правда, вот в этом году, например, никого не прислали.

Когда владыка приехал сюда, было еще хуже, даже жить негде было, он жил в посольстве, потом на квартире одного из прихожан.

– Начали строить тут детский приют, здание самой епархии, без всяких средств. Начинали строить, не зная, как мы все это закончим.

Начальный период был очень трудный. Не видя никаких перспектив, я начал писать статьи на «Православие.ру». Писал то, что у меня накопилось еще со времен академии, делился своими мыслями, рассуждениями, и статьи оказались очень популярными, у меня появилось много читателей, среди них оказался и наш благодетель.

Он сам написал: «Я вам помогу». И действительно, с его помощью мы все достроили, и теперь строим духовно-просветительский центр.

Так что Господь приходит на помощь в самый последний момент. Когда уже не осталось никакой надежды на помощь человеческую, вот тогда вмешивается Господь и начинает сам уже помогать.

Но, знаете, с самого начала было очень благодатно, уныния у меня не было ни одного дня, такого уныния, чтобы опустились руки и не хотелось ничего делать. Были ужасные моменты, когда не заешь уже, чего дальше делать, но это не было уныние.

Сейчас владыка строит при епархии общеобразовательную школу на 300 человек. «Мы меняем детям жизнь», – говорит он. По замыслу, школа будет финансироваться из России, какой-то процент выпускников сможет оставаться работать в епархии, уменьшая, таким образом, кадровый голод. Может быть, выпускники захотят вернуться в школу преподавателями.

– В основном отсюда увозят детей, потому что здесь негде учиться, уровень образования чудовищный, – объясняет епископ, – в государственную русскую школу не попадешь, надо взятку давать, и не маленькую.

И образование, и медицина – все это было разрушено гражданской войной, если бы не война, все было бы совсем иначе.

Любовь

Эту старушку я заприметил еще в храме. Худая, одетая, как капуста, в несколько кофт одна на другую, на шее на веревке висит ключ, говорит, закрывая глаза, как будто через головную боль, вспоминая слова. С ней – сын. Странный человек, который все время молчит, ходит, сгорбившись и прижав руки, огромными прыгающими шагами, словно перескакивает с кочки на кочку.

Позже мы познакомились и побывали у них дома. Любовь Валентиновна живет в трехкомнатной квартире с душевно больным сыном, у Васи шизофрения. Есть и третий член семьи – дочь Ира, у Иры нет ноги, она выползла на коленях, чтобы открыть нам дверь.

Любовь Валентиновна говорит очень тихим голосом. От того, что она часто еще и повторяет по несколько раз свои фразы, полное впечатление подслушанного внутреннего монолога, бормотания, заговаривания, причитания.

– Ноги, как лед, как лед. Ноги, как лед! – ощупывая культю Ирины. – О чем с ней говорить, ну о чем, ноги, как лед! Лекарства она принимает очень много, ужасно, нажрется таблеток! Горстями, прямо горстями, горстями! Ну, хорошо, я буду делать тебе массаж.

– Давай ты не будешь делать массаж, – раздраженно отвечает Ирина.

В комнате Ирины работает телевизор, видимо, круглосуточно. Разбросаны вещи, неизменный ковер на стене, у зеркала-трюмо ряды каких-то бутылочек, тюбиков, на стуле повешено еще одно зеркало. На столе стоит ваза с желтыми цветами. Ирина, нестарая еще женщина, замотана в какие-то платки и кофты.

У окна стоит искусственная нога в ботинке. Ирина ее не любит, потому что отрезали ногу неудачно, заживало долго, торчит кость и, когда она надевает протез, идет кровь.

Любовь Валентиновна настойчиво уводит нас от дочери, идем за ней вслед в ее комнату. Опять тюки, бесформенные полиэтиленовые пакеты, чем-то набитые, свалены в кучу посреди комнаты. Вид такой, будто жильцы собрали вещи для переезда куда-то, стол с крошками, какая-то нежилая постель.

Хозяйка почему-то все время говорит о болезнях, как с врачом, достает рецепты, перечисляет диагнозы, и все повторяет, повторяет. Наконец, будто вспомнив, что мы пришли к ней по какому-то делу, и, видимо, вспомнив, что мы как-то связаны с церковью, меняет тему.

– Икон у меня достаточно, хватает икон. Молиться я молюсь, тоже молюсь. Так трудно мне заставить себя молиться, каждый день пересиливаю себя, так трудно молиться. Теперь вы помогаете, продукты у нас есть, а вот на лекарства не хватает. С продуктами все в порядке, а вот лекарства, лекарства.

Все трое, Любовь Валентиновна, Ирина и Вася, получают пенсии по инвалидности, на троих на русские деньги выходит примерно 6500 рублей в месяц. В Таджикистане Любовь Валентиновна с 1970 года, муж был пограничником, жили и в Риге, и на Дальнем Востоке, там он участвовал в событиях на Даманском острове, получил травму, которая, судя по всему, привела к болезни. Болел он, по словам жены, 30 лет, умер в 1999 году.

Дочь Ира была замужем за военным, попали в Чернобыль во время известной катастрофы, у Иры начались сосудистые заболевания, потом гангрена, отняли ногу. Муж куда-то пропал.

Сын Вася был женат одну неделю, рассказала Любовь Викторовна, через неделю его жена уехала в Россию и больше никогда не появлялась.

Я слушаю и не знаю, верить или не верить, как это все может быть в одной-то жизни, не многовато ли для одной биографии. А Любовь Валентиновна продолжает.

– С мужем у меня плохо было, он алкоголик и наркоман, но я все равно счастливая, потому что я узнала Бога, правда, на старости лет только, но зато сейчас мне гораздо лучше стало, проще все. Что хорошего у меня было? Я вспоминаю, как я с мужем в одной группе в институте училась, всегда были вместе, все говорили, что если кто счастливым и будет, то это они. А оказалось наоборот, да. Он болел, да, болел, болел, болел.

Нас у родителей было шестеро, я из многодетной семьи. Три сестры у меня и два брата. Сейчас одна сестра в Прибалтике, тоже умрет, наверное, скоро. Вторая в Красноярском крае, болеет.

– А третья? – замер я в мрачном предчувствии.

– Была третья… Три сестры, три сестры… Одна в Прибалтике, вторая в Красноярске… А где же еще одна? А! В Воронежской области, в деревне, учителем была. Брат один умер, второй на пенсии, в Канске.

С облегчением я выхожу из комнаты, в прихожей сталкиваюсь с Васей. Вася явно не знает, что ему делать и говорить, мнется. Любовь Викторовна вдруг у меня из-за спины протягивает к Васе руку: «А расскажи, как ты видел целителя Пантелеимона!»

– Да, видел, – улыбается Вася. – Я стоял в храме перед его иконой и просил его сделать так, чтобы я смог читать книги, Евангелия, Библию! Я ведь вблизи ничего не видел, только вдаль мог видеть. И вдруг смотрю, а святой мне с иконы кивнул! С того момента я стал отлично видеть буквы, читаю теперь. Правда, вдаль видеть совсем перестал.

Отец Тихон и 100 греков

Курган-Тюбе (в 2018 году его переименовали в Бохтар, местные жители, впрочем, поголовно называют его по-старому) – последний крупный город на юг от Душанбе, еще 60 километров вперед и – граница, дальше Афганистан. Православный храм в городе существует аж с 1929 года, впрочем, местные жители все говорят разное: кто-то утверждает, что он построен в конце 1930-х, кто-то – что его построили переселенные поволжские немцы после войны, то есть в конце 1940-х, ясно одно: храм там давно и он нужен. Прихожанам, конечно, всем почти за 60, их мало, человек 30-35, но община очень дружная.

Мы приехали туда вместе с работниками социального отдела епархии, чтобы раздать продуктовую помощь. Снова бабушки суетились с пакетами, благодарили, но что-то неуловимо другое было в их лицах, точнее, не было в них безысходности, драмы.

Я сразу понял, что мне обязательно нужно поговорить с Костей, тоже пришедшим за помощью. Костя родился в 1970 году в Курган-Тюбе, у него ДЦП, он сидит с кошкой на руках и выглядит абсолютно умиротворенным.

Он живет вдвоем с мамой, на двоих пенсия 580 сомони – 4000 рублей, Костя – поэт, писатель, местный чемпион по шашкам, жизнелюб и с большим чувством юмора человек.

– Последнее время у меня вдохновения нет. За последний год написал всего два больших стихотворения. А вообще, в моем активе 2 поэмы, 2 пьесы в стихах (одна из них на библейскую тему, про блудного сына), много стихов. Кроме стихов я пишу прозу. Но я пишу, а меня никто не печатает. Нам, новичкам, очень трудно пробиться. Мама говорит: ты остановись на чем-то одном, но я не могу, мне все интересно!

Раньше печатал на печатной машинке «Москва», ста-аренькая, 30 лет она у меня была, на ней я научился работать, а теперь у меня нетбук. Я научился работать на компьютере, умею входить и выходить в интернет, программу «Ворд» знаю. С компьютером гораздо легче стало.

Унесенная кем-то кошка снова пришла к Косте, запрыгнула на руки и замерла в ожидании ласки.

Я сидел и пытался удерживать слезы, потому что Костя вот так просто пишет свои стихи и пьесы, ходит в храм, молится, живет в далеком мусульманском городе на границе с Афганистаном. И самая его большая проблема, что не печатают. Да и об этом он говорит с улыбкой. Мне хотелось обнять его и сказать что-то хорошее, что-то легкое и приятное, как он сам, что-то вроде: ничего, старик, мало ли кого не печатали, это ровным счетом пустяки, ты пиши, живи, играй в шашки и ни в коем случае не унывай, Господь с тобою! Разумеется, ничего этого я не сказал, о чем сейчас очень жалею.

Настоятель храма Архангела Божия Михаила в Курган-Тюбе – отец Тихон. Совсем молодой монах, который приехал после Санкт-Петербургской семинарии в двухлетнюю командировку сначала в Душанбе, а потом сам попросился в Курган-Тюбе.

– Здесь себя ощущаешь более нужным. И здесь спокойнее. Один из моих профессоров говорил, что очень полезно знать немецкий язык, английский и латынь я уже освоил, так что хочу заниматься теперь немецким. Мне всегда интересна была история, конкретнее – медиевистика. Очень интересна история Гуситских войн, и вот мне интересно посмотреть и показать, как основатель какого-то движения может оказаться далек от него самого, от своих последователей.

Прихожанам нашим всем больше 60-ти, люди все очень верующие и необычайно стойкие, я каждый день просто купаюсь в их любви. Например, самая старая наша прихожанка – Зинаида Николаевна, ей 84 года уже. Она ходит, как по звонку, абсолютно на все службы, никогда не устает, никогда не жалуется, всех приободряет. Такая огромная сила в человеке, который здесь живет совершенно одиноко, сыновья и дочери погибли, родственники уехали. Она очень важный член нашего прихода.

Александра наша – понтийская гречанка с Кавказа, гречанка у нас одна на приходе, но вся жизнь так насыщается греческой культурой, как будто у нас их здесь человек сто. Наши прихожане – все люди очень яркие, я, наверное, не смогу о них хорошо рассказать, лучше сами поговорите с ними.

У нас очень крепкая община, здесь ведь целый год не было священника, тем не менее община существовала. Когда я, например, из Душанбе не успеваю на вечернюю службу, я говорю: вы прочитайте хотя бы акафист. Так они полностью вычитывают все всенощное бдение беспоповским чином, да еще и акафист потом.

Потерялись

Убедиться в том, что понтийские греки с Кавказа – это великая сила, мы смогли в этот же день. Мы решили сходить на местный рынок. Провожатым вызвалась быть та самая гречанка Александра.

Происходило это так. Александра, росту в которой максимум метр шестьдесят, вдруг рванула вперед, энергично издав какой-то боевой клич едва ли не на греческом. Мы еле поспевали следом. Мужчины с огромными тележками (это носильщики, такой специфический способ заработка, повсеместно распространенный в Таджикистане) разлетались в стороны, Александра, как триера с устрашающим тараном, рассекала бурные волны рыночных торговцев.

По пути она рассказывала интереснейшую и драматичную историю своего рода, про турок, про императора Александра II. «Мы своего Христа никому не отдадим», – заканчивала она энергически очередной эпизод переселения греков.

Она твердо знала, что нам нужно на рынке, для чего это нам, где это взять и сколько это стоит. Если хоть что-то не совпадало с ее представлениями о качестве, цене и их соотношении, торговец отсылался прямо царственным взмахом пальцев. Замечательно, что исключительно назойливые продавцы отходили сразу же, только лишь Александра делала этот свой характерный жест.

Добродетельной гречанке даже в голову не могло прийти, что мы-то просто хотели побродить, посмотреть, послушать рынок. Наши художественные цели ее обижали, она-то ведь точно знала, что нужно, а тут вдруг такое вызывающее самоволие. Расстались мы, впрочем, по-хорошему, Александре надо было спешить в храм, поэтому она с сожалением нас оставила, окинув напоследок неодобрительным взглядом нашу бессмысленную компанию.

И лишь только мы простились с греческой энергией и целеустремленностью, как сразу начались приключения. Мы разбрелись, мы потерялись, мы блуждали в многоголосии, слепли от желтизны лимонов, пропадали среди седел и лошадиной сбруи, отчаивались у рядов швейных машинок, отказывались от чего-то нужного, а потом решительно покупали халву.

Некоторые члены нашего экипажа очнулись лишь спустя час после назначенного времени встречи, когда другие участники экспедиции, всклокоченные и вспотевшие под новыми тюбетейками, уже не верили в результаты спасительной операции.

Все закончилось хорошо, греки, я думаю, были бы нами довольны.

В кишлаке

Две русские сестры – Лена и Маша – живут в кишлаке неподалеку от Курган-Тюбе. Их дом – бывший дом барачного типа, куда поселили еще их родителей, когда те приехали работать на ферму. Было это в 1970-х годах. Сейчас у сестер одна комната примерно 10 квадратных метров, в которой живут Лена с Машей и двое детей Лены.

В 2002 году у Лены с Машей умерла сестра, оставила после себя 9 детей, младшему было 8 месяцев.

– Я их старшей сестре, племяннице своей, говорю: возьми хотя бы двоих, а остальных я, – рассказывает Лена. – Но ее муж сказал: выкини на мусорку. Пришлось всех к себе забирать, моя сестра ведь увидит с неба. Нет, так не пойдет. Так и вырастила всех здесь, сейчас младшему уже 16.

Если есть работа, месяц хороший, то удается заработать около 4000 рублей, если совсем плохо, то 2000. Обычные покупки в месяц: мешок муки, масло, картошка, лук. Мясо по праздникам, о фруктах не приходится и мечтать. Разводят кроликов, кур, есть небольшой огород.

Каждый год с гор сходят сели, ломая все на своем пути, комнату Лены и Маши иногда затапливало по окна, а сами они спасались в горах.

Одеты все в таджикские национальные одежды, если оденешься в европейское платье, прохода не дадут.

Лена раньше ходила в горы, весной собирала бригаду и ходила по горам, очищала и собирала камни, мешки грузила на машины. Сейчас такой выгодной работы уже нет, да и вообще никакой работы нет. Работодатели предпочитают таджиков, русских не берут. Впрочем, русских, которых раньше было очень много, сейчас почти не осталось.

Воду покупают, но она дорогая, обычно на месяц не хватает, она и для стирки нужна, и для готовки, и для полива. Зимой в дом вносят печку, топят, чтобы было тепло, спят на земляном полу. 40 лет уже так. Соседи за высоким забором, у них сыновья в России работают, деньги присылают, вот и поставили себе забор, воду провели.

– Всех бы собрать русских, да вывезти в какую-нибудь деревню в России, работали бы, как в колхозе, помните? Мы бы уехали, мы любим работать, – говорит Маша.

«Зачем вам лишние чудеса?»

Миссия в Таджикистане, скорее всего, невозможна. Таджики и не интересуются христианством, и очень зависимы от мнения своих родственников и близких. Если какой-то таджик вдруг покрестится, у него будут серьезнейшие проблемы, он не сможет больше жить дома, его не примут родные и соседи.

– Но сочувствующих очень много, – рассказывает владыка Питирим. – Помощь Божия им идет, когда они приходят и к иконам прикладываются, масло, святую воду берут. Это им очень помогает. Когда, например, блаженной Матроны икону привозили с мощами, то целая очередь была из таджиков. Им она помогала, и чудеса у них происходили, а у наших нет.

И наши очень возмущались, почему это Бог им помогает, а не нам?

Я говорю: потому что их Господь призывает, а вы-то уже здесь, зачем вам лишние чудеса-то. Им показывается действенная вера, а вы уже спасаетесь, все, что можно было, вам Господь уже дал. Вы сейчас спасаетесь болезнями и скорбями, зачем вы просите от них избавиться?