Уже 4 сентября 1941 года в городе начались артобстрелы, и начало учебного года было сорвано. Однако вскоре часть ленинградских школ продолжила работу. К учебе вернулись почти три четверти учеников – остальные были эвакуированы, те, кто постарше, пошли работать на предприятия, чтобы получить рабочую продуктовую карточку.
Поскольку регулярно повторялись обстрелы и бомбежки, уроки в школах были сокращенные и преподавались только основные предметы. Существовали два учебных плана: на случай, если воздушной тревоги не будет, и на случай, если придется спускаться в бомбоубежище.
Учебный процесс продолжался столько, сколько могли держаться ученики.
«Из 220 учащихся, пришедших в школу 3 ноября, систематически продолжали занятия 55. Недостаток питания сказывался на всех. В декабре – январе умерли 11 мальчиков. Остальные мальчики лежали и не могли посещать школу. Оставались только девочки, но и те еле ходили». Из отчета директора ленинградской школы номер 251.
Детские сады пришлось перевести на круглосуточный режим. Они были особенно важны, поскольку давали возможность родителям работать. Нянечки и воспитатели были на казарменном положении, то есть круглосуточно оставались с детьми, часами прячась с ними в укрытиях и продолжая, по мере возможности, отвлекать, развлекать и развивать.
Рожденные в блокаду
Даже в самые чудовищные моменты этих двух с лишним лет в Ленинграде продолжали рождаться новые дети. В 1941 году на каждую тысячу жителей города родились 25 детей – это были малыши, зачатые еще в мирное довоенное лето. В 1942 году рождались уже только 10 детей на тысячу взрослых.
Чтобы хоть как-то сберечь организмы матери и ребенка, беременным было положено дополнительное питание – крошечные порции молока, кефира, рыбьего жира. На весь огромный город работали всего несколько родильных домов, в какой-то момент – вообще один-единственный, на Фурштатской улице. Несмотря ни на что, роженицам старались обеспечить трехразовое питание. В сохранившихся документах указаны сливочное масло, сыр, отварное мясо и суп на мясном бульоне – в таких дозах, словно это не еда, а лекарство.
Труднее всего приходилось зимой: чтобы не заморозить новорожденных, детское отделение топили печами, пытаясь нагреть воздух до 20 градусов.
Немногим из рожденных тогда удавалось выжить. Половина детей рождалась недоношенными, а половина недоношенных умирала в первый же день. В январе 1942 года за сутки умирали до 260 новорожденных детей. Даже те, кто родился в срок, появлялись на свет маловесными и слабенькими – сказывалось недоедание и постоянный стресс матерей, смертность среди таких детей достигала 12 процентов.
Тем не менее специалисты пишут о настоящем бэби-буме, случившемся в блокадном городе. В 1943 году внезапно резко увеличилось число свадеб, а год спустя буквально взлетела рождаемость, оказавшись даже выше, чем до войны. Эти дети были зачаты задолго до конца блокады. Даже общая смертность резко уменьшилась. Как такое могло случиться, почему?
Игорь Гундаров, доктор медицинских наук, кандидат философских наук, профессор Первого МГМУ им. И.М. Сеченова, в своей статье утверждает, что это стало результатом не только прорыва блокады в начале 1943 года, когда в город начали достаточно регулярно доставлять продукты, но и мощного духовного подъема, последовавшего за победой в Сталинградской битве.
«Эта вдохновляющая весть, сугубо нематериальное явление, вызвала у людей взлет социального оптимизма и уверенности в начале великого перелома».
Вскормленные олифой и хвоей
Однако в начале блокады до перелома было еще далеко. Первая блокадная зима стала страшной: помимо отсутствия пищи людей истязал холод за 30 градусов при отсутствии отопления и электричества. В этих условиях за три зимних месяца в городе умерли 252 068 человек, 97 процентов из них – от голода.
Над тем, как в этих условиях сберечь детей, работали специалисты Ленинградского Педиатрического медицинского института (ЛПМИ). Разрабатывали рецептуры пищевых продуктов из того, что раньше едой не считалось – сои, восстановленного из олифы растительного масла, дрожжевого супа, муки или крупы из желудей. У матерей не было молока, в ЛПМИ разработали смесь из сои и солода, из сосновых веток выделяли витамин С для лечения авитаминоза.
Из «Пулковского меридиана» Веры Инбер:
Но встречный – в одеяльце голубом,
Мальчишечка грудной – само здоровье,
Хотя не женским, даже не коровьим,
А соевым он вскормлен молоком…»
Вряд ли на самом деле ребенок, рожденный в блокаду и выкормленный условно съедобными продуктами, мог быть «само здоровье», но множество детских жизней таким образом все же удалось спасти.
ЛПМИ был первым вузом в стране, где начали готовить детских врачей в рамках первичного педиатрического образования, и единственным вузом Ленинграда, где в блокаду продолжали набирать, обучать и выпускать студентов.
Главный педиатр блокады
Главным педиатром блокадного Ленинграда в 1942 году был назначен Александр Федорович Тур. Потомственный медик, сын известного физиолога, он в качестве зауряд-врача (зауряд-военно-медицинский чиновник (зауряд-врач, зауряд-фармацевт, зауряд-аптекарь) – категория военнослужащих Российской императорской армии, которая была задействована при недостатке соответствующего персонала для замещения соответствующих должностей в мобилизуемых частях войск и военно-врачебных заведениях военного времени. – Ред.) прошел Первую мировую и Гражданскую войны, но в мирное время предпочел специализироваться на вопросах детского здоровья.
К началу Великой Отечественной Тур возглавлял кафедру госпитальной терапии в ЛПМИ. В годы блокады работа кафедры сосредоточилась на вопросах дистрофии детей, острых кишечных заболеваний, авитаминозов.
Сам Тур не только вел организационную и научную работу, в условиях стационара он наблюдал и лечил маленьких пациентов, подробно описал состояние ребенка в алиментарной дистрофии.
«Больные вялы, лежат, съежившись и закрывшись с головой одеялом; иногда они апатичны и безразлично относятся ко всему окружающему, в других случаях они раздражительны, капризны и не позволяют себя исследовать; обычно жалуются на чувство холода и голода и никак не могут согреться и насытиться. В очень тяжелых случаях аппетит исчезает, дети отказываются от еды; сравнительно часто является потребность в соленой или кислой пище, гораздо реже – вкусовые извращения».
Лечение детей в условиях блокады
Здание института обстреливали по 12 раз за сутки, но в нем продолжали принимать роды, лечить детей и защищать диссертации. В бомбоубежище института больные дети, нуждавшиеся в медпомощи, безвыходно провели долгие месяцы с ноября 1941 по май 1942 года.
До половины госпитализаций в детские больницы составляла в то время дистрофия, кроме того, широкое распространение получили дизентерия, колиты, острые гепатиты, пиурия. При этом дети намного реже стали болеть традиционными детскими болезнями – ангинами, коклюшем, скарлатиной и пр., да и протекали такие болезни легче. Практически исчезли из врачебной практики аппендициты, корь, астма, крупозная пневмония, но страшно тяжело протекал туберкулез.
При детских поликлиниках работали специальные отборочные комиссии, которые направляли самых истощенных детей в столовые усиленного питания, где их не только кормили, но и наблюдали врачи. Дважды в месяц маленьким пациентам проводили анализы, чтобы определить, есть ли прогресс.
Санкомиссии
Для выявления детей, нуждавшихся в срочном лечении, оставшихся без присмотра родителей, работали санитарные комиссии. Часто в них состояли подростки – сами еще дети, едва державшиеся на ногах от недоедания.
Они обходили квартиры, нередко обнаруживая ослабленных, но живых детей рядом с трупами взрослых – родители отдавали все, чтобы спасти ребенка, и умирали первыми. Таких детей доставляли в распределительные приемники, где решалась их дальнейшая судьба.
В эти годы – и без того невозможные – находилось немало людей, готовых нажиться на полумертвых от недоедания детях. Так сохранились свидетельства о том, что некоторые заведующие детскими домами требовали «взносы» на питание детей в виде ценных вещей из дома, если у тех оставались живые родственники, всеми правдами и неправдами отказывались от особенно пострадавших детей, которых надо было выхаживать.
Иногда вопрос о том, будет ли ребенок отправлен в эвакуацию, решался прямо при нем и вслух: самых слабеньких не брали. Чтобы получить шанс выехать, надо было хотя бы немного держаться на ногах. И этому есть рациональное объяснение – тяжелые дети неминуемо умирали в дороге, которая была немногим легче, чем блокадная жизнь.
Начало эвакуации
Эвакуация детей из Ленинграда началась уже через неделю после вторжения немецкой армии, 29 июня 1941 года и продолжалась до 1 апреля 1943 года. За это время из города вывезли 414 146 ребят разных возрастов.
Изначально детей вывозили совсем недалеко – в Ленинградскую область, в соседнюю Ярославскую, поскольку надеялись, что война закончится быстро. В первый же день отправили больше 15 000 человек. Везли в обычных пригородных вагонах, везли туда, где дети до войны отдыхали в пионерских лагерях и на детсадовских дачах – не зная, что там уже бомбят фашисты.
Так, широко известна трагедия, произошедшая 18 июля 1941 года на станции Лычково, куда детей привезли прямо под бомбежку. Несколько десятков маленьких тел захоронили в общей могиле. Тех, кто был ранен, отправили обратно в Ленинград. Остальных повезли в эвакуацию на Кавказ, где они спустя недолгое время оказались в оккупации.
Эвакуацию детей организовывали предприятия, где работали родители, эвакуировали также со школами и детскими домами. Желания родителей для этого не спрашивали – просто ставили в известность.
Описано множество случаев, когда дети, вывезенные в первые недели и месяцы еще недалеко от Ленинграда, в соседние области, так тосковали вдали от родителей, так умоляли забрать их, что родители, бросив работу, ехали за детьми и возвращали их обратно – в город, вокруг которого уже смыкалось блокадное кольцо.
На восток
Когда темпы наступления немецкой армии стали понятны, детей начали увозить дальше на восток. Огромное число маленьких ленинградцев приняли Урал и Сибирь.
Помимо ленинградских детских домов в эвакуацию из европейской части Советского Союза направлялись целые предприятия с сотрудниками, просто мирные жители – преимущественно женщины с детьми. Население некоторых городков и деревень в тылу на глазах увеличивалось в разы.
«Прибыло в область 14 детдомов, 1 детсад, 1 деткомбинат, в них 2207 детей. Кадрами детдома укомплектованы, некоторые заменяются. Помещениями обеспечены, ремонт заканчивается, топлива не имеют три детдома. Детям детдомов необходимо 610 пар валенок, 540 пальто, обуви 350 пар, шапок 1800, рукавиц 2000, матрасов 260, одеял 300. Медицинской помощью обслужены, нет мыла. Питанием обеспечены, овощи заготовляются. Учебниками неполной средней школы не обеспечены 1080 детей. Прибыло с семьями 22 тысячи школьников, охвачены школами 80 процентов». Из сообщения Омского обкома ВКПБ, 9 октября 1941 г.
Прибывавших детей размещали в неприспособленных для этого зданиях – школах, клубах, бывших церквях. Первые ночи проводили, как правило, на соломе, сваленной на пол, позже наскоро сколачивали топчаны, где чаще всего спали по двое – так теплее, да и постельных принадлежностей на всех все равно не хватало.
Во многих деревнях, куда определяли прибывших, не было врачей, не было подходящих помещений. Зафиксированы случаи, когда прибывшие здоровыми дети, особенно совсем маленькие, умирали на месте от чрезмерной скученности, проблем с санитарией и нехватки медперсонала.
Да и доезжали далеко не все. Так, в группе детей сотрудников Эрмитажа, выехавшей еще до начала блокады, в пути умерли несколько малышей от приставшей по дороге кори.
«Сначала детский дом был больше похож на лазарет. Дети просто лежали, очень часто уединялись и сидели в глубокой задумчивости. Они боялись любого шума или стука. Многие не расставались с вещами погибших родителей». Из воспоминаний директора детского дома номер 7 Ярославля Ольги Царапкиной.
«Малолетние старики, дети трех-четырех лет с тоскливыми серьезными глазами. Те, кто мог ходить, двигались еле-еле, остальных обессиленных детей воспитатели усадили в тени на кучу соломы». Воспоминания А.А. Фильчиковой, станица Удобная, Краснодарский край.
Смерть рядом
Детей убивал не только голод и болезни. Нам сейчас невозможно представить, через что им пришлось пройти.
Ужас бомбежек, артобстрелов, пожаров. Грабежи, кражи продуктовых карточек, мародерство, когда последние семейные ценности выносили из квартир порой при живых, но обессиливших жильцах. Наглость спекулянтов, по-хозяйски выбирающих, что забрать в обмен на горбушку краденого хлеба. Риск попасться людоедам, для которых ослабевший ребенок – легкая и удобная добыча.
Потеря родного дома, привычного круга вещей, знакомой обстановки. Смерть родных, нередко – долгие дни, проведенные наедине с окоченевшим телом, когда последним воспоминанием о маме становятся ее объеденные крысами пальцы. Невозможность прийти на могилы близких – часто члены семьи просто не знали, где захоронены их родные. Грубое равнодушие чужих взрослых, спокойно произносящих: «Не жилец, нет смысла кормить».
Смертельный риск эвакуации. Бомбежки на Ладоге, ледяные вагоны, отапливаемые буржуйкой, смерть маленьких попутчиков, погибших от последствий голода, от холода и инфекций, настигших в пути. Подлость и предательство взрослых, которым были доверены детские жизни: судам пришлось рассмотреть немало дел о том, как взрослые, сопровождающие в дороге, распродавали продукты, предназначенные для детей, как оставленные без надзора дети терялись, попадали под поезд, получали ожоги и увечья.
Далеко не всегда радушная встреча в эвакуации, особенно в близких к фронту регионах, через которые проходила, кажется, в те годы вся Россия – одни с востока на запад – на фронт, другие с запада на восток – в эвакуацию. А потом – долгие месяцы неизвестности, живы ли родные, а после – известия, которых лучше бы не было: о смерти оставшихся близких.
Восстановление
Чем лечить детское тело, было понятно: достаточное и разнообразное питание, тепло, гигиена, уход. Как правило, уже через несколько месяцев уходило страшное блокадное истощение, более здоровым становился цвет кожи, появлялись силы для движения. Но далеко не все дети возвращались к нормальной жизни, просто избавившись от дистрофии. Пережитое калечило не только тела, но и души. Иногда – непоправимо.
Кто-то, если еще были силы, ожесточался, становился циничен, яростно боролся за собственную жизнь любым путем – воруя и утаивая еду, легко переступая через нравственные запреты. Кто-то терял всякий интерес и мотивацию к жизни, и уже в безопасности, в тепле и в относительной сытости, несмотря на заботливый уход, тихо угасал. Воспитателям приходилось прилагать немало усилий, чтобы вернуть таким детям желание жить.
В Красноярске сохранились подробные отчеты сотрудников детских домов эвакуированных ленинградских детей, их приводит в статье «Повседневная жизнь эвакуированных ленинградских детских домов в годы Великой Отечественной войны» исследователь Людмила Мезит. В этих отчетах хорошо описаны методы, помогавшие вернуть детям психологическое здоровье.
Так, для малышей были выработаны специальные ритуалы, помогающие снять тревожность. Например, вечерний ритуал, когда перед сном в спальне каждый из детей рассказывал воспитателю о планах на завтрашний день, получал пожелание спокойной ночи и хотя бы небольшую ласку – даже просто доброй теплой руки на ребячьей макушке могло быть достаточно, чтобы ребенок чувствовал себя не таким одиноким. Четкий распорядок дня помогал сохранять спокойствие и присутствие духа. При распределении дел и заданий маленьких и слабеньких всегда ставили в пару с тем, кто постарше и покрепче.
«При наличие хорошего разнообразного питания дети хорошо поправились. Прививая культурно-гигиенические навыки во время еды, особое внимание обращалось на то, чтобы дети не перегружали свои желудки, умеренно пользовались водой для питья. Таким детям, как Коля С., у которых долго проявлялась жадность к хлебу, уделялось особое внимание. Он не хотел расставаться с кусочком и после обеда. Отучили его тем, что оставляли ему хлеб на отдельной тарелочке, и в течение дня он мог убедиться, заглянув в буфет, что «его хлеб» лежит нетронутый», – вспоминали педагоги.
Для детей, не вписывающихся в общие схемы, искали собственные возможности самореализации.
«Витя К. ленился дежурить, но был отличным чтецом и легко запоминал стихи, которые с удовольствием читал на разных праздниках, вечерами в группе. Было решено поручить ему контролировать дежурство у малышей, проводить с ними зарядку, что стимулировало Витю к ответственному отношению к обязанностям дежурного в своей группе».
С малышами старались проводить творческие занятия – рисование, лепка, пение. Воспитатели отмечали, что поначалу рисунки часто бывали трагичны по настроению, некоторые могли рисовать только войну, танки, оружие, самолеты. Дети избегали ярких цветов, не хотели пользоваться красками. Воспитатели учили их подмечать красивое в окружающем мире, не бояться цвета – такие занятия помогали детям раскрепоститься, заново научиться видеть красоту и радоваться.
Труд как лекарство
Что же касается ребят постарше, то главным инструментом их психологической реабилитации оказался посильный труд.
Везде не хватало работников, сельское хозяйство и производство продуктов питания держалось на плечах женщин и подростков, а огромная часть произведенной продукции уходила на снабжение армии. Детские дома просто некому было обслуживать и кормить.
Эвакуированным детям после того, как их удавалось поставить на ноги, нередко приходилось обеспечивать себя водой и дровами, выращивать для своего употребления овощи (и картошку на целый детдом часто вынуждены были сажать «под лопатку»), содержать в подсобном хозяйстве скот и птицу, собирать и заготавливать на зиму ягоды и грибы.
Кроме того, детей старше 10–11 лет привлекали и к другим делам. Они собирали для нужд раненых лекарственные растения, работали на заготовках древесины, на расчистках леса, помогали в госпиталях и на полевых работах.
Старшие присматривали за младшими, поддерживали порядок, дежурили на кухне, мастерили для маленьких игрушки, пособия, дидактические материалы.
Работа не только не позволяла целиком погрузиться в печальные воспоминания. Она давала ощущение собственной значимости, утраченное с потерей родных и дома. Работа в коллективе помогала выстраивать новые социальные связи, завязывать дружбу, формировать новые привязанности.
Здоровая пища, дружба, посильный труд с видимыми результатами и очевидной пользой для всего детдома – вот почва, на которой заново укоренялись детские души.
«Теперь мы можем сказать, что дети восстановили и укрепили свое здоровье, стали бодрыми и жизнерадостными, снова зазвучали детские песни и смех. Им возвращено детство». Из материалов совещания работников детдомов Ярославской области, 1943 год.
Спасенные дети продолжали учиться, занимались творчеством. Моя мама, выросшая в уральском городе Касли в военное и послевоенное время, признавалась, что завидовала эвакуированным детям из детского дома. Их лучше, чем большинство домашних детей, кормили и одевали, учили музыке, рисованию, у них были собственные мастерские. И в целом они выглядели куда более благополучными и развитыми, чем те, чьи родители были рядом, но работали от зари до зари. «Дурочка ты. У тебя же мама жива», – ответила ей на это такая «благополучная» девочка.
Некоторые вещи компенсировать невозможно.
Где дом
С 1944 года после снятия блокады эвакуированных детей стали возвращать в Ленинград. Тех, кто был старше 14 лет, забирали на разбор завалов, расчистку улиц, другие работы. За некоторыми смогли приехать родные. Тех, у кого не осталось в живых никого, ждали разные судьбы. Кто-то реэвакуировался вместе со всем детским домом, а кто-то навсегда остался там, где прошло его военное детство, обрел новую родину.
В 1945 году в полуразрушенном, обезлюдевшем, но не сдавшемся Ленинграде рождаемость побила все довоенные рекорды – 38 новорожденных на тысячу человек. Им предстояло заново населить этот город и вдохнуть в него новую жизнь.
