В небольшом городке во Владимирской области скорую вызвали на острый психоз: мужчина, который вернулся с СВО, бегал по полю и «отстреливался» от невидимого противника. Когда фельдшер его догнала и смогла успокоить, он пришел в себя, заплакал и сказал: «Доктор, неужели я теперь всегда буду таким?»
Эту недавнюю историю из практики своих коллег мне рассказывает Марина Сураева, медицинский психолог в центральной районной больнице города Юрьев-Польский. Она работает буквально в двух шагах от исторического центра, старинных соборов и торговых рядов. Ее обычные пациенты – люди с психическими и невротическими проявлениями, которых направил психиатр или нарколог, беременные женщины и женщины, которые размышляют, делать аборт или нет, семьи с детьми, пациенты с психологическими проблемами, иногда – люди, которым нужно разрешение на ношение оружия.
В кабинете много зелени, уютных вязаных подушек и вышитых картин: «Мне это помогает успокоиться, я почти всегда вожу с собой канву и нитки, иногда даже на работе вышиваю», – признается психолог. На рабочем столе – рисунки ее пациентов.
На том, что лежит сверху, в немом крике застыло чудовище без лица, как будто сошедшее на лист бумаги из компьютерного ужастика. Этот рисунок Марина Васильевна привезла недавно из Донецка. С осени 2022-го Марина Сураева ездит в зону боевых действий, чтобы поддержать людей, которые получили военную травму.
Посттравматическое стрессовое расстройство – тяжелое психическое расстройство, которое развивается после воздействия экстремального угрожающего или ужасающего события, состояние, возникающее в результате событий, оказывающих сверхмощное негативное воздействие на психику.
Его проявления: повторное переживание травматических событий в виде ярких навязчивых воспоминаний, сопровождающихся страхом или ужасом, флешбэками или ночными кошмарами; избегание мыслей и воспоминаний о событиях; состояние субъективного ощущения сохраняющейся угрозы в виде гипернастороженности или усиленных реакций испуга.
Обычно о ПТСР можно говорить, если реакция не прекращается спустя 3–6 месяцев после происшедшего.
ПТСР может развиться у человека, перенесшего теракт, участие в боевых действиях, серьезную болезнь, аварию – все, что угрожает жизни и здоровью его самого и близких.
Основные симптомы ПТСР – страх, тревога, раздражение, избегающее поведение, иногда агрессия и постоянное ожидание плохого. Признаками ПТСР может быть бессонница, панические атаки, плохой аппетит, перепады настроения, плохая и непродуктивная работа, постоянная забывчивость.
В среднем считается, что психологическая травма приводит к развитию ПТСР в 25–35% случаев.
Бабушка сошла с ума: на все вопросы она отвечала «67»
Первой точкой на военной карте для Сураевой стал Мариуполь: туда Марина поехала в составе волонтерской миссии врачей в ноябре 2022 года. Город был разрушен, не было отопления, местами не было воды и электричества, помощь требовалась любая. Сураева работала и с пациентами больницы, в которой поселили волонтеров, и с местными врачами – им поддержка была особенно необходима, чтобы были силы и дальше лечить людей.
Психолог выслушивала и утешала стариков, которые остались не только без родных и жилья, но и без смысла жизни. Одна из пациенток лишились разума, увидев, как погибла взрослая дочь, ту на ее глазах разорвало на куски. Несчастная мать на любой вопрос отвечала «67», что это значило – непонятно, а других слов она не произносила. Психотерапия в таких случаях невозможна, но и такие пациенты нуждаются в том, чтобы кто-то их выслушал и утешил.
Детей чаще всего приводили бабушки: родители погибли на глазах у этих мальчиков и девочек. Приходилось работать и с роженицами, которые беременными сидели в подвалах во время весенних боев за город. Девочек они называли Мирами (потому что – мир), мальчиков – Богданами.
Вопросов о том, справится ли она с потоком людского горя, Марина Сураева перед собой тогда не ставила: «Знаете, я неуемная!» Вскоре по возвращении из Мариуполя она поехала помогать снова, в Луганск.
Каждую ночь снились летящие от взрыва руки и ноги
Теперь работать надо было с ранеными бойцами, преимущественно из ЧВК «Вагнер». О них Марина Сураева говорит осторожно. Не называет фамилий, не рассказывает о деталях биографии, упоминает лишь значимые факты.
Сергей говорил, что не может спать. Он служил в эвакуационной бригаде, и, когда они выносили людей с поля боя, был прилет. Ему постоянно снились летящие от взрыва руки и ноги. Антон почти две недели пролежал безвылазно в окопе с осколочным ранением, пока его не эвакуировали, и ему было трудно поверить в то, что он теперь хоть кому-то нужен. Не верил в это и Денис – молодой парень, который отчаянно мечтал выжить и иметь семью.
И все без исключения говорили, что не понимают, как жить дальше.
Специального помещения в госпитале не было, работать психологу приходилось прямо в палатах – там проходили сеансы групповой терапии, а для разговора с глазу на глаз нужно было искать уединенный уголок.
Первая задача – дать людям возможность выговориться, сбросить негативные эмоции. «Я была ко всему готова: пусть злятся, ругаются, даже матерятся. Я знала, что в состоянии это вынести», – говорит Марина Васильевна. Считается, что чем быстрее это произойдет, тем легче бойцу будет пережить военный опыт, а не загнать его глубоко внутрь, где он будет потихоньку разрушать человека.
Экстренная помощь тем, кто только вернулся с передовой, позволяет «поймать» военное ПТСР в самом начале: не зря американские психологи, которые исследовали этот феномен у солдат, воевавших во Вьетнаме, настаивали на том, чтобы первая встреча с психологом проходила сразу же после боя.
Затем можно приступать к глубокой и более детальной работе. «Есть единая схема работы с ПТСР, – объясняет психолог. – Нужно помочь человеку пережить стресс, привести в порядок нервную систему, повысить свой уровень самоактуализации выше базового, а затем показать, что они для кого-то важны, что все плохое было не просто так. Моя задача была – помочь им увидеть свет в конце тоннеля».
Для этого Марина Сураева даже изобрела собственную технику: она просила своих знакомых в России снимать для бойцов мотивирующие видеоролики и присылать ей: личные и неформальные обращения, в которых ребят называли по именам, очень поддерживали.
«Эти бойцы нам кажутся мужественными, грубыми, иногда даже агрессивными. Но внутри они очень хрупкие», – говорит психолог. На Николу Зимнего она подарила своим пациентам в Луганске киндер-сюрпризы. Взрослые мужики радовались, как дети, смотрели, кому какая попалась игрушка. Позже Марина Сураева узнала, что многие хранили сюрпризы при себе, как символ надежды на возвращение в нормальную жизнь.
«Теперь я хочу его застрелить»
Когда человек возвращается с фронта, у него начинается так называемый медовый месяц – ему все радуются, его поздравляют и, может быть, даже чествуют как героя, а сам он с наслаждением окунается в круговерть, от которой отвык. Например, один из бойцов, Денис, рассказывал, что в первые дни мог долго сидеть в парке и просто смотреть на прохожих – ему было хорошо и радостно от того, что люди гуляют, пьют кофе, веселятся и не знают, что где-то идет война.
Но эйфория скоро проходит.
Дениса вскоре после того, как он отслужил в «Вагнере», пригласили к губернатору. Попросили прийти в форме и с наградами, но, когда он в числе прочих явился на патриотическое мероприятие, говорили только о подвиге кадровых военных. Тогда он не выдержал, встал и сказал: «А вы зачем нас (бойцов ЧВК. – Ред.) позвали?» Психологу Денис признался, как зол на пригласившего его на встречу чиновника: «Я его теперь хочу просто застрелить. Вы тут живете как ни в чем не бывало и не знаете, что там, на войне, происходит».
В условиях боевых действий человек понимает только с позиции свой-чужой, друг-враг, не мыслит полутонами. Иначе не выжить. Вот только за время участия в боевых действиях мозг выстраивает под это устойчивые нейронные связи, и, вернувшись в мирную жизнь, переключиться не получается.
Некоторые не выдерживают. То тут, то там в новостях мелькают сообщения о том, что бойцы ЧВК «Вагнер», которые были завербованы из мест заключения и, отслужив свой срок, демобилизовались, вновь совершают преступления. В некоторых случаях это не рецидивы, вызванные уже имеющимися наклонностями, а результат случайных скандалов и бытовых ссор, в которых люди с военным опытом не могут совладать с собой, когда под сомнение ставят их заслуги.
Поэтому бойцов, с которыми она познакомилась в Луганске, Сураева продолжает вести до сих пор: они в любой момент могут позвонить и проконсультироваться. То, что они пережили, может иметь отложенный эффект и приводить к самым непредсказуемым последствиям.
В разных источниках можно встретить разные оценки распространенности ПТСР у ветеранов войны – от 6% до 20%. Разумеется, во многом это зависит от персонального опыта, например, сражался ли военный на передовой или служил в тылу, попадал ли в плен, был ли свидетелем гибели товарищей.
Психолог Марина Сураева говорит, что в госпитале в Луганске ей довелось видеть пациентов, которые не имели острых переживаний либо могли справиться с ними самостоятельно, и имели значительный потенциал для адаптации в мирной жизни. В основном это были люди, которые обладали высокой стессоустойчивостью, а также ранее не имели предрасположенности к тяжелым психоневрологическим расстройствам. Психолог также отмечает, что избежать ПТСР часто помогает высокая мотивация: например, по ее наблюдениям, кадровые военные и контрактники в целом переживают тяжелые обстоятельства, выпавшие на их долю, легче, чем мобилизованные, поскольку принять участие в боевых действиях было их сознательным выбором.
С другой стороны, повлиять на формирование ПТСР могут не только такие очевидные вещи, как ранение, участие в прямых боевых действиях или картины гибели людей, но и бытовой дискомфорт – например, долгое пребывание в окопах, отсутствие еды и воды и другие обстоятельства.
Могила и озеро
Пострадавших с явными проявлениями ПТСР лечат в Донецке – в одной из местных больниц работает сразу три психоневрологических отделения на 160 коек, которые специализируются на помощи военным и мирным жителям. Правда, лечат под непрекращающимися обстрелами. Но это все-таки лучше, чем ничего Обычные здесь диагнозы – фобические, тревожные, панические расстройства, расстройства адаптации, психосоматические проявления, ПТСР.
Чтобы узнать о том, что чувствуют эти люди, Сураева и ее коллеги предложили им… рисовать.
Марина показывает эти рисунки – часть бойцы на эмоциях могли тут же порвать и выкинуть, но некоторые удалось сохранить.
Смотреть на них сложно. Почти нет цвета, в основном – черный или простой карандаш в густой штриховке. На одном из рисунков схематично – нож, могила, а в верхней части листа – подробно, с деталями, изображено озеро и линии электропередач. Прорисованы провода, опоры ЛЭП, а овал водоема обведен широкой кроваво-красной линией.
Это рисунок 23-летнего Михаила. Могила – его будущее («Меня ничего больше не ждет»). Озеро – в нем на его глазах погибли 38 человек: во время обстрела перебило линию ЛЭП, людей убило ударом тока. «Я не смогла спросить, как он выжил. Они очень мало и неохотно говорят об этом», – говорит Марина Васильевна.
В мае 2023 года Минздрав утвердил новый стандарт помощи людям с посттравматическим стрессовым расстройством, к которым, кроме военных, предлагает причислять мирных жителей, медиков и даже волонтеров, которые выезжают в регионы, пострадавшие от боевых действий. Срок лечения в стационаре может быть продлен до года – это существенный прорыв, ранее на все про все отводилось не более трех месяцев.
На рисунках нет взрывов, военной техники, тел погибших. Но очень много безысходности. Например, один из пациентов, Сергей (Марина Сураева называет его самым сложным) часто рисовал природу – обычно это был густой еловый лес, с тщательно прорисованными иголками. Эти мрачные ветки буквально закрывали горизонт. «Горизонт моей жизни», – уточнил Сережа.
Рисунки становились для психолога и пациента поводом для разговора: они обсуждали, что означают эти изображения, на что указывает та или иная деталь. Часто значимым символом становилось что-то совсем мелкое: например, один из бойцов изобразил в уголке бумажного листа слезы.
Реакции на эти обсуждения были разными. Одни не выдерживали, рвали рисунки, уходили, другие могли материться, выражать агрессию. Но вытаскивать эти переживания необходимо. Когда у человека появляется возможность эмоционально отреагировать, выплеснуть негатив, он вместе с психологом может приступать к следующему этапу: искать свой ресурс и говорить о том, какой смысл теперь жить дальше.
Феникс и немного надежды
«Им всем нужно найти новый смысл жизни – потому что все уходило на выживание, на защиту базовых потребностей», – объясняет Марина Сураева. В нашей с ней беседе словосочетание «смысл жизни» звучит очень часто. И в Мариуполе, и в Луганске, и в Донецке люди повторяли, что не видят смысла продолжать жить в новой реальности, не знают, как встроить эту реальность в свои переживания. «Когда человек говорит о том, что нет смысла жить, на самом деле он просит, даже кричит о помощи», – формулирует психолог.
Ничего супернового тут изобрести не получится: опираться по-прежнему приходится на очень базовые вещи. Это семья и отношения с близкими, любовь, вера в Бога, самореализация.
Одним из заданий для пациентов в Донецке было проложить на рисунке дорогу к трем дверям, каждая из дверей символизировала любовь, семью или работу. 24-летний Дмитрий решился «открыть» только одну – работу: дорогу до нее он раскрасил красным, но за ней – лес, поле, горы и море. «Чтобы попасть в будущее, нужно пройти этот путь, кровавый», – объяснил он. 48-летний Алексей соединил все три дороги в одну. Через дверь можно увидеть православный храм и птицу-феникса – так мужчина изобразил себя в будущем. А «самый трудный» пациент Сергей после целой серии рисунков с густой чащей вдруг взял цветные карандаши и нарисовал яркое, как будто искрящееся на солнце голубое озеро. Его закрывают камыши – Сергей, который до этого рисовал только серые еловые ветки, не поскупился на оттенки травы и штриховку. Но все-таки между камышами есть просвет, а за ним – голубая гладь. «Это надежда», – объяснила мне Марина Васильевна.
Она достает вазочку с шоколадными конфетами и предлагает попробовать одну. Коробку этих конфет ей подарили в Луганске бойцы ЧВК, которым она помогала. Уезжая, психолог оставила им свой телефон, попросила каждого позвонить ей, когда вернутся на гражданку, и сообщить: «Я жив». После каждого такого звонка она вынимала из коробки одну конфету и откладывала ее в вазочку. Из 11 подопечных не вернулись только двое. Но Марина Сураева до сих пор поддерживает отношения с их родителями.
Есть конфету с такой историей странно. Я не чувствую сладости и вообще вкуса и думаю, какая за ней, в красной блестящей обертке, стоит судьба и кто это. Денис, который выжил, получил амнистию, и теперь мечтает встретить хорошую девушку и жениться? Антон, который подарил Марине Васильевне после операции на память свой осколок, вернулся на фронт, а 8 мая все-таки позвонил и крикнул в трубку: «Я живой! Я же обещал вам выжить!»? Или Виталик, мальчик из хорошей московской семьи, который по глупости попал из-за наркотиков в тюрьму, завербовался в ЧВК, но погиб уже после лечения в госпитале?
Эти люди начинают возвращаться в российские города, в которых не всегда готовы встретить их и оказать необходимую помощь. Специалисты говорят, что опыт ПТСР у участников чеченской кампании и тех, кто был на СВО, будет существенно различаться. Интенсивность боевых действий на Украине гораздо выше, меньше прямых боестолкновений, но мощно работает артиллерия. Те ветераны, которые принимали участие в обоих конфликтах, подчеркивают: не надо сравнивать, это совершенно другая война.
«Наша задача сейчас – не перечеркнуть опыт тех, кто возвращается с СВО, а сделать эти воспоминания менее болезненными и вернуть их к мирной жизни», – говорит Марина Сураева. Она думает о том, как сделать поддержку людям с военным ПТСР системной и доступной. Только в Юрьев-Польском за помощью уже обратились двое участников военной операции на Украине. В городе с населением около 18 тысяч человек, где все друг у друга на виду, это много.
