Сейчас Анне (имя героини изменено) 43 года: «Мама была человеком очень простым, веселым, добрым, у нее было много подруг и знакомых, и ее любили. Но при этом даже самое теплое общение в компании близких друзей могло окончиться безобразной сценой. Я все время была на взводе: вот сейчас-сейчас мама пригубит спиртного и начнется скандал».
Хотелось, чтобы кто-то был рядом
Отец Анны – подводник на Северном флоте, ее мама вышла за него в 18. И началось ожидание мужа из рейса в суровом северном гарнизоне, сначала в одиночку, позже – в компании других жен. Молодая жена высказывала ему, как она без него устала, он ей – что ожидал встретить дома другой прием. Переживать ссоры Аниной маме помогала бутылка. После очередного скандала родители Анны развелись, и мама с дочерью вернулись на родину, в Москву.
В Москве мама снова вышла замуж, и – на работу. Аню отправили в детсад на пятидневку.
Самое счастливое время наступило с восьми и до двенадцати Аниных лет, когда с ними стала жить прабабушка. Бабушка Ани в этот момент тоже вышла замуж и отправила свою пожилую маму к своей дочери. В небольшой «двушке» у Ани с прабабушкой была своя комната, они спали на одной кровати и все делали вместе. Окружающие в шутку звали их «старый и малый».
«Это было время, когда, приходя домой из школы, я знала, что меня ждут», – вспоминает Аня. А главное, вдвоем с прабабушкой было не страшно, когда Анина мама напивалась и начинала драться. «Бывало, нас даже на лестницу выгоняли вдвоем, – уточняет Аня. – Но вдвоем нестрашно – это же ты не один».
Свои отношения с мамой в раннем детстве Анна описывает как «порывистые и неровные».
«К маме у меня было очень странное чувство. Я очень ее любила, но одновременно очень боялась – ее саму и за нее. Потому что мама все время что-то творила и устраивала – могла подраться в гостях, а однажды, когда мы ловили такси, с разбегу пыталась броситься под машину».
Пока была жива прабабушка, Аня, довезя пьяную маму до дома, вновь превращалась в ребенка – было кому рассказать о своих чувствах, страхе, стыде за маму. В ответ прабабушка гладила ее по голове, успокаивала и заплетала косы. Но когда прабабушки не стало, Аня напрочь перестала чувствовать себя той, кем была, – 12-летней девочкой. «Ведь нужен же был кто-то трезвый, который бы за все отвечал», – вспоминает она.
Страх девочки перед матерью был настолько велик, что она не решалась предпринять какие-то попытки «спасения», как делают многие дети: искать в отсутствии мамы и отчима – тоже пьющего – по дому бутылки, выливать содержимое в раковину. Максимум, на что решалась дочь, когда по утрам присмиревшая мать испытывала что-то похожее на раскаяние, – рассказывать о том, как ей плохо, когда мама «такая». Неизвестно, что в эти моменты чувствовала мама, но вечером пьянки продолжались.
«Я больше не могу, но мне их жалко»
Однажды, когда Аня уже училась в школе, после очередной жуткой сцены она заявила двум надежным друзьям, что домой больше не вернется.
Два этих друга были единственными, кто знал все правду о том, что происходит у Ани дома. Поселилась Аня в подвале. Три дня друзья честно таскали туда еду от своих обедов, сообщали беглянке, что происходит «на поверхности» и героически молчали, когда милиция, куда родители Ани подали заявление о розыске, начала опрашивать ее одноклассников с пристрастием.
На третий день, думая о том, как же переживают бедные родители, Аня сама пришла в отделение – сдаваться. Через полчаса там же появились родители – трезвые и молчаливые.
На допросе Аня не призналась уполномоченному, что ушла, потому что дома ее бьют, а он не стал докапываться. Да и со стороны подумать, что хорошо одетые состоятельные люди, ответственные работники торговли, на самом деле – буйные пьяницы, бьющие своего ребенка, – было трудно.
После этого случая в школе на Аню стали смотреть как на «девочку со странностями», часть одноклассников, сильно испугавшись милиции, даже объявили ей бойкот.
«Я и сама иногда удивляюсь, как долго пьянство родителей оставалось тайной, – рассуждает Аня. – Ведь мама могла выпить и на работе. Гости также нередко становились свидетелями драк – мама могла сцепиться с отчимом, перебить посуду, однажды в присутствии других людей избила бабушку – свою мать. С другой стороны, у нас была обеспеченная семья, я всегда была хорошо одета, дома было красиво, мама была хлебосольной хозяйкой. Да и пились тогда не дешевая водка с самогоном, а дорогие вина. Может быть, секрет в том, что в 80-е годы пили многие?»
Саму же Аню дома строго предупреждали: «Не надо выносить сор из избы! Не надо рассказывать! У нас будут неприятности».
Однажды Аня «осмелела» и попросила бабушку, ту самую, которая свою маму, прабабушку Ани, послала жить к ним с мамой, забрать ее к себе. «Мне даже положить тебя негде, – ответила бабушка. – А если покупать раскладушку, она испортит интерьер». Бабушка сама была директором большой компании, уже в зрелом возрасте она вышла замуж, как ей казалось, удачно. Но муж оказался тихим алкоголиком, которого она периодически запирала на целый день в квартире; о том, что муж директора большой компании пьет, никто не знал.
«Ты хочешь, чтобы мать посадили?»
Когда Ане было тринадцать, родился ее младший брат. В яслях места не было, но мама все же вышла на работу; родители решили, что до трех лет, пока мальчик не пойдет в сад, с ним будет сидеть Аня. Контрольные и зачеты старшеклассница будет сдавать экстерном. В школе родителям почему-то пошли навстречу.
Пили родители все сильнее, так что вспышку агрессии у мамы теперь могло вызвать что угодно – пятно на плите, оставленная в раковине грязная тарелка. Поэтому у Ани появилась спасительная тактика – до приезда родителей с работы нужно переделать все дела, уложить брата и лечь самой, тогда обойдется. Но получалось не всегда.
Однажды, вернувшись домой и застав в прихожей какой-то беспорядок, а на кухне дочь, молча домывающую посуду, мама ударила девочку разделочной доской по голове. Аня почувствовала стекающую по щеке струйку крови, позвонила другой бабушке – матери отчима. Та отвезла внучку в травмпункт и велела сказать врачам, что споткнулась, – иначе маму посадят.
В другой раз скорую избитой Ане вызвали уже соседи. Вместе с врачами приехала бабушка – мамина мама, сунула врачу денег и велела врачам записать в документах, что ребенок упал с качелей. Опустив глаза, врач взяла деньги, и скорая уехала.
С отчаяния Аня закричала на бабушку, но та ответила просто: «Ты хочешь, чтобы мать посадили?» Мать было жалко, но и за себя обидно. В этот момент Аня почувствовала, что никому на свете она не нужна.
Отношения с бабушкой – маминой мамой у нее наладились лишь перед самой ее смертью, несколько лет назад. Аня к тому времени уже ходила на группу самопомощи для детей зависимых, а бабушка, наконец, смогла признаться, что в той ситуации испугалась осуждения окружающих.
«Прости меня, я была не права. Просто, если бы все узнали, что у нас все так плохо, решили бы, что я плохая мать. Уважение хотя бы от соседей, мой статус тогда казались важнее», – сказала бабушка.
«Пожалуйста, доживи до Пасхи»
Свои отношения с родителями Аня с посторонними не обсуждала. Жизнь словно состояла из двух половинок: дома – страх, обида, запрятанный гнев, вне дома – общение с друзьями, увлечение рисованием. К восемнадцати Аниным годам необходимость сидеть с младшим братом отпала – мальчика забрала к себе бабушка со стороны отчима. А Аня… вышла замуж. «С моей стороны это была настоящая любовь. Конечно, радовала и возможность уйти из дома, но это было не главное».
Будущий муж Ани выпивал, и она об этом знала.
«Для меня, выросшей в пьющей семье, сама по себе выпивка чем-то нехорошим не казалась. Это была моя естественная, привычная среда. И наоборот, те, кто все время зубрят и делают карьеру, – вот они чужие и опасные. А выпивающие – свои люди! Смотришь только на то, чтобы человек тебя не обижал».
И здесь жених даже проявил себя защитником: после очередной разборки Ани с мамой он обещал – если такое еще раз повторится – серьезно разобраться с тещей. В браке у Ани родилось двое сыновей, а потом муж погиб. Анна снова вышла замуж. Второй супруг не скрывал, что он – прошедший лечение наркоман. Родилось еще двое сыновей, начали строить дом.
Дно одномоментно наступило 13 лет назад, когда второй муж Анны вновь принялся за наркотики. «Я тогда среагировала моментально, – вспоминает Анна, – просто собрала всех детей и ушла. Так дети избежали общения с употребляющим папой, но внутри меня наступила какая-то пустота».
«Как? Опять? Снова предательство! Я всю жизнь стараюсь, вкладываюсь во все, о чем меня попросят, но этот замкнутый круг повторяется опять! Господи, за что Ты ко мне так? За что так много?» – стучало у Анны в голове.
Она заботилась о детях, ходила в храм, но при этом чувствовала себя мертвой, пустой оболочкой, которая зачем-то продолжает жить. Даже духовник в это время общался с ней короткими просьбами: «Доживи, пожалуйста, до Пасхи». «А теперь доживи до Троицы». А потом сам нашел для Анны адрес группы взрослых детей алкоголиков.
«Скажите, что я должна чувствовать?»
«Помню, как я пришла на первое занятие, – рассказывает Анна. – Села потихоньку в уголочке и стала смотреть, как собираются женщины. Они заваривали чай, смеялись, обсуждали новую блузку и недавнюю поездку. Они были настолько свободные и живые, что я подумала, что зашла не туда».
Сейчас, спустя много лет, Анна наконец может сформулировать, что все годы жизни в родительской семье она жила, словно в латах.
«У тебя в семье – позор, беда. Может быть, в этой беде виновата не ты, но в любом случае эта беда – про тебя, ты с ней связана, а может, – обречена.
И в ней ни в коем случае нельзя никому признаваться, нельзя говорить про свою боль. Поэтому на людях ты всегда держишь лицо, не можешь быть откровенной. И в какой-то момент перестаешь быть откровенной даже с собой. Ты просто перестаешь себя чувствовать».
Жизнь такого человека превращается в набор правил: «Добрые люди не злятся. Сильные люди не плачут. Не важно, что тебе очень тяжело, так принято, точка, не обсуждается. Да и кому они нужны, твои чувства? Разве кто-то вникнет, поможет? А зачем тогда тоску разводить?»
Анна вспоминает, как на первом занятии, обсудив тему, участники по кругу рассказывали, что они сейчас чувствуют, – обычное упражнение на группах взаимопомощи. Когда очередь дошла до Анны, она посмотрела на всех растерянно и спросила:
«А что я должна сейчас чувствовать, подскажите мне?»
«А ты не торопись», – ответили собеседники.
И Анна постепенно начала оттаивать. Самое сложное было даже не понять, что в том, что родители пили и у нее была вот такая семья, нет ее вины. Сложно было перестать ощущать тело в броне как свое истинное «я», сложно найти себя живую, перестать функционировать и начать жить.
«До этого я даже к духовнику на исповедь приходила не душу открыть и совета попросить, а «отчитаться о проделанном анализе себя». И ждала, что он в ответ допустит меня к причастию, и от этого «что-нибудь изменится», – вспоминает Анна.
– Я даже к Богу обращалась, не чувствуя, что Он меня любит. Читала Евангелие как набор философских изречений. Что такое любовь Бога и как можно любить меня, я и не представляла».
Проклятие бабушки теряет силу
Постепенно Анна, сначала молчавшая, но внимательно слушавшая других, начала рассказывать на группах о своих детских воспоминаниях и обидах, выгружая их, словно мелкие камушки из затопленной баржи. Поражало, что, выслушивая то, о чем раньше рассказать никому было нельзя, другие участники не осуждали, не отстранялись, даже благодарили – за то, что поделилась.
Внутренний страх открыться, увидеть свою боль, постепенно отступал – Аня обнаружила странный эффект: чем больше доверяешь и открываешься, тем меньше стыдишься и винишь себя, ведь в ответ на доверие идет сочувствие и понимание испытавших похожее участников группы.
Случались и заминки, и тогда Аня переживала: «Наверное, я вчера на встрече наговорила лишнего. Расстроила людей, нельзя так». Навык «не думать за других» не дается легко, если ты полжизни жил иначе. И постепенно, глядя на других участников, она увидела – не надо быть совершенной, чтобы быть принятой. Важно быть искренней и деликатной.
С начала терапии прошло шесть лет, когда выяснилось, что старший сын Анны употребляет наркотики; ему было 18. Узнав об этом, она вызвала сына на разговор и сказала:
«Либо я помогу тебе с реабилитацией, либо ты сам. Ты взрослый. Имеешь право жить, как ты хочешь, и умереть, как ты хочешь. Даже Господь не забирает свободу воли у человека. Я тем более не имею такого права. Только свободы не бывает без ответственности. Ты свободен. Ты можешь идти и выбирать то, что считаешь нужным. И брать за это ответственность САМ. Это без нас».
На раздумья Анна определила сыну сутки.
Сын попытался закатить сцену, кричал, что Анна – плохая мать, она не может его оставить без средств; женщина оставалась непреклонна. Поняв, что мама не шутит и на манипуляции не поддается, сын опешил и на следующий день сказал, что поедет на реабилитацию.
А Анна поняла, что за годы встреч в группе у нее внутри сформировался железный стержень, и угрозы, которых смертельно боялась ее бабушка, на нее больше не действовали.
«Созависимые люди на самом деле очень сильные, – рассказывает Анна. – Беда в том, что силу свою они употребляют не туда. Для такого человека жизненно важно доказать себе, что он достоин любви, уважения, он ведь живет с огромной дырой в душе, через которую эти «доказательства» постоянно выпадают и нужны новые. Остается – маска благополучия – что бы ни происходило на самом деле, но лицо надо держать всегда. И чем хуже ситуация, тем крепче маска.
Но когда в процессе работы над собой, помощи других, опыта доверия сознание очищается от болезненного мышления, маска разрушается. Начинаешь видеть себя настоящую, глубоко запрятанную под защитой прежних стереотипов, гиперконтроля себя и других, начинаешь слышать и видеть здоровую часть себя. И дыра в тебе начинает нарастать чем-то живым, твоим, и приходит надежда. Необъяснимым образом все вокруг начинает преображаться».
Сын Анны не употребляет наркотики уже семь лет.
Рисунки Варвары Гранковой
Ребенок пробует наркотики – что делать маме? Читайте текст:
Нас зовут Дима. Мы прокапались в больнице: в чем причина созависимости
