Разрушенные дома, яркие фрукты, тревожные люди – вид современного Грозного напоминает декорации сюрреалистического театра
| Биографическая справка: Д.П.Демонова — врач отделения психолого-психиатрической помощи при чрезвычайных ситуациях в государственном Научном центре социальной и судебной психиатрии им. В.П.Сербского. Кандидат медицинских наук. Родилась и до 1965 года жила в Грозном. Русская. |
— Как вы оказались в Чечне в прошлом году?
— В составе бригады врачей из Москвы, Ставрополья, Грозного. Мы работали там с 7 по 19 ноября. Все врачи, кроме меня, были чеченцы: невропатолог, педиатр, детский хирург, офтальмолог, нейрохирург, гематолог, уролог… Всего десять человек. Мы читали лекции по своим специальностям в Грозненском университете, в Центральной районной больнице города Гудермеса. Я читала «Посттравматические и острые психические стрессовые расстройства». Выступали с лекциями в медучилище, принимали больных. Привезли массу медицинской литературы, последние журналы по специальностям, медикаменты для чеченских врачей. Наши хирурги проводили операции. Сосламбек Метаев, врач из Федоровского глазного центра, вернул зрение ослепшему отцу семерых детей, которые росли без матери.
— На приеме у вас были только чеченцы?
— Да. Гражданских русских я там не встречала. У солдат свои врачи, свои медсанчасти, а мы были в чеченской среде.
— В каком состоянии сейчас Грозный?
— Кругом руины. Что-то немного восстановлено: Академия наук, университет… Но все равно — в одном корпусе лекции читают, а соседний — разрушен. Из любого окна студенты видят развалины. И весь город такой: руины на месте бывших домов, и тут же рядом уже кафе, продуктовые палаточки…
Новые дома теперь так строят: все внутри, снаружи ничего. Окна внутри, двор внутри. Снаружи — сплошная стена. Все закрыто.
И очень быстро темнеет. Освещения не хватает. По улицам протянуты пластмассовые шланги, и из них идет огонь. Газ зажигают. Вдоль улиц — факелы колышутся на ветру. Смотришь – кажется, вся улица, все руины ходят ходуном. Сюрреализм. Точно попали в театр — и это все декорации. И то, что это город — а я ведь родилась там, — то, что это родной город, не воспринимается.
Чеченским детям тяжело смотреть наше ТВ, которое все время показывает криминал. Они хотят смотреть «Ну, погоди!» и «Простоквашино»
— Вы родились в Грозном?
— Поэтому меня и взяли, что я могла контактировать с местным населением… Я вывозила оттуда отца в 93-м — можно сказать, под пулями. С одним чемоданом. Кругом уже шли разборки, уже дудаевцы артиллерией расстреляли городское собрание. Там были в основном учителя, которые требовали выплаты зарплаты… В 94-м в ноябре начали бомбить Северный авиагородок. В январе шли тяжелые бои. На вокзале очень много погибло людей. Но тогда это был город. Знакомый. А то, что я сейчас увидела, это не город. У меня даже не было эмоционального отношения, только зажатый ужас внутри.
А ведь в этом городе живут люди: носят воду, выходят на улицу. Руины таят в себе опасность. Что там внутри и кто там живет, непонятно. Развалины ежедневно напоминают людям об их беспомощности, обрыве корней, о гибели. То, как выглядит город, очень травмирует все население.
Сам город больной, это Сталинград практически.
Дина Петровна показывает фотографию пятиэтажки. На переднем плане женщина несет пластиковое ведро:
— Это пункт временного размещения. Им выделены комнаты, как в общежитии. Вот она несет воду на свой пятый этаж. В Грозном ничего не работает: ни канализация, ни водопровод. Топят в основном газом, дровами. Электричество есть, но не везде. Туалет на улице. Он издает такие ароматы, что не дай Бог. С любого этажа дети в туалет ходят на улицу. Так живут все утратившие жилье. А они ведь не только жилье потеряли: сплошь вдовы с детьми.
До двух-трех часов дня все работают, после трех все разъезжаются на машинах, пешеходов почти нет, учреждения перестают функционировать. Начинаются сумерки, потом быстро затемнение, никто не выходит. В чьей власти и город, и жизнь, непонятно. И страшно, что люди пропадают. Мне тогда в ноябре рассказывали, что за год в городе пропали 134 человека.
Дети учатся хорошо, вот что удивительно. Студенты — потрясающие. О Беслане вопросы задавали: как изменится отношение к чеченцам, как теперь себя вести: «Упреки ведь будут нам».
— А ненависти к русским нет?
— Я могу сравнивать, как было в начале 90-х и как сейчас. До войны, в 1993 году, вандализм был жуткий. Все было сломано. Наш домик в том месте, где у нас был фруктовый сад, до фундамента разрушили. И все дома и сады вокруг — русские в основном. Русских тогда вытесняли, конечно. Вот тогда были и ненависть, и угрозы. Сейчас нет. Они слишком много пережили… Есть ненависть к солдатам, к форме. Военная форма — ключевой раздражитель.
Общения, близкого контакта у федералов нет даже с местными правоохранительными органами — не только с местным населением. Поэтому для населения солдат — это тот, кто убивает, кто принес горе и разрушение. За каждым убитым — будь он хоть боевик, будь он хоть кто — стоит семья, клан, а это несколько человек, готовых мстить. Каждая похвальба кадыровцев о том, что того-то убили, демонстрация трупа по телевизору провоцирует соответствующий ответ. Ничего с этим не поделаешь, это факт.
У меня сердце сжимается: и когда это кончится — это показное убийство и насилие с обеих сторон.
Сейчас, например, рассматривают уголовное дело: группа разведчиков останавливала УАЗ, он не остановился. Стали стрелять на поражение. Убили двоих, потом остальных расстреляли, машину подожгли. Потом выяснилось, что оружия ни у кого в машине не было. Ехали директор школы и мирные чеченцы с хутора Дай. (Я была на этом хуторе когда-то. С рюкзаком путешествовала, останавливалась там — хороший зеленый хуторок…)
Но и от бандитских групп отгороженность у жителей есть. Они считают, что сами страдают от экстремистов. В общем, они не хотели бы страдать ни от бандитов, ни от федеральных проверок и зачисток. У них ощущение заложников. А заложник, как известно, иногда примыкает даже к тем, кто его терроризирует. Но общий настрой — против бандитов, которые всех грабят. Не успеет местный житель получить пособие на восстановление жилья, как тут же приходят и все отнимают. По наводке, наверное.
— Вы беседовали больше с женщинами?
— Да. На прием из мужчин приходили единицы. Среди них много с психическими расстройствами. Вся психиатрическая помощь в республике разрушена. Прием ведет маленькая группка психиатров — Лидия Петровна, видимо, русская во 2-й поликлинике и трое — в 7-й поликлинике. И это — на весь город. А нужны диспансеры районные, городские, областные. Двадцать коек всего в отделении психиатрии в Грозном. Туда со всеми психозами госпитализируют — от наркотиков, от алкоголизма, с острыми приступами шизофрении. Лечат, выписывают. Как дальше наблюдаются? Где база данных? Кому бесплатные лекарства? Я никаких данных на месте не могла получить.
И при этом — масса офисов Всемирной организации здравоохранения, даже в отдаленных уголках Чечни. Чем они занимаются? Собирают какие-то данные по анкетам. Готовят из местных жителей психологов — как бы для помощи населению. В эти офисы ВОЗ можно обратиться с любым вопросом психологической или социальной значимости. Но в Грозном я зашла в такой офис. Так вот — это не психологи. Они не имеют ни психологического, ни медицинского образования. Со мной на профессиональные темы они говорить не могли. Как ужи, крутились, прятались. Я попросила: «Раз вы с беженцами работаете, поедемте вместе», они отказались, сказав, что боевики уже захватили группу «Врачей без границ», когда увидели, что они сопровождают кого-то. «Как же вы сами тогда работаете? По какой программе?» — «У нас своя программа». — «Какая?» Нет ответа.
Ко мне на прием очередь стояла. Население действительно нуждается в психологической помощи, там непочатый край работы.
Очередь за «гуманитарными» продуктами
Полностью читайте материал здесь
Фото любезно предоставлено Сергеем Максимишиным
