В последний год просветительство в моде. Модно «узнавать», это кажется важным: ведь что бы понять, надо сначала узнать. А самое важное сейчас: понять, что про исходит вокруг нас. Но мы хотим рассказать об историческом факте – деятельности издателя Сабашникова. История перекликается с современностью: итак, издательство Сабашникова как академия «Арзамас».
Стереотипы
Принято считать, что самым альтруистичным, народолюбивым и далеким от корыстолюбия дореволюционным издателем был Иван Дмитриевич Сытин. Еще бы – вышел из народа, издавал общедоступные книги «Посредника», Толстой и Короленко в портфеле. А «Всеобщий календарь», листы комиксов и прочее просветительство? К тому же, рабочие Сытина на досуге листовки печатали.
Этот стереотип несколько расходится с реалиями. Просто Сытин понимал, что гораздо выгоднее выпускать дешевую массовую продукцию сумасшедшими тиражами, чем ждать, когда сто экземпляров очень дорогих и нишевых изданий наконец-то покинут издательский склад. Это ни в коей мере не умаляет личностных качеств и общественных заслуг Ивана Дмитриевича, хотя и вносит некую корректировку в мотивацию издателя.
Да и листовки его молодцы печатали отнюдь не по распоряжению или хотя бы с позволения хозяина, а тайком от него, разбивая по ходу дорогое оборудование, только что купленное Иваном Дмитриевичем за границей.
А если и говорить о русском дореволюционном издателе – жертвователе и подвижнике, то вырисовывается другая фигура – Михаила Васильевича Сабашникова.
О роли происхождения в книгоиздательском бизнесе
С происхождением тут все не так изящно – В. Н. Сабашников, отец братьев Сабашниковых, был сибирским золотопромышленником. Это, конечно же, делает Михаила и Сергея Васильевичей фигурами менее романтичными с точки зрения революционной эстетики, зато предоставляет им приличный и надежный стартовый капитал, а заодно дает возможность экспериментировать. Если Иван Дмитриевич должен был сто раз все просчитать, прежде чем запустить в серию очередной выпуск какого-нибудь там Конторского календаря, то для Васильевичей дело обстояло проще. Захотел издать «Археологические прогулки по Риму» – издавай. Правда, как говорится, на свой страх и совесть. Зато голодная смерть не грозила предпринимателям в любом случае.
Зато и богатыми книгоиздатели не были. Дом на Тверском бульваре, 6, известный в современном москвоведении как «особняк Сабашниковых», принадлежал фирме не полностью. Контора издательства, производственные помещения, комнаты для сотрудников, а также жилые помещения занимали всего лишь незначительную часть этого огромного доходного дома. Склад приходилось держать в другом месте. И все равно смета всегда составлялась впритык.
Не удивительно – достаточно взглянуть на перечень изданий. Кроме уже упоминавшихся «Археологических прогулок по Риму» там значились «Из прошлого русских железных дорог», «Насекомые. Их строение и жизнь», «Учебник гистологии человека со включением микроскопической техники», «Жизнь растения», «Химия огня». И так далее
Калькулятор
Владислав Ходасевич писал о Михаиле Сабашникове (в сравнении с еще одним издателем, Сергеем Поляковым): «Издательство Полякова было партийное, боевое, с резко очерченной программой и замкнутым кругом сотрудников. Издательство Сабашникова – эклектическое и разностороннее, включавшее в себя столь различные отделы, как памятники мировой литературы и книги по естествознанию. Всем предприятием Сабашников ведал единолично – никакой редакционной коллегии у него не было. Он обладал средствами гораздо большими, чем те, которые были в распоряжении Полякова. Не думаю, чтобы издательство приносило ему доход, но, вероятно, и убытки были невелики. Однако если Поляков сознательно и несколько даже вызывающе шел на жертвы, Сабашникова такая перспектива отнюдь не прельщала. Это не потому, что он был скуп, и не потому, что издательство могло расстроить его состояние, но потому, что, в отличие от Полякова, был он хорошим коммерсантом и плохой коммерции просто не любил. К своему делу он относился очень спортивно: прибыль считал победою, убыток – поражением. Но, именно как хороший коммерсант, он понимал, что в издательском деле, как нигде, убыток, понесенный в одном секторе, способствует получению прибыли в другом. Поэтому, когда было нужно, шел он на верный убыток, зная, что в конечном счете окажется не внакладе. Кто-то прозвал его «калькулятором», и это прозвище ему нравилось».
Не удивительно, что нравилось – никаким «калькулятором» Михаил Сабашников не был. Больше того – иной раз переплачивал авторам сверх оговоренного гонорара. Про Михаила Васильевича даже ходили стишки:
Приемов ваших чище
Возможно ль ожидать?
У вас попросишь тыщу,
А вы даете пять.
Но вспомним еще раз – без фамильного капитала подобная благотворительность была б невозможна.
О братстве
Вдумчивый читатель, разумеется, заметил некую косолапость повествования. То издательство братьев Сабашников, то Михаила Сабашникова. Что же на самом деле было?
А было то же самое, что с Галереей братьев Третьяковых. Ее с самого начала собирал не кто-нибудь, а персонально Павел Михайлович Третьяков, Но когда в 1892 году, не дожив до 60 лет, неожиданно умер младший брат Павла Сергей Михайлович, тот, ощущая совершенно не существующую на самом деле вину перед усопшим, присоединяет к своему огромному и тщательно продуманному собранию картин небольшую любительскую коллекцию брата, и называет получившийся музей «Московской городской галереей имени братьев Павла и Сергея Третьяковых». И – дарит его городу Москве. Это при том, что соблюдение концепции (русское искусство, передвижничество, критический реализм) было для Павла Михайловича свято. Но своебразно воспринятый долг перед братом оказался сильнее.
Примерно то же самое произошло и здесь. Да, поначалу братья занимались своим издательским делом вместе. Но в 1905 году случилась катастрофа. В брата Сергея стрелял сумасшедший, и несколько раз попал в голову. С тех пор у Михаила появились две заботы – брат и издательство. Собственно, ради брата Сабашниковы переехали в квартиру на Тверском бульваре. До это они чудесным образом существовали в доме рядом с Арбатом. Этот дом был любимым.
Книгоиздатель Михаил Сабашников писал в своих воспоминаниях: «Мамочка отдала устройству дома весь свой пыл, на какой она была так способна… Она ездила в Париж закупать и заказывать обстановку. Все было устроено со вкусом и с чувством меры. Ничего крикливого, бьющего на эффект. Быть может, выросши в простых жилых комнатах и спокойных парадных покоях этого величавого особняка, я потому и чувствую всегда какую-то бодрую отраду, бывая в красивых и художественно обставленных зданиях. Сколько, в самом деле, наслаждений получали мы еще совсем малышами, слушая музыку или глазея на танцы в нашем белом зале, рассматривая в черной гостиной гобелены на сюжеты из басен Лафонтена, прячась в кабинете отца за гигантскую китайскую вазу. Она стояла на полу, эта великолепная ваза, вышиной в сажень с лишком, черная, с изображенными на ней золотой краской болотными растениями. Мне памятно ее первое появление у нас в доме, когда я, вбежав в кабинет отца утром до его прихода, застал перед поставленной на пол среди комнаты вазой этой камердинера Михаила в полном недоумении и буфетчика Максима, с видом знатока, каким он в данный момент считал себя, пощелкивавшего языком и выражавшего этим полное восхищение».
Но в 1906 году, ожидая возвращения брата из германской клиники, Михаил выбрал другое жилье. Михаил Васильевич писал: «Весной мы с Софьей Яковлевной (супругой М. Сабашникова – АМ.) приготовлялись к возвращению Сережи в Москву, подыскали новые квартиры для него и для себя так, чтобы Сережа попал в Москве в совершенно новую обстановку, не напоминающую кошмарное нападение на него д-ра Валле. Мы остановились на двух смежных квартирах в третьем этаже дома Коробкова по Тверскому бульвару, № 6. Они снимались до того д-ром Млодзеевским (братом известного профессора математики) и были им соединены внутренним ходом. Впоследствии в полуподвальном этаже этого же дома мы сняли помещение для конторы книгоиздательства, в бельэтаже – помещение для конторы завода… В поисках квартир мы пересмотрели большое количество домов… Их был большой выбор».
Сергей прожил еще три года. Разумеется, это были сплошные мучения. И то, что Михаил привлек его к издательской работе, было вызвано, естественно, не производственной необходимостью, а являлось, как сегодня сказали бы, частью реабилитационной программы. Брат Михаил восхищался Сергеем: «Никогда никаких жалоб. Никакого уныния. Его мужественное отношение к постигшему его бедствию внушало общее к нему уважение. Сережа много и серьезно читал. Немедленно по приезде вошел во все наши хозяйственные, заводские и прочие дела и принял на себя часть работы. С величайшим вниманием вникал во все заботы сестер. Всегда ласково занимал детей моих, заходивших к нему ежедневно утром и вечером. На столе рядом с своим креслом он всегда держал для угощения этих маленьких посетителей коробку конфет. Шутки ради он ее иногда прикрывал газетой или куда-нибудь прятал, а старшие не решались напомнить об угощении, а маленькая Таня, набравшись смелости, спрашивала: «Дядя Сережа, а где же конфеты?» Внимательно следил Сережа за ходом общественной жизни, всегда находя сказать по поводу происходящих событий что-нибудь дельное».
Издательство же носило название «братьев Сабашниковых» вплоть до закрытия, которое, кстати, произошло лишь в 1930 году. Да и то не закрылось окончательно, а было переформировано в кооперативную артель «Север».
Рукописи и канарейка
В 1917 году М. В. Сабашников писал: «О начале уличных боев мы были извещены утром в субботу тем, что в окно Сережиной комнаты… пробив два толстых стекла, влетела ружейная пуля. Сережа, сидевший в то время на своей постели, тотчас же и подобрал ее у себя под кроватью…
Однако военные действия в этот день не развивались. Ко мне среди дня беспрепятственно заходили друзья. К концу дня все же стрельба по бульвару и соседним улицам участилась. Произошло какое-то замешательство в угловой кондитерской Бартельса. В. О. Нилендер, забежавший к нам «на минутку», уже не мог от нас выйти, и мы удержали его у себя ночевать.
На следующий день (воскресенье) утром к нам явились юнкера с обыском. Днем у нас на квартире было общее собрание жильцов. От всего окружающего мы были изолированы усиленным обстрелом, от которого перебиты были все окна по фасаду. Приходилось держаться в задних комнатах. Телефон, однако, еще работал, и я даже говорил с П. А. Бурышкиным в городской думе. Он утверждал, что ведутся переговоры о прекращении военных действий.
В понедельник явились большевики. Провели тщательный обыск по всем квартирам. Искали «юнкерей» и оружие. Обрезали телефон».
В конце концов снаряд влетел о окно сабашниковской квартиры, все вокруг загорелось. Михаил Васильевич выскочил на улицу, рефлекторно схватив самое дорогое – рукописи книг, находившихся в данный момент в производстве. Рядом стояла дочка Нина и держала клетку с канарейками.
А потом жизнь неожиданно наладилась (насколько она могла наладиться при новой власти). За издательство братьев Сабашниковых вступился сам Ленин («Такому культурному издательству, как издательство Сабашниковых, мы должны оказать всяческое содействие»). Успокоил Сабашникова и нарком Луначарский («Бодро работайте в прежнем духе»).
И работа и вправду продолжилась. Служение чистому знанию и невмешательство в политику сослужили свою неожиданно добрую службу. Правда, с политикой все было не так просто – Михаил Васильевич в разное время состоял и в Союзе освобождения, и в партии кадетов, и в других политических организациях. Но все это участие было ничтожно по сравнению с главным делом жизни.Никаких роскошеств власть большевиков, конечно же, не предоставила. Да их и раньше не было, не было также в них нужды.
Нельзя сказать, что это – история про милосердие. Скорее история про жертвенность, про твердые шаги на собственном пути, про «делай, что должно, и будь, что будет». Не уверен, что есть что-то важнее этого.
