«У нас нет таких дворцов в Париже», – сказал Мюрат
На подъеме Яузской улицы, между Яузой и Садовым кольцом есть городская клиническая больница № 23 имени профессора И. Давыдовского, роскошная снаружи и внутри: типичные больничные палаты, коридоры – и здесь же атланты, ионические и коринфские колонны, маскароны, портики, богатая лепнина. Где же кроется загадка этого лечебного учреждения?
Корреспондент «Московского листка» писал: «На воротах дома Яузского отделения больницы для чернорабочих, помещающегося на Швивой горке, рядом с двумя статуями медных львов помещаются украшения, представляющие собою верх погребального катафалка.
Украшения эти, будучи окрашены к тому же в черный цвет, производят мрачное впечатление и невольно вызывают вопрос: не предполагало ли поставившее их лицо выразить ими девиз больницы с тою целию, чтобы все обращающиеся в этот печальный дом, входя в ворота, памятовали о погребальных катафалках? В некотором роде – это остроумно».
Бедняга, он подумал, что дворец – вместе со львами и другими украшениями – строили специально для больницы. Конечно же, это не так. И то, что малообразованный репортер тогдашнего бульварного листка, каковым, безусловно, являлась газета, принял древнее украшение за катафалк, вовсе не делало честь издателю и главному редактору газеты господину Пастухову.
Этот дворец был построен в 1802 году по проекту знаменитого Родиона Казакова.
Он принадлежал роду Баташовых – богатейшие российские золотопромышленники могли себе позволить оплатить услуги одного из первых архитекторов страны.
Исследователь классицизма Е. В. Николаев посвятил этому зданию один из своих вдохновенных панегириков:
«Пока эта усадьба будет существовать, Москва конца XVIII века будет известна нам не только по гравюрам и описаниям… Усадьба организует этот небольшой район. Все дома вокруг, в том числе и довольно богатые, сразу переходят в ранг рядовой застройки. С таким же блеском использованы пороки самого участка и рельефа. Под обрывом разместили службы: конюшни, каретный сарай, дровяные сараи, сенник и т. д., а в рукаве двора – огороды».
А пришедший в 1812 году в Москву маршал Мюрат был краток: «У нас нет таких дворцов в Париже». Надо ли говорить, что для своей резиденции он выбрал именно этот дворец.
Владели злодеи и ловеласы
Баташовы, невзирая на свое богатство, пользовались в России нехорошей славой. На далекой реке Выксе – там, где находились их заводы – они были зловещими вершителями даже не судеб, а жизни и смерти. Страшные слухи ходили вокруг тех заводов – якобы туда брали на работу беглых и беспаспортных, а когда приезжала комиссия, моментально сбрасывали их в рудники и заживо затапливали. Морили голодом, калечили. Распинали на кресте. Как-то раз один из Баташовых, Андрей, повздорил со своим соседом. После чего предложил помириться, зазвал к себе в гости, щедро угостил, повел показывать производство – и спихнул в раскаленную доменную печь.
Но дворец на Яузской принадлежал другому Баташову, мирному и совершенно безобидному ловеласу. Затем дом перешел к дочери Ивана Ивановича, бывшей замужем за неким господином Шепелевым (поэтому в краеведческой литературе его часто называют дворцом Шепелевых-Баташовых).
Милые и безобидные московские оригиналы.
Затем хозяевами сделались Голицыны. Именно при них в 1826 году на время коронации Николая I здесь разместился со своей свитой герцог Девонширский, английский посол.
«Сам герцог был высокого роста, очень худ и тонок, с большим носом и далеко разрезанным ртом, неловок до крайности,» – вспоминал о нем писатель М. Дмитриев.
И поражался демократичности герцогского уклада: «Все кушанья стояли на столе. Никто их не подавал; все, сидящие за столом, должны были требовать этой услуги один от другого и служить один другому. Тарелок и приборов тоже никто не переменял; а возле каждого стула стояли по обе стороны две корзины: одна пустая, чтобы складывать туда употребленные уже серебряные тарелки, ножи и вилки; а другая, наполненная чистыми тарелками и приборами, на смену».
Слуги же стояли рядом и спокойненько глазели на господ.
О, времена! О, нравы!
В 1878 году дворец был продан в казну. Его перестраивают под нужды нового хозяина – Яузской больницы для чернорабочих. К счастью, автор реконструкции – архитектор Александр Адольфович Мейнгард – сводит переделки к минимуму.
Его можно понять – не у каждого поднимется рука портить такую красоту. Особенно у столь маститого архитектора, на тот момент уже прославившего свое имя реконструкцией лютеранской церкви Петра и Павла в Старосадском переулке.
Итак, некогда барская роскошная усадьба становится лечебницей для бедных. Путеводитель по Москве издания братьев Сабашниковых возмущался: «Покои, отделанные Баташовым со сказочной роскошью, остатки которой сохранились в прекрасной росписи и лепных украшений потолков, заполнены теперь однообразными рядами больничных коек».
Дело, однако, было сделано. Сработала отлаженная схема – государство скупало недвижимость у обедневших вельмож и отдавало ее под благотворительные нужды. Логика здесь была вторична.
В газетах то и дело попадались краткие отсчеты о доставленных туда больных. По этим материалам можно смело изучать нравы эпохи и писать учебники.
«Квартирующая в доме Колесина на Семеновской улице кр. Ксения Захарова Ларина отправилась в гости к своему знакомому кр. Григорию Иванову Чеснокову, проживающему в доме Соколова, на Воронцовской улице. Проходя по лестнице в этом доме, Ларина встретилась с какой-то незнакомой ей женщиной, которая со словами: «вот тебе!» – плеснула в лицо Лариной едкою жидкостью, по-видимому купоросным маслом, а затем бросилась бежать и безнаказанно скрылась. Полученные Лариной обжоги оказались тяжкими».
«Кр. Козельского уезда Иван Яковлев Шенаев купил в Ново-Покровской аптеке на 10 копеек нашатырного спирта для лечения ног; проходя по Покровке, он пузырек со спиртом разбил. Шенаеву стало жалко денег, израсходованных на покупку нашатыря, и, по его словам, «чтобы деньги не пропали даром», он выпил все, что осталось в пузырьке, полагая, что ноги у него от этого приема перестанут болеть. У Шанаева оказался значительный обжог горла».
«Квартиранты дома Егоровой, по Вогаузскому проезду, супруги Л. М. и Н. А. Максимовы, люди пожилые, вчера целый день пили водку и в конце концов потеряли сознание. Жена Максимова тут же умерла».
«В 1 часу пополуночи, ночевавший в одной из ночлежных квартир дома Ярошенко в Хитровском переулке, кр. Владимир Николаев Эбергетидов увидел страшный сон и, спросонья выпрыгнул из окна второго этажа во двор, причем тяжко расшибся, получив перелом правой ноги».
«Двор. Николай Владимиров Минервин, проходя по Драчевке, встретился с каким-то незнакомцем, с которым вступил в разговор. Меж ними возник спор о физической силе. Незнакомец предложил тут же вступить в единоборство. Минервин согласился, и они стали бороться. Борьба кончилась тем, что Минервин упал и получил перелом ноги».
«Вчера на фабрике Эйнем на Софийской набережной мещ. Александр Баранов, 27 лет, работая в карамельном отделении, стал лакомиться эфирной эссенцией, известной под названием «белое вино завода Буш», и выпив ее, впал в бессознательное состояние».
«Служащие при магазине домовладельца Севрюгова, в Козловском переулке, крестьянские мальчики Василий Скударев и Александр Кулаков, достав в отсутствие хозяина из шкафа порох, зарядили им игрушечное ружье и подожгли. Ружье моментально взорвало, и Скудареву сильно поранило руку и бедро».
«При следовании электрического трамвая по Таганской площади взорвало тормозную колодку, и ее объял моментально огонь.
Пассажиры, видя, что в вагоне начинается пожар, бросились к выходной площадке, столкнув на мостовую крестьянина Тимофея Фомина, 20 лет, который раскроил себе череп».
«На Театральной площади вечером мчался полным ходом автомобиль. Лишь только автомобиль повернул к гостинице «Метрополь», у него открылась боковая дверца, через которую вывалился на мостовую ехавший в автомобиле пот. поч. гражд. И. М. Моргунов. При падении на мостовую он получил большую рассеченную рану на лбу и сотрясение мозга».
Все они были доставлены в Яузскую больницу.
Первые опыты с пенициллином
После революции больница сохранилась в древних стенах. Правда, ее переименовали в «больницу имени Всемедикосантруда» (впоследствии ужасное название сократилось до чуть более вменяемого – «Медсантруд»).
В двадцатые здесь властвовало ГПУ, около тысячи человек было расстреляно и захоронено прямо на территории лечебницы.
В 1999 году здесь был открыт памятник жертвам политических репрессий, расстрелянным в 1921 – 1926 годы. Камень, а на нем – пластина из металла с перечнем фамилий.
Впрочем, ужасы скоро закончились (к сожалению, только в бывшей баташовской резиденции), больница сделалась терапевтической и хирургической базой сразу нескольких медицинских вузов столицы. Кстати, именно здесь в 1943 году впервые в нашем государстве начали использовать пенициллин.
Сегодня здесь клиническая база Первого Меда, он же Московский государственный медицинский университет имени Сеченова. Больница носит имя Ипполита Давыдовского – видного советского паталогоанатома, работавшего здесь прозектором еще до революции.
И жизнь продолжается. У многих москвичей, да и не только москвичей – благодаря этой больнице.
