«Главный вклад отца Александра Меня – это опора на общину»
Мария Батова, певица, музыковед, регент, прихожанка храма Успения на Успенском вражке:
– Я застала о. Александра в последние три года его жизни. Благодаря его книгам, осознанно пришла в Церковь в 16 лет. Бывала в Новой Деревне, слушала его лекции в Москве, одну из них организовала. Но больше общалась с людьми из его общины. Это оказалось на всю жизнь. Мне кажется, главный вклад отца Александра Меня – это опора на общину. Он созидал общину в условиях, когда это было невозможно. И она строилась на дружбе, на доверии, на домашних отношениях. Старая меневская гвардия и сейчас продолжает общаться и не расстается.
Дружество, создание горизонтальных связей – вот что сделал отец Александр для своих прихожан, чем бы они ни занимались – книгоиздательством, волонтерством, просветительством, педагогикой. Он считал, что только общаясь, мы узнаем друг друга и можем вместе служить Христу. Я ходила в молитвенную евангельскую группу Владимира Николаевича Лихачева, давнего прихожанина о. Александра. К сожалению, его не стало полгода назад. В 80-е годы именно группа Лихачева была известна в приходе как ремонтная бригада. Люди не только молились вместе, но и помогали знакомым, старикам, нуждающимся – переезды, ремонты, небольшое строительство. После смерти о. Александра я еще застала следы этой активности: мы ездили в дом о. Александра к Наталье Федоровне копать картошку и работать на огороде. Это было как в большой семье.
При этом не было такого, что он всех созвал и сказал: «Давайте организуем группу и будем ходить в больницу». Сначала он пришел в РДКБ сам. Он был первым священником, который пришел не к частному лицу, а именно в детскую больницу. И когда он увидел, что там нужны волонтеры, он обратился с этим к прихожанам своей общины, которых хорошо знал.
Интересно, что, например, Владимир Шишкарев изначально только провожал девушек в больницу через пустырь и потом их дожидался. Но когда он понял, что он там нужен, то взял двухэтажную больничную тележку, на которой развозят еду, наверх поставил синтезатор, вниз – колонки, прикрутил стойку от капельницы, а на нее – микрофон. И с этой установкой он ездил по РДКБ. Он пел песни даже тем, кто лежал в боксах, через стекло. И когда я думаю о христианском больничном волонтерстве, в первую очередь, я вспоминаю его.
Некоторые иконы были детскими рисунками – их освятили и перед ними молились
– Когда отца Александра убили, часть его прихожан осталась в Новой Деревне. Другие собрались вокруг о. Александра Борисова, который с июля 1991 года стал настоятелем храма Космы и Дамиана в Шубине (и я тоже там была с первого дня). Кто-то ушел на Антиохийское подворье. Немного было мест, куда можно пойти, чтобы люди не расставались. Когда сформировалась крепкая община в храме Космы и Дамиана, магнитом для больничной благотворительности стал отец Георгий Чистяков, который заменил собой отца Александра в РДКБ. В 1994 году, когда в больнице открылся храм Покрова святой Богородицы, отец Георгий стал его настоятелем и ездил туда почти до самой смерти, пока мог.
Он причащал детей по боксам, то есть сделал молитву очень важным моментом волонтерства. Он служил литургии в особенном больничном храме, адаптированном для присутствия больных детей. Там были большие ступеньки, оставшиеся от конференц-зала, на них можно было сидеть, если мало сил (а это большинство пациентов). На одной из них лежала огромная декоративная игрушка – лошадь Егоровна, любимица детей. Пространство храма было детским и волшебным.
О. Георгий старался не тратить пожертвования на обустройство храма. Всё делали своими руками. А некоторые иконы были детскими рисунками, нарисованными под руководством волонтера-художника Анны Гноенской. Они были освящены – иконы Богородицы, св. Пантелеимона, свт. Николая, перед ними молились. Рисунок Богородицы работы Жени Жмырко долгое время украшал заглавную страницу сайта «Помогите спасти детей». Когда отец Георгий произносил проповеди, он всегда обращался и к детям тоже. Помню, он говорил: «Сегодня здесь мы, маленькие и большие, собрались вокруг нашего Господа». Дети постарше приходили к нему исповедоваться. Много детей там крестились. А во время причастия он использовал не одну, а много заранее продезинфицированных лжиц – потому что у детей, которые лежат в боксах, нулевой иммунитет.
Конечно, с детьми много играли, приносили им книги, но никого не затягивали в храм насильно, это была свобода принятия человека в его убеждениях. Конечно, мамы приходили в слезах с вечными вопросами: «За что?», «Почему это случилось именно с нами?». Размышляя о смысле страдания, отец Георгий написал свой прекрасный текст «Нисхождение во ад», впервые опубликованный в газете «Русская мысль».
Еще у отца Георгия на жертвеннике стояла пробковая доска, на которой были прикреплены фотографии умерших детей. Он всех их помнил по именам, а похоронил он сотни, потому что смертность тогда была намного выше. Это действительно было служение, в котором без веры выжить было бы совершенно невозможно.
Сейчас благотворительные концерты – престижно, а тогда боялись: «ансамбль поет за так по богадельням»
– Молодые прихожане нашего храма, которые к отцу Георгию тянулись, конечно, ездили в больницу. Майя Сонина пришла туда как волонтер-художник к тяжелобольным детям. Уже потом, проходив какое-то время, она по совету Галины Чаликовой стала больше времени уделять детям, больным муковисцидозом («они же самые заброшенные!»). Из этой просьбы постепенно вырос фонд «Кислород», которому уже 13 лет.
Я в РДКБ тоже ходила, но не как больничный волонтер к детям, потому что я в этот момент уже ходила во «взрослую» гематологию на Динамо. А в РДКБ я приезжала петь в составе хора или как регент о. Георгия. Впервые попала туда 9 сентября 1993 года, когда в холле была установлена доска в память об отце Александре Мене. Мы послужили кратенькую панихиду, и это был мой самый первый опыт церковного регентства – я еще нигде не училась, просто некому было петь.
Сперва я боялась идти, не хотелось разрушать свой уютный мир. Но вскоре я похоронила дорогого человека, он лежал как раз в той гематологии. И я осталась, бояться было уже нечего. Ведь рядом были такие люди, такие врачи, как академик Андрей Иванович Воробьев, Александра Михайловна Кременецкая, Никита Ефимович Шкловский.
Это сейчас в каждой палате есть wi-fi. А тогда ничего, кроме книжек, не было, ну радио, телевизор в холле. А в боксах не было вообще ничего. Мы ходили именно по боксам. Кому-то приносили чтение, кому-то инструменты для рисования, с кем-то просто сидели и разговаривали. Для тех, кому можно было выходить в холл, я пела концерты вместе с коллегами.
Коллег, впрочем, было всего двое-трое. Остальные боялись. Причем боялись некоторые не столько увидеть больных и распереживаться, сколько за репутацию ансамбля. Мол, если узнают, что мы поем в больнице, то пойдет слух, что – цитирую – «ансамбль поет за так по богадельням». Сейчас-то мы знаем, что благотворительные концерты – это не только правильно и хорошо, но и престижно.
Руководитель ансамбля, с которым я тогда сотрудничала, попросил меня перестать ходить. «Давай ты станешь сначала известной певицей, а потом будешь из гонораров отчислять на благотворительность», – предложил он. Я сказала, что ни за что на это не пойду, потому что могу великой певицей и не стать и гонораров больших не заработать, а эти люди нуждаются в пении прямо сейчас. И вот один раз ансамбль со мной сходил. А потом всё. Кстати, этого ансамбля сейчас нет, он распался. А я по-прежнему приезжаю в Гемцентр петь как музыкальный волонтер (реже, чем хотелось бы) – за вычетом тех десяти лет, что мы не жили в России, – когда мой муж Олег Батов был настоятелем храма в Цюрихе.
Он тоже начинал там как волонтер, мы ходили в гематологию вместе. Сначала Олег ходил со мной, когда ухаживал, потом мы поженились и еще два года ходили вместе. Сейчас он как священник тоже часто бывает в гематологии. Когда нужно кого-то причастить, он приезжает. Ни на один год, кроме тех десяти, когда мы жили не в России, это не прерывалось. Для меня это совершенно родные места.
По дороге в гематологический центр в начале 90-х я часто встречала в подземном переходе метро лицо о. Александра, смотревшее с фотографии. Тогда вышли самые первые книжки проповедей о. Александра, их продавала прямо в метро Татьяна Семененко, прихожанка о. Александра. Мы радовались этим встречам, и всякий раз встретить лицо о. Александра в метро для меня было знаком, что он не оставляет, он рядом.
«Если ты кого-то или что-то любишь, то ты живешь»
Лина Салтыкова, президент фонда «Дети.мск.ру»:
– Летом 1989 года отец Александр сказал, что теперь мы будем ходить в РДКБ – там в отделении по пересадке почки работал медбратом один его прихожанин, Михаил Яровицкий. Тогда это было одним из самых тяжелых отделений больницы с очень высокой смертностью. Детям, у которых отказывали почки, приходилось постоянно делать гемодиализ. Они жили в отделении по полгода, по году, в ожидании донорской почки. Многие не дожидались.
Тех, кто хотел бы ходить в больницу, отец Александр попросил остаться после службы, но предупредил, что будет строго отбирать. Но отбирать было не из кого: осталось всего несколько человек. Понятия благотворительности тогда не было, и желание помогать (которое я считала главным в христианстве) не было главным, что привлекало людей к церкви.
С первого прихода нашей группы в РДКБ сохранилась серия черно-белых фотографий – единственные фотографии отца Александра в больнице. Никто не понимал, что происходит, но от отца Александра всегда исходила такая привлекательная сила, что все сердца открывались, и нас повели в отделение. Главного врача не было, был его заместитель и завотделения. Так мы туда попали, составили график и начали ходить по два человека в день. Был даже составлен договор с больницей – помню, что там была нарисована церковь наша Новодеревенская и написано, что можно и что нельзя делать.
Это были голодные ужасные годы. В этом отделении, как и в других, с родителями или родственниками лежали дети со всей страны, включая все бывшие республики. Отец Александр приходил регулярно, не помню, два раза в месяц или каждую неделю, но точно по четвергам. Мы ходили на неделе по очереди. В одно из первых посещений был назначен день крещения, потому что дети практически все были некрещеные. Приехали вечером, было торжественно, кто-то принес цветы. Дети были нарядные, девочки были с бантиками. Так получилось, что у меня на руках была девочка, я стала ей крестной. А потом через много лет она приехала, уже будучи мамой. Таких историй у нас много.
Был очень светлый вечер. Я помню, что отец Александр говорил, что главное в жизни – это любовь. Если ты кого-то или что-то любишь, то ты живешь. Показал на цветок: «Посмотрите, какой он красивый». Подошла к нему одна женщина с Кавказа, мусульманка, и попросила крестить ее сына: «Мы уже здесь, у нас одна беда, одна боль. Мы хотим быть, как все».
Потом отец Александр приезжал регулярно с причастием, ходил в отделение, знал детей. Наши первые годы, к сожалению, связаны с трагическими историями, потому что дети погибали тогда регулярно. Похороны мы сразу же взяли на себя. Нам показалось, что это очень важно. Мы были их семьей, так получилось на тот момент. Потом, когда уже был отец Георгий, он называл нас зондеркомандой, потому что даже спустя много лет смертность все еще была высокой. Это одно из самых тяжелых отделений в больнице.
Это было послание от отца Александра: «Я вас не бросил и не брошу»
– Отца Александра убили меньше, чем через год. Дальше началась удивительная история. Дело в том, что летом 1990 года отец Александр впервые побывал за границей: в Германии, Швейцарии, Италии. Он везде рассказывал об этой больнице, ее нуждах. И уже после его гибели начала приходить помощь. Первой была огромная фура одноразовых шприцов из Италии на его имя (с растаможиванием тогда возникли большие проблемы). Это было послание от отца Александра: «Я вас не бросил и не брошу». Так оно и было дальше. Мне звонили со всего мира люди, церковные организации и предлагали помощь. Регулярно приходили грузы из Канады, куда эмигрировала одна прихожанка отца Александра. Первые подарки на Новый год от Деда Мороза были канадские.
Довольно быстро в отделении по пересадке почки мы стали своими. У нас была своя игровая комната, где работала наш волонтер – художница. Больница до сих пор украшена картинами детей с тех времен. Потом нас попросили ходить в онкологию и гематологию, где тоже погибали дети. Потом мы распространились уже на всю больницу.
Лет десять помогала в основном Европа и Америка. Один русский эмигрант, миллионер Провоторов, завещал нам коллекцию картин. Его племянница их продала, и большая часть денег пошла на нашу больницу.
У нас было два направления – помощь в лечении (покупка лекарств, оборудования, развитие новых технологий) и работа с ребенком и его родителями. Так и осталось до сих пор. Как сказал отец Александр: «Мы будем там, где труднее всего». Мы остались верны этому принципу.
«У меня умер попугай Кеша, надо помолиться о нем»
– Когда батюшку убили, мы стали работать при храме Космы и Дамиана в Шубине. Там был прихожанин Георгий Чистяков – известный профессор, лингвист, философ, богослов. Он ходил к нам волонтером. Потом его рукоположили, и он стал приходить к нам причащать детей, беседовать. И мы попросили администрацию дать помещение под службу. Главный врач отдал нам старый конференц-зал.
Было это незадолго до Пасхи. И отец Георгий сказал: «Давайте послужим Пасху». Быстро мы собрали иконы. Кто-то выбросил на помойку оклад иконы Смоленской Божьей Матери, и наша художница, которая с детьми занималась, нашла его. Его очистили, один наш художник подписал лики внизу, и это с тех пор наша икона, мы считаем ее чудотворной. Оказалось, что оклад серебряный, как экспертиза потом показала. Но дело не в этом. Эта икона родная для нас.
Вот так мы служили первую Пасху в новом храме Покрова Пресвятой Богородицы. Это был настоящий детский храм, а отца Георгия дети называли «волшебным батюшкой». Он рассказывал им истории, сказки. А дети приходили и писали записки типа: «У меня умер попугай Кеша, надо помолиться о нем».
Храм появился в 1994 году, а в 1997 году мы зарегистрировали фонд. Если сначала нам привозили все из-за границы в натуральном виде – шприцы, лекарства, то потом возникла необходимость зарегистрировать юрлицо, чтобы собирать деньги в России. Еще мы сделали сайт deti.msk.ru, и под этим названием нас знают до сих пор.
РДКБ – больница на всю страну, и постепенно там стали появляться и другие фонды. Мы выбрали для себя несколько направлений, в числе которых экстренная помощь, внедрение новых направлений и помощь детям-сиротам и инвалидам в лечении. Из направлений, которые мы помогали запускать, я могу назвать трансплантацию костного мозга, перитонеальный диализ, хирургическое лечение эпилепсии.
А для работы с детьми-сиротами мы создали «Городок Незнайки» – собирали больных детей по стране, связывались с детскими домами, организовывали выезды врачей. Но быстро поняли, что бессмысленно после лечения отправлять детей обратно. Во-первых, им не могут оказывать там нужную помощь. А во-вторых, им там ничего не светит. Так мы построили этот дом. В прошлом году мы праздновали 10 лет. За эти годы через «Незнайку» прошло больше ста человек. Многим из них мы помогли найти семьи.
Перед этим у нас был еще Дом Надежды. В нем жили дети в промежутках между блоками химиотерапии, после пересадки костного мозга, чтобы и в больнице наблюдаться, но и не быть в больнице. В Европе и Америке такие дома вокруг центров строит фонд «Дом Роналда Макдоналда». В России такого не было. Нам помогли наши итальянские друзья, и мы купили необыкновенный домик примерно на 30 детей. Они в промежутках между этапами лечения ехали туда, а потом опять в больницу. Это был любимый волшебный домик, просто сказочный. Сейчас мы там хотим сделать иммерсивный театр.
В фонде и вокруг него из первых прихожан осталось только двое: я и отец Петр Коротаев, который сейчас служит под Москвой, но приезжает и к нам в «Незнайку», и в РДКБ. Но мы остаемся одной семьей: врачи, мы и дети. Поэтому у нас есть понимание с врачами, у нас бывает своя точка зрения, но нас выслушивают. Каких-то детей мы берем под свою опеку, если видим трагическую ситуацию. И если врачи говорят: «мы идем в наш фонд», значит, идут к нам.
«Если ты не смог что-то сделать, отдать человеку при жизни, это можно отдать потом другим людям, живым»
Евгения Фотченкова, руководитель программ фонда «Гематология и интенсивная терапия», координатор добровольцев службы «Милосердие», прихожанка храма Космы и Дамиана в Шубине:
– Я была на лекциях отца Александра, когда училась в старших классах гимназии 1567. Под этим влиянием я и крестилась. Знакомство с ним стало для меня доказательством бытия Божия.
Через год мне понадобилась операция по удалению селезенки. Я уже была прихожанкой храма Космы и Дамиана в Шубине, где только-только начиналось служение. После операции с подачи отца Александра я начала организовывать помощь пациентам Гемцентра, а он присылал прихожанок храма с духовной литературой.
Доктор Никита Ефимович Шкловский-Корди, ученик отца Александра Меня и человек, от которого я узнала само слово «волонтер», просил меня преподавать врачам английский язык, поэтому я знаю многих. И это мне пригодилось в организации работы с добровольцами, которой я занялась в 2010 году.
Мы обратились в православную службу «Милосердие», и совместно с ее добровольцами и прихожанами наших двух храмов – Космы и Дамиана в Шубине и Успения на Успенском вражке (где настоятель отец Владимир Лапшин и служит отец Олег Батов) – организовали группу милосердия. А потом меня также попросили заниматься фондом «Гематология и интенсивная терапия», созданном в 1992 году Александрой Михайловной Кременецкой, женой Андрея Ивановича Воробьева, который долгое время руководил Гемцентром.
Первые годы существования фонда были очень трудными, и каждый помогал как мог. С 1993 по 1999 годы в ГНЦ работала Елена Николаевна Авалиани, прихожанка Новой Деревни и позднее храма Космы и Дамиана. Она создала благотворительную аптеку «Окно помощи», которая помогала доставать лекарства. Елена Николаевна позже долго и тяжело болела. Недавно мы проводили ее в последний путь.
Одно время отец Георгий Чистяков лечился в Гемцентре, и когда его не стало, я послушалась его призыва. Он всегда говорил: «Если ты не смог что-то сделать, отдать человеку при жизни, это можно отдать потом другим людям, живым». Вот мне казалось, что я не смогла чем-то ему помочь, мне хотелось отдать это людям, которые лежат в ГНЦ, и всегда чувствую связь, его молитвенное заступление в этом служении.
Фонд не только оплачивает лекарства для пациентов и лечение, но и выполняет самые разные просьбы – отвезти пациента на ПЭТ КТ, привезти лекарства и продукты, оплатить такси и гостиницу, найти, где пожить пациенту, помочь поставить правильный диагноз. Наши добровольцы могут и белье взять постирать, и что-то домашнее приготовить, если просят пациенты или врачи. Весной не стало нашей Вики Галочкиной, и мы успели еще до карантина открыть ее фотовыставку у нас в Гемцентре. После ее смерти Викины мама и муж захотели стать волонтерами. Мама будет помогать в Первой Градской, а муж записался добровольцем к нам в Гемцентр.
«Везде, где бы мы ни были, мы составляли список добрых священников»
Светлана Яблонская, руководитель психологических проектов фонда «Общественный вердикт» (признан в РФ иноагентом), прихожанка храма Космы и Дамиана в Шубине:
– Бога я чувствовала с детства, но поскольку у меня семья атеистическая, коммунистическая, я не знала этому имени. А где-то через полгода после убийства отца Александра я купила на развале первую вышедшую о нем книжку воспоминаний, открыла, начала читать и поняла, как называется то, что я все жизнь любила.
В 92-м я крестилась, а осенью 93-го пришла в храм Космы и Дамиана, потому что знала, что там ученики отца Александра. В храме только что рукоположили отца Георгия Чистякова, я подошла к нему и сказала, мол, столько всего хорошего, как бы делиться этой радостью. Он позвал меня с ним в больницу. Так для меня началась РДКБ.
Два года – с 1993-го по 1995-й я туда ходила, а потом пошла учиться богословию на библейско-патрологический факультет Российского Православного университета к отцу Георгию (первая корочка у меня был факультета иностранных языков МПГУ, но при этом диплом я писала по психологии). А параллельно стала получать различные практические психологические специализации. В частности, начала заниматься телефонами доверия.
Это был «Озон» – первый в России центр, работавший с детьми, пострадавшими от насилия, в первую очередь, сексуального, но не только. Потом я помогала ставить другие телефоны, сначала в Москве, потом по России и Средней Азии. В итоге я достаточно быстро ушла в кризисную психологию. Помогала женщинам-беженкам из Чечни. Поддерживала специалистов, работавших с темой взрывов домов в Москве. Мы с коллегами были одними из первых «кризисников» в стране.
В 2008 году я пришла работать в фонд «Общественный вердикт», который занимается поддержкой пострадавших от произвола правоохранительных органов и пыток. Например, сейчас идет большой процесс по делу о пытках Евгения Макарова в ярославской колонии ИК-1, сотрудники колонии предстают перед судом. Это важно, потому что есть мнение, что если человек осужден, то с ним можно и нужно делать все что угодно. Избиения и пытки проходят под грифом воспитательной работы.
В работе я не позиционирую себя христианским психологом, потому что я не работаю в приходском консультировании, я работаю для всех. Но из-за специфики моего направления тема Бога и того, как Он ко всему этому относится, встает очень часто. Если для человека это значимо, то мы говорим о Боге. И здесь важно, что мне есть, на что опереться.
Я имею в виду не только церковные тексты. Приходская жизнь бывает разная. Порой человек в страдании попадает на жесткого священника, и это чудовищно. Отец Георгий Чистяков, помню, ужасно ругался, когда слышал о случаях, когда мамам больных детей говорили, что это им за грехи.
На радости, а не только на чувстве долга можно очень многое сделать
– В не очень больших городах телефоны доверия чаще всего до недавнего времени оказывались единственной кризисной службой. Например, когда случился пожар в клубе «Хромая лошадь» в Перми, бросили команду, которую я очень хорошо знаю и люблю. В таких ситуациях у очень многих людей возникает потребность пойти в церковь, про это говорить, получить поддержку или просто с этим побыть в храме. К сожалению, не от всех священников люди получают то, что им нужно. Поэтому везде, где бы мы ни были, мы составляли с каждой командой список добрых священников.
Мой ранний опыт сформировал и меня, и многих из нас. Это как воздух, его не замечаешь, а он есть, и без него невозможна жизнь. Я знаю, что Бог всегда за меня, что бы ни было. Я могу не понимать, как это происходит в той или иной конкретной ситуации, но эта основа есть всегда, и она очень помогает.
У меня был важный момент: я узнала свой онкологический диагноз 4 августа, в день рождения отца Георгия Чистякова и день успения владыки Антония Сурожского. Утром я была на литургии, а потом поехала к онкологу узнать результаты биопсии. И думала, что, естественно, все будет хорошо. В такой день ведь не может быть иначе. Может. Это было жестко, как и для любого человека, но при этом все равно вопроса «Как ты меня оставил?» или «За что?» не возникало никогда. Просто такая задача. Я очень рано приняла, что страдание в мире есть. И было бы странно задавать вопрос «Как же так, как меня это коснулось?», если я с двадцати лет рядом с тяжелобольными детьми.
Кто-то вспоминает 90-е как ужасное время. Конечно, и голодно было, и трудно было, и одеты все были незнамо как. Но при этом очень много было инициатив, места для свободы. Для меня в том времени было очень много радости. Думаю, что все это шло через отца Георгия и от отца Александра. Именно на радости, а не только на чувстве долга можно очень многое сделать. Если ты знаешь, что Бог всегда за тебя, то хочется это нести дальше, хочется этим делиться.
«Из прекрасного междусобойчика вдруг рвануло огромное дерево благотворительности»
Екатерина Марголис, художник, график, книжный иллюстратор и дизайнер:
– Знакомство с отцом Александром Менем для меня началось с его книг, которые тогда были запрещены. Первый раз «Сына человеческого» мне вслух прочла мама. А в десять лет я нашла, где его книги хранились у родителей, и читала их тайком.
Вскоре после убийства я прочла воспоминания о нем: как он рос, как рано понял свое призвание, как много работал. Книгу «Сын человеческий» он задумал еще в подростковом или даже детском возрасте. Эта устремленность не к придуманной цели, а к цели, которую человек ощущает внутри себя, тоже произвела на меня очень большое впечатление.
Уже гораздо позже я пришла в храм Космы и Дамиана. Сначала туда пришла моя младшая сестра Аня, которая потом работала в фонде имени отца Александра, директором которого был его младший брат Павел Вольфович. И тогда же мы друг за другом пришли в Группу милосердия при РДКБ, и привела нас туда Галя Чаликова, которая стала нашей ближайшей подругой на многие годы. И дальше была целая огромная жизнь.
Галя была человеком выдающимся, гениальным и очень скромным. Она никогда не ставила ни свое имя, ни свою личность впереди того, что делала. И при этом обладала феноменальной способностью видеть больше, дальше. Группа росла, но было понятно, что нужно системное решение. И Галя сказала: «Нам нужен фондик». Она стала первым директором «Подари жизнь», а Чулпан Хаматова и Дина Корзун – его лицами и соучредителями. Фонд начал стремительно развиваться и превратился в очень мощную силу, которая могла системно помогать. Очень быстро из такого прекрасного междусобойчика вдруг рвануло огромное дерево благотворительности.
Галя всегда умела вовлекать всех людей, которые были необходимы в тот момент для решения задачи. Это мог быть попутчик в самолете, охранник в супермаркете… Если болел азербайджанский мальчик, она через два шага дозванивалась до президента Азербайджана. Это происходило на наших глазах, огромными усилиями, с одной стороны, а с другой – совершенно чудесным образом.
«Галя умела делать огромные масштабные вековые проекты без пафоса, как будто мы выбирали, какую полочку на кухне повесить»
– Когда мы начинали, дети попадали в Москву с сильно запущенными диагнозами, и даже те болезни, которые на тот момент умели лечить, часто оказывались фатальными. Именно потому что дети долго добирались до больниц, где их начинали правильно лечить. Я помню историю, когда мальчика не могли привезти вовремя, потому что семья жила в каком-то селе, скорая была, но бензина не было, и чтобы собрать денег на бензин, всей деревней собирали ягоды и продавали.
Поэтому одной из задач, которую ставила Галя, было развивать медицину на местах. И оборудование, и квалификация врачей – много что в это входило. Еще фонд занимался поиском квартир. В общем – огромный комплекс проблем, на первый взгляд неочевидных. Ребенку нашли деньги на лечение, на пересадку, и кажется, что проблема решена. На самом деле нет, каждый ребенок – огромный роман со множеством сюжетных линий. И для этого нужен был мощный мозговой центр, который умеет заниматься и фандрайзингом, и перенаправлением ресурсов, и долговременными системными проектами, а не только латать дыры и тушить пожары.
Центр детской гематологии, онкологии и иммунологии имени Димы Рогачева – это тоже было Галино детище. Все началось с того, что Владимир Путин приехал к Диме поесть блинов. Галина Новичкова и Алексей Масчан выступили с предложением создать клинику, и Галя сумела быстро-быстро вложить идею в нужные уши, и все завертелось. Я помню, Галя говорила: «Если в нашем центрике будет такой фасад, тебе нравится?» Она хотела, чтобы он был цветной, чтобы детям было нестрашно. Галя умела делать огромные масштабные вековые проекты абсолютно без пафоса, как будто мы выбирали, какую полочку на кухне повесить. Она умела думать обо всем сразу. Гениальный мозг и сердце и человек.
