За что советская власть не любила блаженных

Разозлить его было невозможно

Когда Максиму исполнилось 10 лет (1870), он потерял отца, а вскоре и мать. Для мальчика это стало таким потрясением, что чуть погодя он ушел странствовать, как говорили, «по святым местам».

Тридцать лет о нем ничего не было слышно, а когда Максим вернулся, то его едва узнали: он странно выражался, предпочитал жить на улице и ходить босиком. При этом знал наизусть многие церковные службы и богослужебные тексты, часто их напевал. А читать не умел.

Поначалу в деревне решили, что Максим в странствиях лишился рассудка. Но со временем некоторые стали догадываться, что тут другое. Вроде, говорит чудно, а если прислушаться – получается загадка, которая вскоре отгадывается событиями в жизни.

Однажды, в начале войны 1914 года, односельчанина Максима, Андрея Груздева, в бане которого иногда жил Максим, призвали в армию. «Прощай, Максим Иванович, может, не вернусь!..», – сказал Груздев ему перед уходом. «До свидания, сладкий барин!», – ответил  Максим Иванович со «сладкой», радостной улыбкой. И Груздев  почувствовал, что они еще встретятся. Эта мысль поддерживала его на войне, и вернулся с фронта он живым и здоровым.

Дочь его, Ве­ру Груз­де­ву, Мак­сим Ива­но­вич на­зы­вал Хри­сто­вой неве­стой. «Вер­но, ты, Ве­ра, за­муж не вый­дешь», — го­во­ри­ла ей мать. И дей­стви­тель­но, она оста­лась де­ви­цей.

Были люди, которые жалели Максима, называли уважительно «Максимом Ивановичем», старались его накормить, обогреть и дать приют. А вот деревенские мальчишки, точно, как написано в старинных житиях, смеялись над святым: били его камнями и палками и дразнили. Максим Иванович только улыбался, разозлить его было невозможно.

Если кто-нибудь дарил сапоги Максиму, он их сразу же отдавал другим людям или клал в них бумагу, чтобы ходить было неудобно. У него было две рубахи, которые он одевал одну на другую и никогда не снимал.

Как-то раз друг Максима, священник Николай Житников, уговорил Максима «попариться в бане». Долго священник стоял под дверью, а когда зашел в парную, то обнаружил Максима, сидящего в грязных рубахах на полке. Максим, весь красный, с улыбкой сказал: «Так ты же мне сам велел париться, а не мыться».

«Да пожар же!»

Мак­сим Ива­но­вич ни­ко­гда не го­во­рил с че­ло­ве­ком пря­мо, а все­гда как бы о се­бе. При­шел как-то к Мак­си­му Ива­но­ви­чу свя­щен­ник Гри­го­рий Аве­рин, и бла­жен­ный ска­зал ему:
– Вот Мак­си­ма Ива­но­ви­ча ско­ро за­бе­рут. Ско­ро за­бе­рут – да это ни­че­го. Умрет Мак­сим, и при­ле­тит со­ло­вей, но не ся­дет на мо­гил­ку и не про­по­ет.
Вско­ре о. Гри­го­рий был аре­сто­ван и в ла­ге­ре рас­стре­лян.

И только когда человек никак не понимал сказанного, блаженный Максим говорил прямо. Как-то си­дел Петр Ко­че­рин со сво­и­ми дру­зья­ми на за­ва­лин­ке. И Мак­сим Ива­но­вич тут же. Вдруг по­сре­ди раз­го­во­ра Мак­сим Ива­но­вич го­во­рит:
– Вот, ды­мок по­шел.
Но ни­кто не об­ра­тил на это вни­ма­ния. Мак­сим Ива­но­вич через неко­то­рое вре­мя на­стой­чи­вее про­из­нес:
– Ды­мит. Ды­мит.
Но опять ни­кто на его сло­ва не об­ра­тил вни­ма­ния, и то­гда Мак­сим Ива­но­вич уже в го­лос за­кри­чал:
– Да по­жар же!
Тут все вско­чи­ли. За­бе­жа­ли за дом, а там по­лы­ха­ло гум­но.

В гости к Максиму Ивановичу из Кинешмы, пешком (60 км от деревни, где жил блаженный) часто приходил епископ Кинешемский Василий (Преображенский), с которым блаженный имел духовное общение, владыка его исповедовал и причащал. Епископ говорил о юродивом: «Многих я видел подвижников, молитвенников и духовных людей, но этот ближе всех к Богу».

Епископ, который и сам был праведник, понимал, что под видом деревенского простака Бог послал людям подвижника, достигшего чистоты сердца, бесстрастия, независимости от чего-либо земного и потому получившего многие дары – прозорливости, утешения, благодатной помощи людям.

Максим, предчувствуя визит епископа, предупреждал Екатерину Груздеву, у которой часто жил. Благодаря этому она успевала навести порядок и подготовиться к приходу дорогого гостя.

Но незадолго до ареста епископа Василия Максим не стал предупреждать хозяйку, а когда епископ пришел к Максиму, блаженный усадил его не в доме за столом, как обычно, а на пороге, предсказывая скорые испытания.

Пришедшей к нему Ольге Добрецовой Максим Иванович сказал:
– Ты оста­вай­ся, а то лю­ди злые…
Не по­слу­ша­лась она и по­шла. Нуж­но бы­ло ид­ти глу­хим ме­стом. И ви­дит – сто­ят му­жи­ки. Бро­си­лась она бе­жать, му­жи­ки – за ней. Взмо­ли­лась Оль­га к бла­жен­но­му Мак­си­му о по­мо­щи. И слы­шит – стих звук по­го­ни, пе­ре­ста­ли ее пре­сле­до­вать.
Оль­га ни­ко­гда не рас­ска­зы­ва­ла бла­жен­но­му по­дроб­но­стей сво­ей жиз­ни в об­ще­жи­тии, где у нее не бы­ло ни кро­ва­ти, ни по­сте­ли, она спа­ла на по­лу.
Мак­сим Ива­но­вич сам го­во­рил:
– Вот раз­ва­лят­ся, как ба­ре, на кро­ва­тях, а у ме­ня – паль­то под го­ло­ву и под се­бя.
Паль­то это вско­ре укра­ли, о чем ей бла­жен­ный сам ска­зал:
– Вот ка­кие злые лю­ди, паль­туш­ку укра­ли. Но ты не рас­стра­и­вай­ся. Вско­ре Оль­га на­шла на зем­ле день­ги, ко­то­рых как раз хва­ти­ло на по­куп­ку паль­то.

Бы­ва­ло, что Мак­сим Ива­но­вич ни к ко­му не шел но­че­вать, а са­дил­ся со сво­им меш­ком по­сре­ди ули­цы и си­дел здесь по несколь­ку дней. Од­на­жды зи­мой он про­си­дел так неде­лю. Од­на жен­щи­на сжа­ли­лась над ним:
– Мак­сим Ива­но­вич, так же нель­зя.
– Ко­неч­но, нель­зя, – крот­ко от­ве­тил бла­жен­ный, но не сдви­нул­ся с ме­ста.

Од­на­жды, ко­гда бла­жен­ный жил у Груз­де­вых, он на­чал с са­мо­го утра петь за­упо­кой­ные сти­хи­ры и пел их по­чти весь день. Хо­зяй­ка спро­си­ла:
– Что ты все за­упо­кой­ные сти­хи­ры по­ешь? Мак­сим не ответил, про­дол­жая петь, а закончив, ска­зал:
– Ну, те­перь все. От­пе­то. Опус­кай­те в мо­ги­лу.
Вско­ре при­е­ха­ли из Ки­не­шем­ско­го Успен­ско­го мо­на­сты­ря и ска­за­ли, что в мо­на­сты­ре умер­ла мо­на­хи­ня.

Пора багаж собирать

Мно­гие, ви­дя, ка­кую жизнь блаженный Максим ве­дет, го­во­ри­ли:
– Мак­сим Ива­но­вич, ты уже спа­сен, ты уже в Цар­стве Небес­ном.
– А кто это зна­ет: в Цар­стве ли? – от­ве­тит бла­жен­ный, глянет на об­раз Ца­ри­цы Небес­ной. – Ца­ри­ца Небес­ная! – вос­кликнет и заплачет.
Очень любил Максим Пасху. Зная служ­бу на па­мять, он подпевал на богослужении, а потом сидел до рассвета, молился. На Пас­ху, говорил, – солнце играет.

Неза­дол­го до сво­е­го аре­ста (1928) Мак­сим Ива­но­вич при­шел к о. Ни­ко­лаю Жит­ни­ко­ву и ска­зал:

– Отец Ни­ко­лай, да­вай ба­гаж со­би­рать.

И дей­стви­тель­но, вско­ре они оба бы­ли аре­сто­ва­ны. Как выяснилось, секретарь деревенского комитета бедноты (позже председатель колхоза) Василий Сорокин и его сын Владимир пожаловались на юродивого в ОГПУ, просили забрать его в тюрьму.

За блаженным и отцом Николаем приехали в село. Стояла зима.

Андрей Груздев спросил у милиционера, в чем обвиняют Максима Ивановича? Милиционер ответил: «Да нам не жалко. Он нам не мешает, но на него уже третье заявление подано с просьбой арестовать.

Так что собирайся, Максим Иванович, поехали». Максиму не потребовалось время на сборы: у него не было вещей. По пути одна женщина спросила у Максима, куда его везут. Он радостно ответил: «К Царю на обед!» Он знал, что впереди его ждут жестокие побои и смерть, но и видел, какую награду приготовил ему Господь за страдания.

В кинешемской тюрьме юродивому организовали пытки, держали то в жаре, то в холоде. Священник Николай Житников был свидетелем мучений и убийства блаженного и говорил, что святой безропотно переносил страдания и «умер, как великий праведник».

За что арестовали блаженного?

А все-таки, за что же арестовали блаженного Максима Ивановича? Чем помешал «странненький» главе деревенской бедноты Сорокину и его сыну-трактористу? Вроде не кулак, чтоб позавидовать, и не видный катехизатор молодежи? Так за что?

Клирик храма Покрова Божией Матери на Лыщиковой горе (Москва), автор житий новомученников и исповедников российских, игумен Дамаскин Орлов, на вопрос, чем советской власти мешали юродивые, говорит так:

«Люди боялись открыто исповедовать свою веру, но почитание Христа ради юродивых, блаженных, все оставивших ради бескомпромиссного исполнения заповедей, не прекратилось, хотя этот подвиг приобрел в ХХ веке несколько иной смысл.

Юродивые, жившие в христианском обществе, шли на крайнее средство для приобретения совершенного смирения — непрекращающееся поношение от мира. Но в России в ХХ веке во время гонений на Церковь это стало не актуально, потому что мир, объявивший Богу войну, сам принялся смирять христиан за одну только веру Христову. Но тогда почему этот вид подвига все же продолжал существовать?

Это все были подвижники, в сознании которых подвиг юродства был укоренен в традиции Церкви, что во многом помогло им остаться на высоте подвига, которым они свидетельствовали о вере, когда Церковь земная стала подвергаться гонениям, а церковная проповедь не только за пределами храмов, но и внутри них почти прекратилась.

Послереволюционные и двадцатые годы в России, когда жили Евдокия Пузовская, Мария Ивановна Дивеевская, Максим Иванович (Румянцев) и Алексий (Ворошин), были временем расцвета духовной жизни, когда Церковь, хотя и находилась под внешним давлением, но внутренне устраивала свою жизнь совершенно свободно.

Если до наступления периода гонений Христа ради юродивые были примером подвижников, которые самый разум внешне вменяли ни во что, скрывали свои дары, то в двадцатые и тридцатые годы юродивые становятся духовными просветителями, живыми носителями церковного опыта, проповедниками Священного Писания, наставниками в духовной жизни.

В условиях, когда храмы были закрыты, духовенство арестовано, сослано или расстреляно, именно к юродивым обращались люди за христианским советом, помощью, утешением».

Использованы материалы книги игумена Дамаскина Орловского «Му­че­ни­ки, ис­по­вед­ни­ки и по­движ­ни­ки бла­го­че­стия Рус­ской Пра­во­слав­ной Церк­ви ХХ сто­ле­тия. Жиз­не­опи­са­ния и ма­те­ри­а­лы к ним. Кни­га 2» Тверь. 2001. С. 265-271.