Монах: Моему дедушке было 36, когда он стал дедушкой.
Очень сложно при нынешней гиперсексуальной культуре ждать до тридцати лет, чтобы жениться, оставаясь при этом целомудренным. Для этого нужно прилагать серьезные усилия, а большинство людей этого делать не желают. Следствием современной модели сексуального поведения стала доступность абортов. Подобная модель позволяет жить со всей роскошью, откладывать брак и, наконец, иметь сексуальные отношения, не заботясь об обязательствах, накладываемых рождением ребенка. Люди при этом могут стремиться к удовольствию и случайным связям, а ребенок, который мог бы быть зачат, не будет препятствовать их самореализации, то есть карьерным планам и прочим программам. Аборт занимает ключевое положение в светской модели поведения, являясь ее неотъемлемой частью.
Лечение извращенного сознания этой культуры заключается не только в том, чтобы говорить, что аборт – это плохо (хотя это и в самом деле очень плохо). Кто-то сначала должен подвести людей к таким рамкам, через которые они смогли бы разглядеть свою ошибку – то, что они живут нехристианской жизнью. Они должны понять, что означает правильно пользоваться своим сексуальным инстинктом, вне зависимости от того, станут ли они монахами или будут жить в браке. Они должны понять, что брак является призванием к воспитанию детей, а не к обладанию двумя источниками доходов для удовлетворения многочисленных потребностей роскошной жизни. Нужно вести жизнь аскета. В центре проблемы абортов находится не какой-то сложный биоэтический вопрос, а весьма старый вопрос о применении аскетического воздержания против дурного использования своих сил и борьбы за то, чтобы направить эти силы правильно. Для этого нужен какой-то ясный ориентир в мире. Возвращаясь к основному вызову светской культуры, приходится признать, что она уже неспособна знать отдаленные цели человечества и мира.
В силу радикального обмирщения западной цивилизации обычная медицинская практика дошла до того, что аборт стал обычной частью нашей жизни и медицинского ухода. Супругу Брайана, мою дочь Христину ее лечащий врач спросил: «Хотите, я проведу обследования, чтобы проверить, нет ли у вашего ребенка каких-нибудь отклонений?» (речь идет о дородовом диагнозе). На что она ответила: «А для чего вам понадобились такие исследования? Вы хотите вылечить ребенка?» Тот сказал: «Нет». На что Христина заметила: «Тогда это означает, что вы хотите убить моего ребенка, ведь так?». Врачу это очень не понравилось, и он больше ничего не стал спрашивать. Нужно рассказать женщинам о том, что западная цивилизация будет представить им желанной саму возможность аборта, убийства их ребенка, чтобы они стали считать его одним из путей лечения. Дородовой диагноз и выборочный аборт им представят как нечто основополагающее в рамках правильного отношения к родительской ответственности.
Лекарство от подобных извращенных теорий находится внутри сердца. Человек уже в раннем возрасте должен решить, как он, мужчина ли, женщина ли, собирается жить. Человек должен выбрать, собирается ли он стать монахом или жениться, и затем ему следует осуществить свой выбор с как можно большей серьезностью. Для православных христиан наша биоэтика является частью всего образа жизни, полностью обращенной к Богу. Мы не блуждаем бесцельно в этом мире. Конечно, это не означает, что я не поддамся искушению пойти ложным путем, но, по крайней мере, у меня есть карта, на которой указано и мое местоположение, и нужное направление. Мой духовный отец должен помочь мне прочесть эту карту и поддержать меня в моем обращении к Богу, что требует подвижнических трудов. Всю нашу православную биоэтику можно свести к тому, чтобы достойно приступить к Божественному Причастию. Наши этика и биоэтика ориентированы на Евхаристию. Если мы будем помнить это, то не забудем, что пытаемся поступать правильно для того, чтобы быть в общении со Христом. Повторюсь – у нас нет некой внешней этики, и, более того, саму правильность или неправильность поступков мы оцениваем с точки зрения того, позволяют ли нам подобные действия устремляться к Богу, приступать к Божественному Причастию. Вот это и является основой подлинно православной биоэтики, основой литургической, аскетической и евхаристической. Если мы будем так размышлять и помогать молодежи мыслить подобным же образом, то молодые люди станут пришельцам в чужой стране, подобно христианам первого века. Они будут знать, что отличаются от других, и что это хорошо.
Действительно, правильная позиция. Вчера вы говорили о гомосексуализме, а именно о каком-то законе в Канаде, который запрещает даже публичное чтение того отрывка из Библии, где говорится о греховности гомосексуализма, и считает нечто подобное преступлением…
Да, Канада представляет прекрасный пример того, насколько радикально отличается светская культура от православного христианства. С позиций светской культуры нас обвинят в сектантстве за исповедание веры в Бога как во Всемогущего Отца, а также если мы признаем за мужчинами главенствующую роль в семье и Церкви и осудим идею женского священства. Осуждая безнравственность сексуальных действий вне супружеского союза мужчины и женщины, мы будем выглядеть «гомофобами».
Чтобы выжить в подобных условиях, нам нужно воспитывать таких ученых, которые будут понимать, где находятся подлинные философы и специалисты по биоэтике. Подлинные специалисты по биоэтике есть там, где существуют люди, способные научить нас подвигу, способные дать нам ясно понять, как, несмотря на искушения светской культуры, осуществить правильный выбор в момент оказания врачебной помощи. Так, например, в Америке сформировалось Общество Православных Философов «София» 12, в рамках которого всегда проводятся встречи с подлинными философами – монахами. Они проходят в монастыре Святых Архангелов в пригороде Сан-Антонио. Мы, ученые философы, должны понять, что подлинная философия не в светском заведении, не в университете, а там, где мы пребываем в молитве. Наш манифест миру должен быть таким: существует лишь один Бог, Который есть истина, и Его Воплощенный Сын, Премудрость, Которого мы должны возлюбить, причем возлюбить Его всем сердцем, и уже через эту любовь возлюбить ближнего. Мы поможем людям не прибегать к абортам, к эвтаназии, которая используется все больше и больше, а также к поощряемому медициной самоубийству. Мы поможем людям узнать и вкусить подлинный смысл их жизни.
Наш старец13 постоянно напоминает, что многие, а особенно современные отцы, говорили, что богослов не тот, у кого диплом и кто знает о Боге, но тот, кто знает Бога.
Да, ваш старец прекрасно сформулировал это. В Средневековье на Западе поддались искушению рассматривать богословие прежде всего как научную дисциплину. Возникновение западных университетов, имевших в своем составе богословские отделения, изменило смысл понятия «богословие». В XIII веке, когда открывались университеты в Париже и Праге, философия изменилась до такой степени, что для познания Бога уже больше уже не требовалось очищать сердце. Вместо этого интерес все больше и больше стал проявляться по отношению к третьему объекту – к этике и богословию как интеллектуальным научным дисциплинам. Исходя из западного представления об этике и богословии, в Православии нет этики и богословия как чего-то третьего между нами и Богом. Наша этика и богословие – это наша связь с Богом.
Так было и в Византии: великих богословов и отцов Церкви называли философами, но отнюдь не теми философами, которые были оторваны от жизни в Боге и опыта.
Именно так. О философии как о третьей стороне нас уведомляет третья статия Акафиста, в которой говорится, что Богородица «любомудрыя немудрыя» показала, «хитрословесные бессловесные» обличила и «ветия многовещанныя, яко рыбы безгласныя» показала.
Что касается эвтаназии – действительно ли она узаконена в некоторых странах?
Да, в Нидерландах и Бельгии. Эвтаназия включает в себя два основных элемента. Она одновременно предполагает и намерение убить, и некое действие или его отсутствие, которое закономерно приводит к смерти. Например, если бы кто-то из монахов подошел ко мне и сказал: «Герман, у меня болит голова, можешь дать мне аспирин?», я бы дал ему аспирин для того, чтобы у него прошла головная боль. Однако всегда сохраняется весьма небольшая возможность, что аспирин станет причиной его смерти. Каждый год множество людей умирает из-за того, что аспирин вызывает у них желудочное кровотечение. Давайте предположим, что вот сейчас ко мне придет мой злейший враг и попросит аспирин, а я дам в надежде, что это его убьет (знаю, что вероятность этого невелика, но надеюсь, что диавол мне поможет) (смеется). В таком случае я совершаю совершенно противоположное действие. Намерение определяет смысл действия. Таким образом, если больной испытывает очень сильные боли, и я даю ему морфин не для того, чтобы его убить, хотя и знаю о смертельной опасности – я не участвую в эвтаназии или его боли. Василий Великий говорит, что мы дает опиум тем, кто испытывает боль14, хотя всегда есть опасность, что он приведет к смерти. Когда назначают лечение с целью проведения курса терапии, это не является активной эвтаназией, но действием, направленным на борьбу с болью.
Я также могу прервать лечение, но не для того, чтобы убить больного, а потому, что лечение ему надоело и приводит в отчаяние. Таким образом, если бы имело место конкретное вмешательство, которое очень раздражало бы больного и он не смог бы более выносить его, то груз лечения мог бы стать искушением, подтолкнувшим к совершению греха. Даже если бы он мог умереть, останови я лечение, сам факт прекращения лечения не являлся бы действием пассивной эвтаназии.
Давайте рассмотрим тот случай, когда у больного серьезная форма рака. Если в продолжение лечения страдания больного только усиливаются, а врач боится, что больной придет в отчаяние, по согласию с больным он может прекратить лечение. Это не будет пассивной эвтаназией.
Врач прекращает лечение не для того, чтобы убить больного, иначе бы это было пассивной эвтаназией, которая сегодня широко распространена. В светском обществе никто не спрашивает о намерении врача или больного. Лишь немногие задают вопрос, прекратится ли лечение из-за того, что больному тяжело его переносить морально, или же из-за того, что больной желает умереть. В кругах светских специалистов по этике в 70-80 годы имела место широкая дискуссия об особой роли намерения в этике. Сейчас пассивная эвтаназия стала приемлемой, так что существует попытка смешения между пассивной эвтаназией и отказом предложить лечение во избежание морального вреда для больного.
Нужно не только отделить пассивную эвтаназию (намеренное прекращение поддерживающей терапии с намерением умертвить пациента), от активной (действия, которые влекут за собой смерть). Нужно также отличать добровольную эвтаназию от недобровольной и невольной. Добровольная эвтаназия имеет место в том случае, когда больной просит, чтобы его умертвили, недобровольная – когда больного умерщвляют вопреки его желанию, чтобы положить конец страданиям, а невольная – в случае с недееспособным пациентом, если, по мнению врача, тот хотел бы, чтобы у него отняли жизнь.
Только добровольная и невольная эвтаназии разрешены законом. Кроме того, во многих законодательствах позволяется третьему лицу дать больному средства для прекращения его жизни.
Так это самоубийство!
Да, ассистируемое самоубийство имеет место, когда кто-то предоставляет другому средства для совершения самоубийства. В применении к эвтаназии ассистируемое самоубийство – это когда убивают больного. Нидерланды движутся сейчас к тому, чтобы разрешить применение эвтаназии по отношению к младенцам, то есть своего рода разновидность детоубийства. Подобное поведение можно ожидать в каком-нибудь языческом обществе, потому что языческий мир, которому наследовало христианство, допускал убийство детей. С каких пор мы превратились в общество язычников? Ассистируемое врачом самоубийство является в настоящее время законным в штате Орегон, а также в Швейцарии. Многие едут в эту страну, чтобы уже не вернуться. Ассистируемое самоубийство также, по всей видимости, законно в Германии, но в нем не участвуют врачи. Очень скоро ассистируемое врачом самоубийство разрешат в большинстве стран, и возможно, в большинстве штатов США. Особую скорбь вызывает то обстоятельство, что в Бельгии и Голландии в больницах, принадлежащих католической церкви, разрешена эвтаназия. Налицо активное содействие злу. Я разговаривал с одним человеком, работавшего в качестве специалиста по биоэтике, как он сам себя называл, в одной из католических больниц. Он сказал, что там никогда не практикуется невольная эвтаназия, а только добровольная. Тем не менее, в государственных больницах практикуют и тот, и другой вид. Есть подтверждения тому факту, что в вышеупомянутой католической больнице пациентов сначала причащают, а потом убивают.
Возьмем пример престарелого человека, который пребывает в коме, и мы знаем, что он умрет, если, конечно, не произойдет чуда. Он подключен к специальному аппарату, позволяющему ему жить, но эта процедура стоит очень дорого. Семья не знает, что делать. Они боятся, что если отключить его от аппарата, это будет эвтаназия. А вы что думаете по этому поводу?
Подобные решения следует принимать, строго следуя святоотеческому духу. Когда Василий Великий в 55-м вопросе рассматривает данную тему, он рассуждает о том, как далеко должно простираться использование медицинской помощи 15. Речь идет не о том, можно ли ее прекратить, но о том, можно ли ее использовать. Святитель отвечает на последний вопрос утвердительно, но затем приводит условия, при которых это невозможно. Он подчеркивает, что медицина тогда для нас неприемлема, когда она превращается в самоцель. Если каждый из нас будем прилагать все усилия только для того, чтобы любыми средствами сохранить материальную жизнь, свою собственную или своих ближних, тогда наш подход к медицине неправилен, потому что мы делаем из нее идола. Как я уже заметил, если в результате несчастного случая я потеряю способность ощущать, медициной нужно воспользоваться, чтобы эту способность восстановить, а затем покаяться в грехах и причаститься Пречистых Тайн. Но после того как я восстановил способность чувствовать, медицина может очень часто направлять меня по ложному пути. Поэтому намного лучше было бы те же самые средства, которые расходовались на меня, направить на помощь бедным, в православные миссии в Африке и Индии. Эвтаназия является эвтаназией только тогда, когда мы действуем, либо, наоборот, бездействуем с намерением отнять жизнь. Если мы действуем с целью контролировать боль (даже если это каким-то образом увеличит опасность смерти), поскольку под воздействием сильных страданий люди могут отчаяться и согрешить, и если мы прекращаем лечение, поскольку оно может нанести вред духовной жизни больного, тогда в своих действиях мы руководствуемся долгом духовно оградить больного. Но в любом случае есть опасность потерять всякое сострадание в вопросе сохранения жизни. Именно это происходит в эпоху развитой технологии, когда мы склонны подменять нашу веру в Бога верой в технологии. Технологии могут нас сбить с толку, а одним из величайших идолов нашего времени является именно медицинская технология. Я предполагаю, что православные в Греции дают, по крайней мере, десять процентов своего дохода Церкви. В США на медицинское обслуживание мы даем один доллар из семи, 14% национального дохода, а немцы – один из десяти евро. Если в Греции отдают от десяти до пятнадцати процентов своего заработка на Церковь, то можно сказать, что медицина для этой страны не является большим идолом. Но если денег на медицинское обслуживание греки станут тратить больше, чем жертвуют Церкви, то медицина может стать некой всеохватывающей страстью. Мы уже редко строим большие кафедральные соборы, но все чаще – огромные медицинские центры.
Какова православная позиция в вопросе о «смерти мозга»?
Святитель Григорий Палама, рядом с новой часовней которого мы сейчас находимся, говорит, что не существует учения о том, какой орган является главным по отношению к различным функциям нашего организма16. Он сказал, что решать, какой орган является центральным, может только медицина. Я согласен со святителем. Когда мы говорим о сердце на языке богословия, то имеем в виду нашу душу, а не плотской орган. Мы знаем, что у людей могут быть и искусственные сердца, но они также будут грешить или обращаться к Богу.
Позвольте, я покажу вам на одном условном, страшном примере, почему именно головной мозг, а не сердце, является основой для жизни в этом мире. Жил один очень светский человек по имени Антуан Лоран Лавуазье (1743 – 1794), который дал определение тому, что такое кислород. Во время Французской революции 8 мая 1794 года он был обезглавлен. Будучи светским ученым, перед казнью он попросил своих друзей засечь время, в течение которого он будет открывать и закрывать глаза после того, как его обезглавят. А сейчас представьте себе, что голову ему отрубают не в 1794, а в 2005 году, и у него есть друзья. Как только ему отрубают голову, они вставляют в отрубленные вены и артерии эластичные трубки и подсоединяют их к искусственному сердцу. Голову же до того как он перестанет открывать-закрывать глаза, быстро увозят из города. Кровь продолжает течь, но он еще способен общаться с окружающими, открывая-закрывая глаза. Другие друзья подключают его тело и отвозят в другой конец города. Так у них тело в одном конце Парижа, а голова – в другом.
Естественно, мы рассуждаем условно?
Конечно. Но сейчас такое вполне могло быть возможным. Робеспьер (1758 – 1794), который захотел бы убедиться, что Лавуазье мертв, послал бы своих людей, чтобы его убить. А в каком случае они бы его убили? Когда стреляли бы в сердце, или когда в голову? Думаю, что в голову. Иначе получится, что просто стреляешь в тело, но глаза на другом конце Парижа еще открываются и закрываются, задавая вопросы: «А Лавуазье отрубили голову? Мне не терпится: надеюсь, что никто не спасет свою голову» (смеется), «А он еще жив?». Мы понимаем головной мозг и плотское сердце эмпирически. Итак, я думаю, что очень важно, чтобы до того, как объявить, что человек мертв, головной мозг умер полностью. Если головной мозг умер полностью, тогда человек уже не принадлежит более этому миру. Тем не менее люди всеми силами желают заполучить различные части тела и органы для пересадки. В некоторых американских клиниках не дожидаются смерти мозга. Ждут, пока больной будет отвечать критериям донора, «у которого не бьется сердце». А это означает, что головной мозг не умер, просто сердце перестало биться, и человека теоретически можно было бы оживить. Головной мозг может еще функционировать. Это может быть одним из видов убийства.
На чем должна основываться наша уверенность в том, что головной мозг мертв?
Мы можем быть уверены, когда именно мозг как орган уже поражен, поскольку это можно определить в рамках классических критериев для полной смерти мозга. Но согласно критериям для доноров, у которых не бьется сердце, он может и не умереть. Поэтому я весьма обеспокоен использованием такого определения.
Возможна ли полная трансплантация сердца?
Да. Проведено множество таких пересадок.
А сколько лет потом живут эти люди?
Многие жили больше десяти лет. Сейчас успешный исход намного выше в процентном отношении, чем раньше. Медицинский факультет Байлора был одним из первых заведений, где проводили пересадки сердца. Я видел много больных с пересаженным сердцем. Реально изменило ситуацию лекарство под названием циклоспорин, которое помогает ограничить тенденцию тела отторгать трансплантированное сердце, потому что в самом начале реакция организма на чужой орган 17 представляла довольно серьезную проблему. Но лекарство циклоспорин заметно увеличило процент успешных трансплантаций.
Известно некоторое беспокойство по поводу того, что вместе с трансплантируемым органом реципиенту каким-то образом якобы могут передаться черты характера донора. Вам когда-нибудь приходилось слышать о таких случаях?
Всякие истории можно услышать, и я слышал многие наподобие этой. Но чтобы мне лично знать такого пациента – нет. Я разговаривал со своими близкими друзьями-профессорами, которые проводят трансплантации сердца, но и они отвечали отрицательно.
Брайан 18: Вы знаете фильм «Малышка на миллион»? Это был такой успешный фильм с Клинтом Иствудом об одной девушке, которая начала заниматься боксом и стала профессионалом. Жизнь ее полностью изменилась, и если раньше она не получала ничего, то потом стала зарабатывать огромные деньги. Но однажды во время одного боя у нее ломается шея, и ее полностью парализует. В оставшейся части фильма речь идет о нравственной дилемме, стоящей перед ее тренером: нужно ее убить или нет, потому что она не может пошевелить ни одной частью тела, а потому сама покончить с собой не может. Фильм героизирует поступок тренера, который набрался мужества, чтобы убить эту девушку. Мое внимание также привлек тот факт, что с этой дилеммой тренер продолжает ходить к одному католическому священнику, и в конце концов тот говорит ему – убирайся отсюда, не приходи завтра в церковь, так что тренер сам принимает решение и убивает девушку.
Брайану известно о том, с чем мы столкнулись в папских университетах. Я спрашивал тамошних врачей об их отношении к эвтаназии, и приблизительно 30% из них высказались «за». Как я уже отмечал, эвтаназия становится на Западе частью светской культуры. Наши подходы к медицине будут отличаться. Представьте себе, что я иду от медицинской школы Байлора к университету Райса. И в тот момент, когда я невнимательно перехожу дорогу, меня сбивает огромный грузовик, подбрасывает в воздух, и, приземлясь, я оказываюсь в отделении интенсивной терапии одной методистской больницы. Шансов выжить у меня нет, но несмотря на это врачи прилагают все усилия. Меня подключают к трубкам, а когда спрашивают мою супругу, что со мной делать, она отвечает: «Поддерживайте в нем жизнь, попытайтесь привести его в чувство, а я приведу священника, чтобы его исповедал». Я использовал бы все средства, чтобы привести человека в чувство, чтобы он, а в данном случае даже я сам смог бы в последний раз исповедаться и причаститься Пречистых Тайн. Нужны мне после этого все эти трубки, чтобы придти в отчаяние? Нет, тогда можете прекратить терапию. Мы делаем это не для того, чтобы убить, вызвать смерть, а чтобы не превращать медицину в сверхзатратный процесс. Наш подход к медицине заметно отличается от подхода светского общества.
Конкретизируем наш предыдущий вопрос. Предположим, что есть человек, имеющий опыт Божественной благодати – нечто естественное, что в первую очередь касается души, но в то же время и тела. Отцы рассуждают о физическом сердце, которое играет в этом особую роль. Изобильное излияние Божественной благодати касается и физического сердца человека. Если это сердце будет пересажено кому-то другому, или если предположить, что мы берем сердце мусульманина и пересаживаем его христианину, то испытает ли реципиент при этом какое-то духовное воздействие? Сможет ли ум, как он определяется в отеческой традиции и отличается от помышлений, соединиться с этим новым сердцем?
Святых прославляют после их кончины, но и до последнего суда, до того, как они снова получат свои тела, они сохраняют ум и видят Бога. Мощи святителя Иоанна Сан-Францискского (Максимовича) находятся в кафедральном соборе, однако святой, как чистый сердцем, зрит Бога, переживает духовное присутствие Бога, но не физическим сердцем, а сердцем души. Поэтому, чтобы обладать умом, не нужно физическое сердце. Духовное наше сердце не зависит от физического. Еда, которую я съел здесь, в Ватопедском монастыре, медленно впитывается клетками моего сердца, и таким образом оно постоянно меняется. Моя душа способна преобразить этот телесный орган в «мое собственное сердце» 19[19]. Мы обладаем способностью одухотворять собственное тело, делать его своим до самой смерти. Мы придаем ему индивидуальность и делаем своим собственным. Говоря о трансплантированном сердце, мы тоже говорим об изменении, просто более резком.
Захотел бы тот, кто приобрел мир и сердечную молитву, трансплантированное сердце? Возможно, нет. Такое серьезное хирургическое вмешательство могло бы поколебать духовное состояние этого человека. 55-е правило Василия Великого полагает важные границы и указывает направление. В некоторых случаях монах не должен оставлять монастырь, даже если ему требуется медицинская помощь – то есть не оставлять то место, которое дарит ему сердечный мир. Так в одних обстоятельствах монаха нельзя принуждать поехать, например, в Салоники для лечения, а в других его бы заставили. Это из разряда тех вопросов, которые нужно отдавать на суд нашего духовного отца.
Мы знаем, что святые изменяют мир, поскольку умерщвляют свое «эго» и принимают Христа. Потому мы и почитаем мощи святых. Что касается переливания крови, то принять в себя кровь святого может оказаться большим благословением. У меня есть очень маленькая частичка ткани, принадлежавшей преподобному Герману Аляскинскому, которая просто касалась его. Но поразительно то, как святые, о чем мы знаем из Деяний Апостолов 20, могут преобразовывать вещество благодаря нетварным энергиям Бога. Что было бы, если преподобный Герман стал донором крови? Не знаю, я не обладаю необходимым рассуждением, но думаю, что было бы здорово, если бы святой дал свою кровь для переливания. Люди, которые пьют воду из колодца преподобного Германа, меняются к лучшему.
Но это может подействовать и противоположным образом?
Мир освящается благодаря нашему человеколюбивому отношению к ближним.
Я имею в виду, если донором был плохой человек?
Священник молится на литургии Василия Великого, чтобы по благости Божией зло претворилось в добро. Причина, почему Церковь молится, чтобы вырвать мир из рук начальника мира сего, чтобы последний (то есть мир) освятился. Мы благословляем все. Даже техасских коров можно освятить. Церковь призывает падший мир обратиться от зла и возвращает его к святости. Возможно, было бы неплохо освятить сердце, которое принимает реципиент от дурного человека. Церковь, несомненно, обладает силой с помощью благословения изгладить зло из сердца и крови любого грешника. Церковь, которая есть тело Христово, способна преобразовать все. Таким образом, когда священник находится рядом с больным, которому производится пересадка органа или переливание крови, он должен благословить и человека, и трансплантируемый орган. Возможно, я кажусь вам в каком-то смысле неестественным. У меня была катаракта, а теперь у меня стоят пластиковые линзы. Когда меня благословляет священник, благословляется все – второй Адам преобразует мир.
Святитель Григорий Палама говорит, что ум пользуется в качестве инструмента и сердцем.
Верно.
Поскольку после пересадки больной будет пользоваться чужим сердцем, следуя той же самой традиции православного трезвенного делания, то на самом деле не важно, у кого взято сердце.
Это абсолютно так. Мы усваиваем себе нашу материальную ипостась, как, например, это имело место в случае с моими пластиковыми линзами.
А сейчас мы хотели бы затронуть какую-нибудь конкретную биоэтическую дилемму, которая связана с искусственным оплодотворением. К примеру, допустим, что у супружеской пары нет детей, и она принимает решение прибегнуть к искусственному оплодотворению, в результате которого используются только две или три яйцеклетки, в то время как оплодотворяются все. Насколько это согласуется с учением Церкви, икономией и благословением духовного отца, исходя из того, что многие духовники дают благословение на подобную репродуктивную процедуру?
Искусственное оплодотворение включает способ воспроизводства, который полностью достигает поставленной цели, или, в данный момент, по крайней мере, не очень сильно отклоняется от нее. Исходя из того, что мы живем в раненом и греховном мире, зачастую самое лучшее, что может сделать наш духовник, так это помочь нам хотя бы подойти как можно ближе к идеальной цели, принимая во внимание наши страсти и немощи, когда ясно, что мы не сосредоточены на идеале. Люди часто объяты страстным желанием родить ребенка. Это желание может привести их к разводу и другим худшим поступкам, чем искусственное оплодотворение. Следовательно, духовник может позволить искусственное оплодотворение точно так же, как и в вопросе со вторым браком, который «не оправдывает ожиданий» Церкви. Тем не менее в духе церковной икономии такой шаг может быть благословлен. Но как вы отметили, при искусственном оплодотворении есть ограничения: все эмбрионы должны быть вживлены, а сперма должна браться у супруга. Несмотря на это, мы должны помнить, что есть такие вещи, на которые, принимая во внимание поврежденную человеческую природу, духовники дают благословение, а мы в свою очередь должны понимать, что не достигаем идеала и, следовательно, должны скорбеть об этом. Очень важно скорбеть о наших немощах.
Что касается доноров органов до смерти (например, если речь идет о пересадке почек) или после смерти, то апостол Павел говорит, что тело человека это храм Духа Святого 21 и нам не принадлежит. Иными словами, у нас нет никаких прав даже на наше собственное тело, ведь оно принадлежит Богу.
Мы должны различать три вида случаев. Апостол Павел знает, что наше тело нам не принадлежит; вообще-то нам ничего не принадлежит. Мы даем то, что имеем, как дар Божий, и давать нужно с любовью. К чему бы я ни прилепился из того, что у меня есть, я буду осужден за это. А сейчас представьте, что (упаси Боже) один из моих внуков родился с нефункционирующей печенью. Мог бы я дать ему одну пятую своей? Может быть, и можно было бы отрезать часть печени. Такой дар был бы актом любви. Это было бы приблизительно похоже на то, как если бы я дал денег нищему. Если я думаю о деньгах, как о своей собственности, то это грех. Я должен дать другим свободу, когда в этом есть необходимость. Но естественно, есть то, что я не могу дать другим. Я не могу убить себя, чтобы дать органы своим внукам, но могу подвергнуть себя опасности ради своих внуков. Это хороший и благородный поступок. На отделении философии, где я преподаю, нас таких, верующих в Бога и полностью следующих традиции, только двое: я и один еврей. Он очень болен, и один из его сыновей дал ему свою почку, что является актом любви. Нам подобает участвовать в подобных поступках.
Также мы должны быть очень осторожны в отношении любого донорства органов, которое сделало бы невозможным для нас своевременные похороны – или, по крайней мере, нужно, чтобы оставалось достаточно членов тела для похорон. Существуют три причины, по которым важно, чтобы тело было предано земле. Во-первых: православное отпевание является таинством Церкви, и очень важно, чтобы мое тело погребалось с церковным благословением. Во-вторых, видя мое тело, люди, собравшись вокруг меня, будут за меня молиться. В-третьих, также важно, что когда люди видят, что я мертв, у них есть шанс поразмышлять, что в один не очень отдаленный момент на моем месте будут они сами. Именно поэтому хорошо, чтобы присутствовало тело, которое можно похоронить. Короче, есть серьезные причины сохранить тело или не дать произвести такие вмешательства, которые сделают похороны по существу невозможными. Но в вышеуказанных рамках помогать другим хорошо, становясь донором органов.
Во время войны в Сербии отмечалось, что некоторые быстро изымали органы у убитых людей, поставив, таким образом, это дело на рыночную основу, сделав бизнесом…
Продажа органов могла бы быть идеальным решением, но страны второго мира сделают ее злом, худшим абортов. Сторонники гуманизма хотят считать продажу органов безграничным кошмаром, чтобы было видно, что сами они обладают нравственными принципами, хотя в то же время они ежегодно убивают 50 млн. нерожденных детей. Размышляя о продаже, а не о добровольной передаче своих органов, человек уклоняется с правильного пути приблизительно в той же степени, как и при использовании искусственного оплодотворения. Мы должны напоминать, что святые продавали себя в рабство, чтобы помочь беднякам. Если бы монах продал свою почку, чтобы помочь бедным, то это было бы священным актом любви. Если бы бедняк продал свою почку, чтобы помочь своей семье, то это также могло бы быть актом любви. Однако для мирского сознания подобные действия хуже, чем убийство нерожденных детей.
Последняя причина, которая подкрепляет мнение о том, что пересадка органов допустима – это то, что святой Косьма пересадил орган, взятый у цветного африканца европейцу. Если Церковь никогда не осуждала эту икону, то уж точно она не осуждала и пересадку органов 22. Моя зять Брайан напоминает мне, чтобы я подчеркнул тот случай в Сербии, где людей, по всей видимости, убивали с целью забора у них органов для пересадки. По его замечанию, это точно могло бы представлять серьезную опасность во времена социальной нестабильности.
Если бы с помощью новых технологий мы могли, например, намного увеличивать продолжительность жизни, скажем до 150 – 200 лет, то каковы были бы последствия такой возможности?
Если бы медицина могла увеличить срок жизни человека до 150 – 200 лет, то почему мы, христиане, должны волноваться по этому поводу? Так, например, библейский Мафусаил достиг возраста девятисот шестидесяти девяти лет 23. Важно не то, сколько мы живем, а то, как живем, чтобы затем жить в вечности. Если нас будет слишком волновать наше долголетие, а не то, будем ли мы жить со Христом, тогда мы окажемся совершенно неспособны провести различие между количеством и качеством. А какова цена всему этому, мы уже знаем.
В высшей степени важно, чтобы мысль человека не замыкалась в секулярные рамки. Она должна выйти из границ своей перспективы, из своего мировоззрения. Если она снова будет покоиться на светском основании и искать ответы на вопросы на светском уровне, то она погибнет. Мирское мышление превратит небольшие холмы в горы, в то же время игнорируя существование настоящих огромных гор. Всегда важно за основными вопросами видеть суть. Центральная проблема – возлюбить Бога всем сердцем и всей душой, а вас так же, как самого себя. Это означает, что я должен попытаться стать хорошим супругом, хорошим отцом, хорошим дедушкой, хорошим учителем, не прилепляться со всей страстностью к этой жизни, но всей душой искать рай. Нужно направить все свои помыслы на достижение единой истины – Святой Троицы.
Мы несем подвиг в постмодернистском, постхристианском, посттрадиционном мире. Нам приходится иметь дело с антагонистической, мирской культурой, которая желает вытеснить христианство и его спасительную весть на обочину жизни. Эта культура желает заменить правильные отношения между людьми всем, чем угодно, и вообще всем, чего человек субъективно и страстно желает.
Мирская культура извращает все наши отношения. Взгляните вокруг себя, и вы увидите, в какой степени законы мира противоречат законам христианской традиции. Мужчины и женщины оставляют брак ради случайных и поверхностных связей. Те, кто заключает брак с лицами своего пола, ищут вместо милости и оставления грехов церковного благословения на свой поступок. Для светского общества представляет соблазн положение мужчины как главы в Церкви и семье. Сама мысль, что кто-то может шествовать подвижническим путем к искренней любви Божией, считается безумным фанатизмом. Во всем этом главную роль играет светская биоэтика. Наша же биоэтика должна стать частью Новой Твари, чтобы через Вочеловечение люди смогли наконец-то найти истинное лекарство, которое приведет их к вечной жизни, к обожению, которое достигается с помощью нетварных энергий нашего Искупителя.
А сейчас мы хотели бы, чтобы вы ответили на несколько более личный вопрос. Когда вы обратились в Православие, и довольны ли своим выбором до сих пор? С другой стороны, оказал ли ваш выбор влияние на ваш подход к этике, и как конкретно он повлиял на вашу преподавательскую и научную деятельность?
Я стал православным в Великую Субботу 1991 года. Этот факт изменил всю мою жизнь. Надеюсь, что ветхий человек уже полностью мертв. Все во мне сейчас отличается от того, что было раньше. Нет такого слова, которым можно было бы описать то всеобщее изменение, которое затронуло все аспекты моей жизни. Сейчас, когда я стал православным, это означает, что некоторые предметы, которые я преподаю, такие, как история философии, возможно, кажутся теми же самыми – но причина, по которой я ими занимаюсь, уже изменилась. Я пользуюсь возможностью донести до своих студентов ту мысль, что Запад идет ложным путем. Правильный путь показывает святитель Григорий Палама. Многие, если не все проблемы западной философии происходят от того, что она не следует тем путем, который указал святитель. Когда у меня есть возможность, как исследователь, я пытаюсь напомнить людям, что западная культура потерпела крах.
Было ли в вашей преподавательской деятельности в учебных заведениях Райса или Байлора какое-нибудь особенное событие, о котором вы хотели бы рассказать?
Самым главным событием в моей жизни было мое крещение в Православной Церкви (смеется), а все остальное я считаю несущественным. Ничто не может приблизиться по своему значению к вышеуказанному факту. Я радуюсь, когда кто-то из студентов обращается к святому Православию. Христос указывает им путь, а я могу, по крайней мере, дать им карту, ведущую к Нему. Это доставляет огромную радость. Я пытаюсь объяснить другим смысл того великого дара, который мне дан (имеется в виду Таинство Святого Крещения).
Все, что вы сказали о Православии, очень важно, но давайте немножко отвлечемся. Скажите, на лекциях, которые вы читаете по всему миру, например в Гонконге, происходит ли что-нибудь, что вы назвали бы уникальным?
В виду того, что я стал православным, все важные события совершились в Церкви. Самым лучшим в Гонконге было то, что там можно было побывать на Божественной литургии и причаститься Пречистых Тайн.
Где именно?
В храме святого Луки.
——————————-
12SOPHIA = Society of Orthodox Philosophers in America. Назад
13 Речь идет о настоятеле Ватопедского монастыря архимандрите Ефреме. Назад
14Μ. Βασιλείου, Όροι κατά πλάτος, ερώτησις 55, PG 31, 1045 BC. Назад
15Μ. Βασιλείου, Όροι κατά πλάτος, ερώτησις 55, PG 31, 1052 BC. Назад
16Γρηγορίου Παλαμά, Υπέρ των ιερώς ησυχαζόντων 2,2,30 εκδ. Π. Χρίστου, τομ. 1 Θες/νικη 1962 с. 535-536.
См. Γρηγορίου Παλαμά, Ομιλία 53, εκδ. Οικονόμου, Αθήνησι 1861, с. 174, «νου δε όργανον ουδέν εστίν» Назад
17Здесь идет речь о генной несовместимости, которая и является основной проблемой при трансплантациях. Назад
18Брайан Кристофер Патридж – зять Энгельгардта (муж его дочери Христины) и директор Центра Культуры, Этики и Окружающей Среды в Гомере (Аляска). Назад
19Здесь профессор Энгельгардт использует термин «сердце» согласно с традицией трезвенных отцов. Назад
20Деян. 19.12Назад
21См. 1 Кор. 6. 19Назад
22Авторитет этого святоотеческого свидетельства оспаривался как позднейшая прибавка (согласно христианскому преданию, святые бессребреники Козьма и Дамиан пересадили орган, взятый у жителя Мавритании, белому пациенту). Тем не менее, несмотря на возможную недостаточность исторических данных, Церковь в своем сознании допустила трансплантацию как акт любви и усвоила в своей иконописной традиции. Исходя из этого, позиция профессора Энгельгардта не отступает от церковного сознания. Для более подробной информации по вопросу о трансплантациях см. в издании Элладской Православной Церкви Εκκλησία και Μεταμοσχεύσεις, Αθήνα 2001 и Νικολάου Χατζηνικολάου, Σεβ. Μητροπολίτου Μεσογαίας και Λαυρεωτικής, Αλλήλων Μέλη, εκδ. Κέντρου Βιοϊατρικής Ηθικής και Δεοντολογίας, Αθήνα 2005. Назад
23Быт. 5. 27. Назад
