В широкий российский прокат вышел главный французский кинохит сезона – сентиментальная комедия «1+1» (Intouchables, 2011) о трогательной межрасовой дружбе богатого утонченного паралитика и молодого жизнерадостного гопника.
Из грязи
Двадцатилетний сенегалец Дрисс (знаменитый во Франции комик Омар Си) – обладатель атлетического тела, фонтанирующего тестостерона и, скорей всего, незаконченного среднего – только что освободился из тюрьмы, куда попал за кражу. Теперь, надеясь утаить от матери причины шестимесячного своего отсутствия, возвращается в семейное гнездо в одном из рабочих парижских предместий, где обитает в стесненных жилищных условиях с многочисленными братьями и сестрами дошкольного и школьного возраста.
Впрочем, эти (и другие) биографические обстоятельства мы узнаем немного позже, потому что с самых первых кадров режиссеры Оливье Накаш и Эрик Толедано стремительно и нелинейно усаживают зрителей в машину представительского класса и уносят вместе с двумя главными героями, на предельной скорости куда-то далеко вперед – как в буквальном, так и в фигуральном смыслах – по вечерним улицам. А на самом деле история картины («основанная на реальных событиях»), начинается со знакомства этих двух авантюристов-гонщиков, состоявшегося после того, как вышедший на свободу Дрисс приходит в некий частный дом, расположенный в центре Парижа, и представляющий собой, без всякого преувеличения, аристократический дворец, который в темноте (если не снаружи, то внутри) легко принять за Лувр. Хозяин дома – миллионер Филипп (Франсуа Клюзе), чье сорокалетнее примерно тело ниже шеи с некоторых пор парализовано вследствие несчастного случая на любительских занятий планеризмом, – объявил вакансию на место личного помощника, и Дрисс явился, чтобы – официально – пройти собеседование, а фактически – чтобы поскорее, без бессмысленных расспросов (кто ж возьмет его в приличный дом?), уговорить работодателя поставить подпись на заранее составленной бумаге об отказе (обязательную для оформления пособия по безработице). Заодно, пока никто не видит, Дриссу удается прихватить с комода антикварное яичко Фаберже, ценность коего он себе едва ли четко представляет.
Вопреки резонным ожиданиям героя (но не искушенных зрителей), Дрисса, менее всего похожего на добросовестную няню или, например, на педантичного секретаря, все-таки берут на испытательный период. С предоставлением отдельного жилья (роскошно меблированного зала и не менее огромной ванной комнаты), питания, одежды и зарплаты, на которую подавляющее большинство французов не рассчитывают даже в самых своих радужных мечтах.
Без жалости
Причина столь нетривиальной кадровой политики (как вскоре без обиняков, открытым текстом объяснит работодатель) в том, что он, Филипп, не может больше видеть около себя все эти постные, трагические, соболезнующие выражения на лицах вышколенных медсестер и братьев милосердия. Неважно, лицемерных или искренне участливых; последнее, пожалуй, даже хуже. Негласно воцарившийся с того трагического дня и не желающий заканчиваться траур, в различной мере соблюдаемый служебным персоналом, медиками, близкими и проч. (кроме дочери-подростка, погруженной лишь в свои амурные дела), давно исполнил все положенные функции сочувствия и утешения, и теперь он совершенно бесполезен для Филиппа, не намеренного погружаться в два невыносимых чувства, хорошо знакомых многим инвалидам – всеотравляющую жалость к самому себе и такую же ненависть к своей жестокой и несправедливой участи.
Поэтому в ответ на вразумления приятеля, не видящего смысла, только риски, в приеме на столь важную позицию неквалифицированного полу-уголовника с, мягко говоря, сомнительными нравственными свойствами («Не забывай, в трущобах живут безжалостные люди»), Филипп не возражает, а скорей подхватывает эти рассуждения, утверждая, что именно безжалостность ему сейчас нужней всего на свете. И с улыбкой мазохиста вспоминает, видимо, неисправимую привычку нанятого ассистента всякий раз протягивать ему звонящий телефон, как если бы Филипп мог взять этот телефон рукой и приложить его к уху.
И в самом деле: ворвавшись в качестве лже-кандидата в зал, где проходило собеседование, Дрисс даже не пытался, хотя бы из формальной вежливости, изобразить сочувствие, как остальные соискатели. С порога сообщив о том, что претендует лишь на подпись, он, однако, успевает за дальнейшие две-три минуты разговора грубовато приударить за обескураженной рыжеволосой ассистенткой, изложить свои нехитрые пристрастия в области эстрады и дать понять Филиппу (тонкому ценителю и знатоку искусств), что тот не смыслит ровным счетом ничего ни в настоящей музыке, ни в настоящем юморе (последнее – в отместку за проигнорированную шутку и, возможно, за высокопарность рассуждений). Даже обнаруженная Дриссом несколько поздней, чем следовало бы, инвалидность собеседника, прикованного к креслу на колесиках, не превратилась в повод выражаться аккуратнее – Дрисс ограничился лишь тем, что едва заметно сбавил взятый им с порога тон. Тем самым обнажив бескорыстную и совершенно искреннюю, хоть и совершенно мимолетную, эмпатию.
Эта прямота и даже наглость дикаря, в упор не сознающего, как способны ранить необдуманные, брошенные вскользь слова, и потому свободно обсуждающего, как в поговорке, о веревках в доме только что повешенного, покоряют утонченного аристократа с первых же минут знакомства. Впрочем, только ли в прямоте и наивности дело? Вероятно, эти человеческие качества (не скажу, что очень редкие и ценные) чернокожего пришельца, внука или правнука раба, не произвели бы впечатление на образованного, умного и к экзальтации не склонного Филиппа, кабы не иные, более заманчивые свойства, как будто прилагающиеся в комплекте с примитивной неотесанностью: потрясающее, заразительное жизнелюбие, которого так не хватает в этих живописных чопорных стенах, и по-хорошему наивное, ребяческое простодушие. Оно-то, это неиспорченное простодушие и переходит временами в пресловутую «жестокость», самое себя не сознающую; в ту самую «безжалостность», в сущности противоположную садизму – может быть, о чем-то близком рассуждал Филипп, любуясь Дриссом и почти не слушая его безостановочную болтовню.
Если же мы вспомним о приятной глазу молодости новичка и завидных физических данных (понятно, что такой легко поднимет тело взрослого мужчины и перенесет его, куда потребуется), то безумное на первый взгляд решение взять Дрисса в дом уже не будет выглядеть безоговорочно безумным. Скорее, его безумие останется в пределах социологического ракурса, но неужели человек всецело сводится к его происхождению и приобретенному диплому?
Союз головы и тела
Обрадованный незаслуженным, говоря начистоту, трудоустройством, Дрисс переезжает во дворец Филиппа и, начиная с утра следующего дня, приступает к освоению премудростей ухода за парализованным хозяином.
Диапазон необходимых навыков поначалу кажется огромным. Служебные обязанности в части ежедневной гигиены – с ними персонал знакомит Дрисса постепенно, чтобы поберечь его неподготовленную психику. Но даже при таком щадящем темпе избежать сугубо истерических припадков не выходит. Оторопь и чувство отвращения у Дрисса вызывают даже самые невинные процессы, символически ассоциируемые героем с чем-то недостойным настоящего мужчины или сексуальным – как, например, натягивание Филиппу на ноги специальных чулок.
Однако вскоре обучение оканчивается, и мы все чаще видим парочку совместной проводящей культурный досуг. Герои устраивают упоминавшиеся адреналиновые гонки на парижских улицах, посещают оперу, на которой Дрисс шокирован, а Филипп получает наслаждение от якобы чужого, но на самом деле проживаемого вместо с Дриссом культурного шока; с увлечением танцуют (для чего приходится взвалить кайфующего Филиппа на широкую грудь Дрисса); обсуждают все подряд – от беспредметной живописи, уважаемой Филиппом и вызывающей ухмылки Дрисса (который все же дебютирует и в качестве художника). Отдельная, особняком стоящая и очень важная для Филиппа тема, которую он часто обсуждает с Дриссом – давняя и очень романтическая переписка с незнакомой дамой, которую шеф никогда не видел, но в которую влюблен заочно, восхищенный ее тонкой душевной организацией и способностью переносить свои чувства мысли наблюдения на бумагу. Конечно, Дрисс ничего не смыслит в этой многомесячном пинг-понге письмами и настаивает на необходимости организовать свидание, но разве не такого же развития событий хочет и изысканный Филипп?
На убой
В мемуарах Георгий Данелия вспоминает, что когда они втроем – с писательницей Викторией Токаревой и режиссером Шуриком Серым – сели писать сценарий «Джентльменов удачи», он – как наиболее опытный комедиограф и худрук – с самого начала «решил дать себе волю» и написать «верняковый», убойный сценарий, который бы пробил все бюрократические инстанции и чиновничий скепсис. А потому вставлял в сценарий все проверенные репризы, гарантированно вызывающие смех: двойников, переодевание мужчин в женское платье и т. п. В комедии «1+1» французского тандема Оливье Накаша и Эрика Толедано нет ни двойников ни трансвеститов, но эффективных, на контрасте, оппозиций здесь отнюдь не меньше: богач-бедняк, белый-черный, больной-здоровый, дворянин-простолюдин, высококультурный-малограмотный… и этот список можно продолжать.
Во Франции «Неприкасаемые» быстро превратились в лидера проката и кассового чемпиона, да и в остальном мире выступили и продолжают выступать с соразмерным успехом, всюду собирая хвалебные зрительские отзывы. Критики по большей части тоже оценили фильм доброжелательно, хотя не обошлось и без довольно едких наблюдений, особенно в Америке.
После того, как знаменитый Weinstein Co. приобрел права на экранизацию, во влиятельном журнале The Variety заметили, что римейк придется сильно переделать. И что оригинальная история частенько балансирует на грани фола.
Несомненно, кое в чем американцы правы. Так, кое-где французская комедия цинична (аплодисменты танцам Дрисса – в чистом виде поощрение белыми господами развлекающей их, извините, «неразумной обезьяны»), а кое-где напротив – чересчур расчетливо предусмотрительна (если бы соавторы действительно хотели «столкновения» культур, им следовало бы взять не добродушного улыбчивого негра, а гораздо более строптивого араба). Ну и, наконец, претензии героя Франсуа Клюзе на рафинированность и интеллектуальность нередко выглядят неубедительно: так, слушает он с умным видом почему-то только самую заезженную классику, разошедшуюся во всем мире на рингтоны; рассуждения его о живописи расплывчато бессодержательны, и проч.). И все же лихо скрученный морским узлом сюжет, непрерывные остроты персонажей, несомненный мелодраматический потенциал, не говоря уже о философском, всей истории – вполне достаточные основания, чтобы смело рекомендовать картину самому широкому российскому кинолюбителю.
Тот, впрочем, уже явно в курсе, ежели судить по изобилию хвалебных комментариев в адрес многочисленных пиратских копий фильма, выложенных в русском интернете, кажется, задолго до официального российского проката.
