Расскажем, как проводили Великий пост разные городские сословия Российской империи в XIX – начале ХХ века.
Грудное вскармливание – только три поста
Воспоминания купечества о посте поражают не только разнообразием постных блюд, но и подчеркивают строгое соблюдение традиций. В Чистый понедельник все домашние отправлялись к заутрене, после которой «приходили пить чай, но без сахара, а с медом; первый считался скоромным; взамен хлеба белого, который тоже, по мнению стариков, был скоромный, подавали калачи, сайки, бублики, баранки». Все великопостные обеды и ужины состояли из грибных и овощных блюд, причем первую, четвертую и Страстную недели пищу готовили без масла – по самому строгому уставу. Таковы детские воспоминания Анны Ивановны Волковой – публицистки и переводчицы, выросшей в богатой купеческой семье середины XIX века.
Сильнее всего впечатляет то, что подобный пост соблюдали с самого юного возраста:
«Скоромная пища, олицетворенная в молоке матери или кормилицы, допускалась только три поста, как родится ребенок (Великий, Успенский и Рождественский – Петровский пост считался не таким важным по значимости). По окончании этого срока младенцев питали постным одинаково со взрослыми».
Правда, вырастая, дети из таких благочестивых купеческих семейств часто отказывались от этих строгостей, нередко – вместе с религиозными взглядами своих родных.
Будущая жена Константина Бальмонта, Екатерина Андреева принадлежала к купеческому семейству, соединявшему традиционный уклад с европеизированными привычками. Жизнь семьи тоже следовала церковному календарю: «Великий пост. У нас в доме он чувствовался очень сильно. Унылый звон в церквах. Мать несколько раз в день ходила к церковным службам. Постная еда, ненавистный мне запах кислой капусты, постного масла». Маленькая Катя, как признавалась она в воспоминаниях, постную кухню ненавидела и пыталась ограничиться хлебом и огурцами.
Из воспоминаний Екатерины Андреевой складывается впечатление, что в ее семье детей к постничеству не особенно принуждали. Зато рассказано, как однажды, исполнившись религиозного рвения, девушка сама захотела поститься семь недель, но доктор быстро запретил этот «эксперимент», поскольку пост плохо сказался на ее здоровье.
Тогда она наложила на себя «подвиги», отказываясь от любимой еды и мятных пряников, за что братья дразнили ее «великомученицей Екатериной», а взрослые, напротив, хвалили за серьезность намерений.
Итальянская опера и церковная служба
Интересен пример семьи Андреевых и в отношении к развлечениям: вечера и танцы в доме отменялись, но можно было посещать концерты и итальянскую оперу. Не случайно именно итальянскую:
Великим постом закрывались театры, но вот небольшие концерты и выступления иностранных исполнителей-иноверцев со второй недели поста разрешались.
В столичном Санкт-Петербурге традиция великопостных концертов иностранных исполнителей уходит во вторую половину XVIII столетия – во всяком случае, воспитатель Петра III Якоб Штелин в записках сообщает о духовных концертах в лютеранском храме св. Петра на Невском проспекте, начавшихся в 1764 году. На концертах иностранными артистами императорской сцены исполнялись серьезные произведения, например оратории, посвященные Страстям Христовым. Эти концерты собирали публику разных вероисповеданий и пользовались большим успехом.
Традиция прижилась – в XIX веке великопостные концерты устраивало уже Санкт-Петербургское филармоническое общество. «Прошедший Великий пост доказал справедливость нашего мнения о музыкальности С.-Петербурга, – отмечал обозреватель «Художественной газеты» в апреле 1837 года. – В течение пяти недель не было бесконцертного дня и концерта без значительного числа слушателей; были дни, в которые в трех разных местах давались три разные концерты, часто одновременно». Остается только задаться вопросом, отчего в столице так тосковал испанец Хуан Валера?
Московскую публику XIX столетия в отсутствие отечественной конкуренции съезжалось развлекать множество иностранных «эстрадных артистов» разных жанров, и отнюдь не только исполнителей скрипичных концертов и ораторий.
Чревовещатели, фокусники, гипнотизеры пользовались в Великий пост не меньшим успехом. Впрочем, и запрет на театральные постановки не был постоянным: в 1876 году он был снят, к возмущению консервативно настроенного Константина Петровича Победоносцева.
С воцарением в 1881 году Александра III, на которого Победоносцев имел большое влияние, запрет восстановили, и вновь театры смогли открыться в Великий пост уже в XX веке, после завершения обер-прокурорства Победоносцева.
Эту меру не одобряли многие чиновники. Они отмечали, что театральные постановки – не самое вредное зрелище и в их отсутствие зрители тянутся к низкопробным развлечениям.
Набожностью отличались не только купцы, но и ремесленники. Для ремесленников московского Замоскворечья одной из примет Великого поста становилась смена «репертуара» в мастерских.
«Как ни любили мастеровые петь песни, светские песни Великим постом прекращались, дозволялось петь только духовные песни, стихи про «Богатого и бедного Лазаря», про «Алексея, Божьего человека» и прочие; пение других песен считалось грехом», – вспоминал о портновской мастерской 1880-х годов литератор-самоучка Иван Белоусов.
У мастеровых вряд ли была возможность часто ходить в храм Великим постом – это было горячее время, когда портным, сапожникам, токарям приходилось выполнять множество заказов к Пасхе. Однако на первой неделе поста наиболее ответственные хозяева мастерских отправляли учеников говеть.
Помимо богослужений на первой неделе поста своеобразным впечатлением становились прогулки по грибному рынку на левом берегу Москвы-реки. По воспоминаниям Белоусова, здесь можно было встретить и остававшихся «без работы» актеров московских театров, и студентов, и гимназистов, и купеческие семейства, и мастеровых, которым в первый день поста полагался выходной: они пробовали товар, но «ничего не покупали, потому что деньги все были прожиты на Масленице».
Постники ревностные и не очень
Читателю может показаться, что вся страна меняла уклад в великопостные недели. Но так жили купцы и владельцы мелких производств (а следовательно, и их рабочие, чья жизнь тогда заметно регламентировалась привычками хозяев). Эти сословия сохраняли и более тесную связь с крестьянством, ведь купцы часто сами были выходцами из крестьянских семей (либо из старообрядческих общин), а рабочие приезжали в город из села.
Ревностной в соблюдении великопостных традиций была и прислуга, тоже имевшая крестьянское происхождение. Так, жену английского посланника Блумфильда, жившую в столице империи в 1840-х годах, впечатляло постное рвение русского дворецкого: отказываясь от мясной и молочной пищи, за недели поста последний сильно худел: «на Страстной неделе чулки висели как мешки на его худых ногах».
Но такие приметы народного благочестия было сложнее обнаружить в дворянской среде, с XVIII века живущей по иным культурным кодам. В дневнике внучки Кутузова и жены австрийского посланника Дарьи Фикельмон, описывающем Петербург пушкинского времени, в дни Великого поста постоянно встречаются записи вроде: «Позавчера у нас снова собралось большое общество, а вчера Станислав Потоцкий для всех нас дал последний бал. Принц Альберт ребячился как никогда. Великий князь Михаил тоже, но был рассеян и озабочен. Перед балом я повезла Сенявину в любительский концерт…» (10 апреля 1830 года).
Созвучны и дневники барона Модеста Корфа, который, например, сетовал, что Великим постом 1842 года «по сравнению с предшедшими годами было и концертов как-то чрезвычайно мало, и раутов в большом свете всего лишь два или три…»
Впрочем, даже представители придворной аристократии особо выделяли первую неделю поста и Страстную седмицу: в это время развлечения прекращались и полагалось проводить время если не в постоянном посещении служб, то в домашней молитве и общении с близкими.
«Первая неделя, как обычно, прошла в уединении и молитвах, – пишет Долли Фикельмон о Великом посте 1833 года, – но следующее воскресенье снова было похоже на Масленицу…»
Собственно, этими двумя неделями – первой и последней – нередко ограничивался и гастрономический пост. Любопытные воспоминания о постном столе в Аничковом дворце сохранил полковник В. К. Олленгрен, воспитывавшийся с юными великими князьями – будущим Николаем II и его братьями: «Страстная неделя была неделей постной – постной относительно, конечно. К столу продолжали подавать масло, молоко и яйца, но мяса с четверга уже не полагалось…» Интересно, что в воспоминаниях о жизни царской семьи и детей эта строчка – единственное упоминание о Великом посте.
«Отговелись, привел Господь»
Центральным событием поста для тех, кто соблюдал его всерьез, было говение. Слово это применяют просто для обозначения соблюдения поста и посещения богослужений, но главный его смысл – период подготовки к причастию.
Чуть более ста лет назад причастие для большинства являлось крайне редким событием, но и готовиться к нему полагалось основательно: всю неделю поститься, посещать богослужения и вычитывать каноны.
Самыми подходящими для такого важного и ответственного дела и становились обычно первая или Страстная седмица Великого поста, когда верующие и так старались освободить время от работы и ходить на службы.
«Первая неделя является самой строгой из всех, потому что нет православного – богатого или бедного, благородного или плебея, – который не вопрошал бы свою совесть и не готовился бы к причастию», – отмечал уже известный нам испанец Валера.
Традицию редкого причащения, сложившуюся в Синодальный период в Российской империи, часто связывают с указанием из Духовного регламента: «Должен всяк христианин и часто, а хотя бы единожды в год причащатися святой Евхаристии». Но эта формулировка не вводила ограничение, а, по-видимому, лишь фиксировала уже существующую ситуацию: причащались редко, потому и требовалось напомнить о «хотя бы единожды в год». Со временем рекомендация стала восприниматься чуть ли не как ограничение – причащаться раз в год – и казалось нормой, а чаще – особым благочестием. Пушкин, характеризуя семейство Лариных строчкой «два раза в год они говели», указывает на то, что эти провинциальные дворяне жили весьма патриархально.
Но некоторые стремились к еще более частому причащению. Во второй половине XIX века корреспондентка святителя Феофана Затворника сокрушалась в письме: «Наша семья исстари, еще от дедов и прадедов, держит обычай – исповедаться и причащаться все четыре поста. В нашем приходе и другие некоторые семейства делают то же. И никто уже не дивится сему. Но мне приходит желание увеличить это число говений и святых причащений: два бы раза в Великий и два бы раза в Рождественский посты; а то и еще когда-нибудь. Но стань это делать в нашем приходе, все заметят – и говор, а мне этого не хочется». Святитель одобрил намерение причащаться в другом храме, чтоб не вызывать толков, но письмо подтверждает: даже у людей весьма благочестивых причастие четыре раза в год считалось рамкой, за которую опасно выходить.
Представители купечества могли проявить и большее рвение – поговеть Великим постом два, а то и три раза. Для дворянства же говение Великим постом могло быть вызвано особыми обстоятельствами. Так, младшая сестра Софьи Толстой Татьяна Берс, выросшая в семье придворного гофмедика (уклад в доме Берсов представлялся вполне традиционным для скромного дворянства), пожелала говеть Великим постом, переживая из-за своего «безумного поступка» – незадолго до этого из-за неудачного романа девушка попыталась отравиться. Мать позволила юной Татьяне говеть вместе с няней, так что она неделю ходила к ранней службе и вспоминала свои грехи.
В день причастия говельщицу «ожидали с парадным кофеем вроде именинного», а младшие братья по такому редкому случаю преподнесли ей купленные на карманные деньги цветы – описание события наводит на мысли, что повторялось оно в доме нечасто, да и сама причастница больше о подобном не вспоминает.
И в традициях гастрономического поста, и в изменении житейских привычек жители Российской империи не были единообразны. Если еще в середине XIX века многое определялось сословием, то к началу XX века картина поменялась. Сословные рамки размыкались, выходцы из семей духовенства приносили в круг интеллигенции религиозные привычки, а ничем уже не отличавшиеся по уровню образования и доходов от дворян представители купечества рвали с «темным прошлым», в том числе и со строгостью религиозных норм. Мелкие мастерские сменялись крупными фабриками, где жизнь рабочих подчинялась совсем иным ритмам и влияниям. А вопрос о том, как проводить Великий пост, постепенно переходил в сферу частного выбора.
Впрочем о том, что выбор этот всегда следовало соотносить с особенностями жизни и своим внутренним настроем, не забывали и в XIX веке наши святые – в том числе уже упомянутый выше Феофан Затворник. Видимо, зная житейскую ситуацию каждого своего адресата, в письмах он нередко давал очень разные советы о мере и строгости телесного поста.
Совет «не вязать себя уставом своим, сохраняя за собою всегда свободу действования, – и об одном заботясь, чтоб всегда быть с Господом. Поменьше механизма и формы. Жизнь в движении – а не в форме закаленной», – универсальный и для XIX, и для XXI века.
Источники:
Свт. Феофан Затворник. Письма к разным лицам о разных предметах веры и жизни.
Андреева-Бальмонт Е. А. Воспоминания, М., 1997.
Августин (Никитин Д. Е.) Великопостные традиции в Санкт-Петербурге: Великий пост. Страстная седьмица. По запискам иностранцев, 2002.
Белоусов И. А. Ушедшая Москва. М.: Русский мир, 1998.
Бокова В. М. Повседневная жизнь Москвы в XIX веке, Молодая гвардия, 2010.
Волкова А. И. Воспоминания/Дневник, М., 2015
Корф М. Записки. 2003.
Кузминская Т.А. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне, 1960.
Полунов Ю. А. К. П. Победоносцев в общественно-политической и духовной жизни России. М, 2010.
Сургучев И. Д. Детство императора Николая Второго. – М., 1993.
Фикельмон Д. Ф. Дневник. 1829-1837: весь пушкинский Петербург, 2009.
