Нередко у людей, занятых в благотворительной сфере или недалеко от нее, проявляется некоторый, скорее хронический, чем острый, психологический синдром. Выглядит это примерно так: человек внезапно осознает масштаб существующего на земле зла, огромность человеческого горя и страдания, неразрешимость проблем в окружающем мире и всю безмерную печальность его перспектив.
Фото с http://ckychnovosti.livejournal.com
Становится очевидно, что все наши усилия никогда не перейдут какого-то важного рубежа, за которым начинается жизнь лучшая, чем теперь. Людям всегда будет плохо, на место каждого страдающего непременно встанет новый, и даже самые сильные, умные и энергичные ничего не смогут изменить, все усилия так или иначе уйдут в песок, а любые успехи на фоне столь тотального провала смотрятся жалко и глупо.
Да и вообще все умрут, в конце-то концов.
Человек опускает руки, теряет надежду на успех какого-либо дела вообще и впадает в апатичное или депрессивное состояние. Любое действие начинает даваться только через силу, никакая цель более не кажется достойной. Хочется лечь и помереть. Нередко человек начинает в таком состоянии пить или как-то иначе снимать стресс не самыми лучшими способами.
Это естественная реакция человека на боль, которая превышает его меру, то, с чем он может справиться. Более того, это естественная реакция вообще на серьезные размышления о мире. Всем, абсолютно всем людям без исключения знакомы эти переживания – потеря надежды, ощущение бессмысленности и конечности всех замыслов, непреодолимости зла.
На это открытие существуют несколько возможных ответов.
Самый распространенный и понятный – обывательский. Он заключается в ограничении той области мира, которую я допускаю в свое сердце – и тем самым ограничивается и приходящая в сердце боль. Вот он я, вот мои ближние, которым я готов деятельно сопереживать, но на этом мера моей доброты заканчивается – я не позволяю себе всерьез расстроиться из-за того, что меня и ближнего мне круга не касается.
Так живет большинство людей, многие при этом понимают, что это, вероятно, не самый нравственный (закрывать уши от крика страдальцев неправильно), но весьма практичный способ обращения с жизнью. Правда, возможности воспользоваться этим выходом работники каритативной сферы до известной степени лишены, как лишены такой возможности врачи, вечно окруженные больными. Чтобы спокойно говорить «нет» тому, кому нужна помощь, чтобы выходя с работы переключиться на свою не такую уж тяжелую жизнь с огромности чужих страданий, требуется некоторая работа над собой или заметная личностная деформация.
Другой ответ – ответ активистско-прогрессистский. Люди, выбирающие его, находят для царящего в мире зла некую понятную и четко локализуемую причину и начинают бороться с ней или изживать ее. Наиболее известная попытка такого рода в истории – это то, что именуется в целом «левой идеей» во всем ее многообразии. «Левые» так или иначе видят причину страданий и зла в мире в его неправильном устройстве (как правило – экономическом, в недолжных производственных отношениях, из которых вырастают все прочие отношения) и искренне, иногда совершенно героически, порою крайне бесчеловечно, борются за лучшее завтра. Методы могут быть абсолютно различны, от вооруженного восстания до бескорыстного социального служения, важна цель – тотальное изменение общества, призванное принципиально изменить соотношение между добром и злом. В более понятном виде этот подход известен как «теория малых дел», которая предполагает, что если потихоньку на своем месте делать людям хорошо и других учить тому же, постепенно все исправится к лучшему.
Как правило, этому ответу соответствует некий героический кодекс в стиле «делай что должен, и будь что будет», служащий своего рода защитой от чрезмерности мировой скорби. Если уж нельзя утешиться тем, что решил все проблемы, то всегда можно найти поддержку в простом соображении, что я сделал все что мог.
Есть еще два возможных ответа на вызов безнадежности мира и людей – это ответ, который дают люди религиозные и ответ, скажем так, гедонистический.
Гедонисты не закрывают глаза на чужие страдания, но закрывают свои сердца от сопереживания. Полагая страдания вечными и неизбежными, они предпочитают сосредоточиться на себе и своих удовольствиях, по возможности игнорируя печальные обстоятельства чужих жизней, как игнорируется плохая погода, если из дому все равно придется выходить. Однако до конца этот путь выбирают немногие, ибо убить в себе человеческое непросто.
Ответ же человека религиозного, ответ, который в общем-то мало зависит от конкретной религии – это вынос самого вопроса страдания людей из числа наиболее принципиальных. Смысловой центр вселенной для верующего находится не в этом мире с его болью и смертями. Видимый существующий мир – лишь предвестник какого-то большего и лучшего, который либо будет, либо уже есть, но по тем или иным причинам скрыт от людей. Сторонник восточных идей, видящий с материальном мире один огромный самообман и иллюзию и христианин (мусульманин, иудей – не важно) вверяющий себя в руки Бога, который не есть мир, но больше и сильнее мира – находят свое утешение в страдании. Их поддерживает вера, что страдания не бесконечны, что за ними проглядывает иная, правильная реальность, и потому можно потерпеть и это. Мир в глазах верующего ценен, но ценность его относительна, а потому и боль – переносима.
Алексей Саврасов, «Зимняя дорога» (1870-е гг)
Всеми этими соображениями могут вдохновляться и работники каритативной сферы. Они могут быть простыми обывателями, которые в силу тех или иных обстоятельств просто работают именно в этом месте. Они точно также стараются не допускать в свое сердце лишних страданий, ибо ночь темна, дорога нелегка, а силы на исходе. Большинство моих коллег обременены семьями, и тратят на семьи больше времени и душевных сил, нежели на подопечных. Они могут быть верующими, которых поддерживает вера в Царство Небесное, могут быть искренними прогрессистами, считающими, что их небольшая работа есть одна из песчинок добра, чей совокупный вес постепенно перевесит количество зла в мире. Они могут быть нерелигиозны, но искренне следовать тому или иномуэтическому кодексу, отклонение от которого чревато потерей самого себя.
Но у всех случаются в жизни кризисы и срывы. Верующие периодически впадают в сомнения, обывательская броня оказывается слишком тонкой, прогресс порою выглядит что-то уж слишком неспешным, да и просто – любые силы истощаемы, любой запас ресурса небесконечен.
Крупная неудача, крах серьезной надежды, и особенно каждая смерть подопечного, которому хотели, но не смогли или не успели помочь, заставляет задуматься о том, стоило ли вообще начинать, высасывает силы и лишает желания вообще что-либо дальше делать.
И помимо обычных средств защиты, известных каждому, я нашел для себя два соображения, которые помогают оставаться в седле. Первое – это осознание своего места в мире, а второе – отказ от арифметического подхода к собственной работе. Все это немного коряво звучит, но я не знаю, как это объясняется иначе.
«Место в мире» означает, что сапожник судит не выше сапога и большего, чем тачать сапоги не может. Попросту говоря, на своей работе я решаю некоторые проблемы, которые способен понять и возможно, способен решить. Я не претендую на большее, чем я реально способен сделать. Более того, я исхожу из презумпции неабсолютно благоприятного результата, признавая за собой право на ошибку, неэффективность и человеческие слабости. Это вообще довольно важно – не пытаться думать, что если ты работаешь там, где Господь близко, то ты и есть Господь или его правая рука. В благотворительности, как, собственно, и везде, все, что возможно, – это делать свое дело. Решение о результатах, а также их оценка в конечном счете принадлежат не нам. Верующие лучше помнят, что человек предполагает, а Господь располагает. Концентрация на глобальных проблемах, попытка посмотреть в глаза миру в целом для человека невыносима – это надо запомнить и стараться этого просто не делать.
Второму средству я научился у фонда «Вера», который помогает хосписам, то есть изначально ориентирован на дело, в котором любой успех есть успех временный, и все, к кому можно успеть привязаться, скоро умрут. Отказ от арифметики подразумевает, что необходимо все время помнить, что человеческая боль, жизнь, страдания и радости не измеряются цифрами. Вот, умер кто-то из подопечных – значит ли это, что все, что мы делали, было бессмысленным? Или наоборот – сумели спасти чью-то жизнь или здоровье – компенсирует ли это неудачи в других случаях? Всякая жизнь бесценна и всякое переживание – уникально и никогда не повторится. Это знают врачи, священники и другие люди, имеющие дело с жизнью и смертью. Математика неприменима к некоторым областям жизни: если даже мы спасли тысячи жизней, но потеряли одного – это трагедия, как и спасение одного при невозможности спасти многих – все равно радость, которую невозможно измерить и которой не может быть заменителя.
