В сентябре 2019 года исполняется 15 лет бесланской трагедии. 1 сентября 2004 года во время торжественной линейки в школе №1 в заложники были захвачены 1128 человек – дети, родители, учителя.
В течение двух с половиной дней 34 террориста удерживали людей в классах и спортивном зале в нечеловеческих условиях, без еды и воды. 3 сентября начался штурм. В результате теракта погибли 333 человека: заложники, спасатели, сотрудники МЧС, МВД, спецназовцы. Среди погибших 186 детей.
События тех страшных сентябрьских дней шокировали весь мир. О Беслане написаны несколько книг, сняты документальные фильмы. В память о жертвах теракта осталась стоять законсервированной полуразрушенная в ходе штурма школа, а на кладбище появился Город ангелов, так местные называют аллеи, на которых похоронены погибшие заложники.
Каждый увидел эту трагедию своими глазами, кто-то с позиции случайного свидетеля, а кто-то стал участником этих событий. Равнодушным не остался никто.
Мы публикуем воспоминания военного журналиста, который вел прямые репортажи из Беслана и одним из первых среди своих коллег вошел в здание школы, и монахини, которая участвовала в реабилитации бесланских детей, а теперь нянчит рожденных ими «внуков».
В этих рассказах всего поровну: боли, горя, любви и надежды на счастливое будущее.
«Мы находились тогда в эпицентре зла»
Юрий Котенок – военный обозреватель, главный редактор информационно-аналитического портала «Сегодня.ru». В 2004 году работал в еженедельнике МВД «Щит и меч» и под псевдонимом «Олег Петровский» публиковал репортажи о ситуации на Северном Кавказе в электронной газете «Утро.ru».
– Большую часть августа 2004 года я провел в командировке: сначала в Южной Осетии, потом – в Чечне. 1 сентября мы с моим коллегой, фотографом Юрием Тутовым, вместе возвращались в Москву.
Новость о том, что в Беслане захвачена школа, застала нас в Махачкале, звонили из редакции «Утра», спрашивали, могу ли я отправиться в Беслан прямо сейчас.
Быстро сдали билеты, наскребли по карманам денег – конец командировки, их было совсем мало, товарищ мой, кажется, даже залез в какую-то свою тайную заначку, или одолжил у кого-то. Подрядили таксиста, там на машине езды чуть меньше 300 километров.
К обеду 1 сентября мы оказались уже в Беслане. Город был погружен в шоковое состояние. Никогда не забуду: у людей на лицах застыл ужас.
Это было осязаемое ощущение огромной беды. Как будто горе разверзлось над городом, в мире зримо материализовалось зло.
Как журналист, я бывал на многих войнах, в горячих точках – прошел первую и вторую чеченские кампании, был в Осетии в 2008 году, в Сирии, в Донбассе. Но Беслан – одна из самых страшных картин из моего прошлого. Картина горя и неотвратимости огромнейшей беды. Это чувство преследовало меня по пятам все три страшных сентябрьских дня.
Точкой сбора журналистов определили местный ДК, он находился буквально в квартале от школы. Там мы ждали коротких брифингов по текущей ситуации, там спали урывками, кто лежа, кто сидя, а кто и стоя.
Перекусы какие-то на ходу, беготня, волнения и при этом почти полное отсутствие реальной информации. По городу ползли слухи: шептались, что террористов не менее сотни, что среди них сам Басаев.
Состояние такое, словно ты на батарейках… Это вечное ожидание и постоянный стресс: не хочется ни есть, ни спать, ты только ждешь, ждешь, ждешь…
Заряжаешь телефон, ловишь сеть, чтобы дозвониться в редакцию, добываешь крупицы информации. Нам даже бейджики никакие не успели соорудить. Не было и никакой «защиты», которую в фильмах мы привыкли видеть у корреспондентов в «горячих точках», ни касок, ни бронежилетов.
Помню, жарко, я бегал по городу в джинсах и футболке, заросший, почти ничем не отличался от местного населения. Телефон и «ксива» в кармане, вот и все мое журналистское снаряжение.
Сначала с боевиками пытались вести переговоры. Приезжали официальные лица, что-то обсуждали. Потом стало расти напряжение. Осетины – народ воинственный, и в городе практически с первого дня стало собираться ополчение: люди с оружием, в камуфляже, без каких либо опознавательных знаков.
Все это, учитывая кавказский взрывной темперамент, часто шло в ущерб действиям, которые координировал штаб по освобождению заложников. Приходилось предпринимать какие-то титанические усилия, чтобы хаоса не случилось. Впоследствии во время штурма все это сыграло свою роль…
Час икс наступил на третий день. Так сложилось, что я с еще одним коллегой смог обойти школу (к зданию, конечно, близко не подпускали, оно было окружено несколькими кольцами оцепления) и попасть в расположение военных, которые контролировали территорию за школой, со стороны железной дороги.
Это были простые солдаты-срочники одного из подразделений 58-й армии, которых откомандировали из Владикавказа. Не «Альфа», не «Вымпел» – разведрота. Ребята к тому времени были уставшими, вымотанными бессонными ночами. И вот мы общаемся с ними, а в это время к школе подъезжает грузовик МЧС…
Еще в первый день боевики расстреляли в захваченной школе несколько человек, в основном молодых мужчин, и выбросили тела из окон. На жаре они начали быстро разлагаться. 3 сентября была достигнута договоренность, что к зданию подъедет машина и заберет трупы. Этот момент и стал началом штурма.
Я видел отъезжавший от здания школы грузовик и видел, как из школы, с чердака, смотревшего в сторону железной дороги, по грузовику был выпущен заряд из РПГ, ручного противотанкового гранатомета.
Эта огненная стрела летела фактически на нас. Мы здорово перетрухнули, упали на землю, но на счастье, выстрел никого не задел, разорвался в стороне. А после этого пошло гасилово страшное.
Чрезвычайно высокая интенсивность обстрела, я мало где такое видел. В этот момент я только успел позвонить в редакцию и сообщить: стреляют. И – обрыв связи, даже не успел передать, что, кажется, это начался штурм.
После этого в здание уже заходили бойцы спецназа, «Альфа» и «Вымпел». И время перестало существовать. Так всегда на войне: когда идет бой, не думаешь ни о чем, только стараешься вовремя упасть на землю, чтобы не получить «маслину» в лоб.
Вот и я не думал ни о чем, старался по возможности все же смотреть по сторонам и запоминать все, что вижу, чтобы потом передать информацию в редакцию.
Необходимо было покинуть позицию, на которой мы с моим коллегой-журналистом оказались, но сделать этого было трудно: там было открытое пространство, которое простреливалось.
Чтобы попасть к противоположному крылу школы, пришлось двигаться по дуге. Когда мы, наконец, отступили, пошли первые потери у спецназа. На моих глазах вынесли одного «альфовца», по всей видимости, убитого – он был весь крови. Второй – мне показалось, что живой.
В течение нескольких минут их выносили буквально одного за другим. Наравне с военными это делал тогдашний президент Южной Осетии Эдуард Кокойты, он одним из первых приехал в Беслан.
А с другой стороны школы в бой уже рвались ополченцы. Это был самый настоящий хаос, в котором трудно было понять, кто куда и кто чей. Журналистам в этой каше тоже не поздоровилось.
Есть известный кадр фотографа Юрия Тутова: БТР пробивает стену, прикрывая бойцов спецназа, которые вытаскивают раненных детей. В этом хаосе сновало большое количество людей в камуфляже и с оружием, часть из их вели огонь по верхним этажам школы.
Юра потом рассказывал мне, что когда снимал это, в его объектив попали несколько бойцов, и одному из них не понравилось, что его снимают. Он приставил фотографу пистолет к голове, сказал: «Или ты сейчас отдаешь флешку, или я тебя прямо тут грохну».
Тутов проявил чудеса выдержки и достал из кармана жилета запасную флешку. Отдал ее нападавшему, а тот в суматохе ничего не понял. Так эти кадры остались для истории.
Когда наступило затишье, мы с небольшой группой журналистов смогли зайти в школу. И вдруг стрельба возобновилась с чудовищной силой, по потолку у нас очереди автоматные. Крошка посыпалась нам на головы. А мы только пригнулись и сидели, как мыши, потому что не ясно даже, кто это стреляет – террористы или свои.
И в такой обстановке продолжалась операция по спасению детей, под кромешным огнем. Детей выносил и спецназ, и местные сотрудники-силовики, и ополченцы – под пулями, рискуя жизнью.
Помню, как группы спецназа (нам говорили, что работал именно «Вымпел») заходили в одно из помещений левого флигеля школы, сделав проем в стене. Их задача – поиск и уничтожение террористов, которые пытались укрыться в подвалах и коммуникациях школьного комплекса. Выстрелы и глухие взрывы здесь звучали до позднего вечера, и в темноте тоже.
К вечеру уже стали появляться первые данные о погибших, раненых. Убитых боевиков выносили во двор школы, складывали рядами. Помню, я ходил, смотрел на них, переступал через трупы. Жуткий калейдоскоп этих останков до сих пор в памяти.
Чтобы не потерять рассудок, приходилось смотреть на это немного отдаленно, невозмутимо. Как будто меня некая эмоциональная пленка накрыла. Может быть, это покажется циничным, но многие из тех, кто, как я, прошел первую чеченскую войну, в Беслане уже ничему не удивлялись.
Вспоминать об этом больно. Теракт в Беслане – огромная беда, которая ворвалась в мирный город и не пощадила никого. Она показала, что мы до сих пор беззащитны перед террористическими выходками.
Да, Шамиль Басаев был ликвидирован, и такого масштаба террористы рождаются нечасто. Но страшный пример Беслана наглядно показал, насколько все мы являемся беззащитными перед силами зла.
После трагедии в Беслане я бывал несколько раз: и по рабочим делам, и проездом. Побывал в школе и на кладбище – на Аллее ангелов. Некоторые говорят, что город не оправился до сих пор. Я не согласен: город живет, там рождаются новые люди, они заканчивают школу, женятся, рожают детей. Да, в Беслане остался шрам, но жизнь продолжается.
«Это была реабилитация любовью»
Игуменья Нонна (Багаева) – настоятельница Аланского Богоявленского женского монастыря, расположенного в 50 километрах от Беслана. В 2007 году при монастыре был открыт реабилитационный центр для жертв теракта, который работает до сих пор.
– Указ владыки Феофана о том, что наше сестричество преобразуется в монастырь, мы получили в марте 2004 года, в июле впятером переехали на место, где сейчас стоит наша обитель. Было обретено оно благодаря ходатайству архиепископа Феофана, Ставропольского и Владикавказского. На отведенном нам участке была сплошная разруха. Предстояло много работы, но через два месяца, в сентябре случился теракт в Беслане. И это определило наше дальнейшее развитие.
Сложно вспоминать те дни… Тогда, в Беслане, среди людей находился владыка Феофан. Он предлагал себя в качестве заложника, на своей машине помогал вывозить раненых, говорил с матерями, всех знал поименно, и каждая из матерей могла позвонить ему в любое время суток и попросить о помощи или просто поговорить. Никто тогда не говорил, что Церковь осталась в стороне от этого горя.
Но 1,2, 3 сентября… Невозможно было ни молиться, ни есть, ни пить, ни дышать. Был какой-то ступор, парализация, сердце словно остановилось. И боль. Было только глубокое сожаление, что нельзя умереть вместе с теми людьми в зале.
Это продолжалось довольно долго, ведь трагедия для всех, кого она так или иначе коснулась, не ограничивалась тремя днями. Вот почему, когда нам предложили создать реабилитационный центр для жертв теракта, мы буквально ухватились за такую возможность.
Понимаете, помочь этим детям для нас тогда означало ожить самим и начать действовать.
У истоков создания центра стоял протоиерей Андрей Сикоев, настоятель храма Покрова Божьей Матери в Берлине, клирик Русской Православной Церкви за рубежом. Он сам осетин, так что наша беда его затронула за живое.
Буквально в первые дни после освобождения заложников отец Андрей был уже в Северной Осетии, он привез с собой целый самолет медицинского оборудования, приобретенного на пожертвования граждан Германии.
Спустя недолгое время после трагедии стало ясно, что раны физические затягиваются гораздо быстрее душевных. И нашим священноначалием было принято решение о начале строительства детского реабилитационного центра для детей, пострадавших в теракте, на базе Аланского Богоявленского женского монастыря.
Финансирование этого проекта взяли на себя Ставропольская и Владикавказская епархия, Берлинская и Германская епархия РПЦЗ и Детский фонд Германии. В присутствии святейшего патриарха Алексия II был подписан договор о сотрудничестве в совместном проекте двух епархий тогда еще не объединившихся двух Церквей.
Освящали Детский центр два архиерея: митрополит Феофан (Ашурков) и архиепископ Марк (Арндт).
Строительство пошло очень быстро, уже в 2007 году, меньше чем через три года после теракта центр начал свою работу. Программу мы готовили в Петербурге, нам очень помогла тогда Мария Островская, президент благотворительной организации «Перспективы».
Суть программы можно было бы обозначить в двух словах: реабилитация любовью, мы старались погружать детей в атмосферу бесконечной любви и творчества.
Это и арттерапия, и сказкотерапия, а еще рукоделие, театр, походы, игры, и конечно монастырские службы, возможность общения с духовником и сестрами монастыря. Главное, что не хватало детям, это возможность просто поговорить.
Им было важно, что их слушают, что они могут задать свои вопросы и услышать на них ответы. В Центре день начинается и заканчивается молитвой, желающие исповедуются и причащаются, крестятся. Но Центр создан не строго для православных. У нас в заездах участвовали люди разных конфессий и религиозных взглядов. Для них молитвенные правила не обязательны. Однако большинство присутствует, быть может, из уважения к принимающей стороне.
Открывая Центр, мы мечтали создать для бесланских детей такой дом радости, куда они могли бы прийти в любой момент.
У них преобладало настроение сбежать из своего города, ведь Беслан небольшой, куда ни пойдешь, все напоминает о страшной трагедии, о бессилии взрослых, о том, как на каждой улице стояли гробы… А наш монастырь совсем рядом.
Мы просили наших ребят: если будет какая-то проблема, или просто будет плохо, мало ли что, вы лучше сразу к нам приезжайте. Только не делайте ничего с собой, из дома не бегите, приезжайте в монастырь, вместе справимся с любой трудностью.
Разные были случаи… Я помню мальчика, который в первый свой приезд к нам 10 дней просто просидел в углу, так сильно он боялся. Он прятался за креслом и оттуда смотрел на играющих деток.
Психологи предложили ему повторный курс. Через несколько месяцев он еще раз приехал, и уже тогда вышел и сел в кресло. Так постепенно он оттаивал, а на четвертый раз уже был лидером: сам водил детей по помещениям, все им показывал.
Я помню отца, потерявшего в теракте жену и ребенка, а второй ребенок был ранен. Когда он к нам приехал, сказал: «Сыном моим занимайтесь, но мне про Бога не говорите». А потом на одной из последних трапез, когда мы молились, сестры увидели, как отец перекрестился. Для нас это было настоящим чудом оттаявшего сердца.
Когда эта трагедия произошла, я понимала, что вопрос «А где был Бог все эти страшные три дня? Как Он вообще мог такое допустить?» будут задавать мне постоянно, меня просто хлестать этим вопросом будут. Так и было.
Мне очень тогда помог отец Андрей Сикоев, он сказал: «Что значит «где был Бог?» Он был с детьми в зале, Он страдал вместе с ними».
Знаете, бесланские ребята совершенно классные. У них есть очень четкая жизненная позиция, они честные, мужественные, четко понимают разницу между добром и злом. Это очень особенные дети, у них много чему можно поучиться, мужеству, справедливости, патриотизму, интернационализму, да всему!
Им ведь целый мир старался помочь, и они помнят все хорошее. В них живет сугубая благодарность. Они ведь невероятно взрослые, несмотря на то, что совсем еще молодые.
Прошло 15 лет. Для кого-то это много, а для нас это как 15 часов, а может быть и 15 минут. Бесланская голгофа – это все такая же незаживающая рана.
В августе 2019 года ушла из жизни Рита Дудиева, бывшая заложница. В спортзале школы она была с тремя детьми, но выбралась лишь с одним. Сын и дочь погибли. Сама Рита получила тяжелейшие ранения. Все в Осетии считают, что она 335-я жертва бесланской трагедии.
Так как же можно сказать, что прошло уже 15 лет и надо успокоиться? Каждый раз, когда мы 3 сентября идем крестным ходом от школы до детского кладбища Города ангелов, я не нахожу в себе ни зернышка христианского милосердия, смирения или всепрощения. Я иду, слезы предательски льются не останавливаясь, а я ненавижу этих нелюдей, пришедших в мирный город и убивших не только заложников, но и всех нас.
Мы переживаем эту трагедию каждый год в первые дни сентября, чтобы потом целый год приходить в себя, до следующего сентября. Каждый раз, глядя на матерей Беслана, я не понимаю, откуда они находят силы жить и бороться.
Утешает лишь милосердие Божие и то, что своими скудными силами и молитвами мы рядом с ними. Были и останемся навсегда.
Но жизнь удивительна, она сама приносит надежду. Наши дети выросли, мальчики женятся, девочки выходят замуж. Рождаются дети. Мы их называем «наши внуки», вот уже крестины были несколько раз в монастыре!
Ребята до сих пор приезжают к нам по выходным, на праздники. Справедливо считают монастырь своим вторым домом. У нас регулярно бывают матери Беслана, они очень помогают, в том числе и с поиском спонсоров, ведь реабилитационный центр продолжает работать исключительно на пожертвования.
В 2008 году мы принимали беженцев из Южной Осетии в ходе военного конфликта с Грузией, потом занимались реабилитацией деток, пострадавших в августовской войне. Восемь лет у нас проходят смены для детей с задержкой развития, принимаем также многодетных, малоимущих, попавших в трудную жизненную ситуацию. Центр продолжает быть нужным. И тут уж точно не знаешь, радоваться или печалиться.
Помочь реабилитационному центру при Аланском Богоявленском женском монастыре можно здесь.
