«У нас допускаются только самые благородные девицы, только одной шестой дворянской книги»
Легендарный доктор Гааз, когда его спрашивали, почему он приносит заключенным не хлеб, а шоколад и апельсины, отвечал, что хлеб-то им каждый подаст, а вот апельсин они точно не скоро увидят. Так что какая-то степень роскоши, излишества, чрезмерности в деле благотворительности жизненно необходима.
Но здесь – совершенно другая история. Здесь изначально нет лишения и надрыва. Наоборот – ситуация штатная, полет нормальный. Императрица Мария Федоровна учреждает «заведение для малолетних благородных девиц». И размещается оно не в скромненьком особнячке. Нет, стиль «аккуратная бедность», казалось бы, приличествующий моменту, не в духе императорской благотворительности и в этом случае явно не выдержан. Приобретается дворец на севере Москвы, выставленный на продажу Алексеем Салтыковым.
Салтыкову дворец был без надобности. Он использовался как хозяйство для выращивания садовых культур с целью продажи. Газетная реклама сообщала: «В доме Двора Ее Императорского Величества камер юнкера графа Алексея Володимеровича Салтыкова, состоящем в приходе Ионанна Воина, что на Убогом дому, желающие покупать априкосовые, миндальные, померанцевые, апельсиновые и прочие с плодами и без плодов оранжерейные деревья и разные цветы, да порцеленовый сервиз, все оное могут видеть в означенном доме, а о цене осведомиться у самого графа Салтыкова или у служителя Егора Желыбина».
Содержать для такой цели дворец, выстроенный по проекту самого Дмитрия Ухтомского – апофеоз расточительности. В 1777 году салтыковская недвижимость продается казне, и в скором времени в нем размещается упомянутое «заведение». Которое сразу же получило новое, гораздо более престижное название – «Екатерининский институт».
Выпускница С. Хвощинская писала в мемуарах: «Институт наш – заведение первоклассное, стоит выше всех частных пансионов, выше других институтов. У нас допускаются только самые благородные девицы, только одной шестой дворянской книги. Ясно, что это правило всегда имело целью украшать верхушки общества такими представительницами, которые могли бы служить примером женщинам более смиренного круга. Ясно, что для выполнения этой цели были потрачены на нас всевозможные заботы. Мы, конечно, должны были оправдать их, выйти тем, чем в институте желали, чтобы мы вышли. Институтские правила и склад должны были сберечься в нас, как неоцененный дар, чрез все житейские перевороты».
Легендарный доктор Гааз, когда его спрашивали, почему он приносит заключенным не хлеб, а шоколад и апельсины, отвечал, что хлеб-то им каждый подаст, а вот апельсин они точно не скоро увидят.
Для этой цели девочек разыскивали с энтузиазмом грибника-фанатика. По всей стране, по губернским, уездным и заштатным городам, по глухим переулкам обоих столиц разъезжали кареты с уполномоченными представителями. Требовались семьи голубых кровей, но, силою случая, лишенные должных средств к существованию. Пресловутое обнищавшее дворянство, семьи, которые не могли себе позволить вывести девушек в свет. Проект Марии Федоровны был призван эту неисправность исправлять.
Образование и воспитание
Главной целью было образование и воспитание. Казенный дух при этом никуда не делся. Та же Хвощинская писала: «Длиннейшие коридоры, огромнейшие залы, бесконечные дортуары, лестницы и лестницы, – простор и неуют после домашней тесноты; запах курения уксусом, и с ним еще другой, кислый с сыростью, от мокрых полов, вымытых шваброю, – запах, который с первой минуты навеки остался у меня в памяти и почему-то стал неразлучен с мыслью обо всем казенном».
Обучали тут по большей части дисциплинам светским. Еще бы –воспитывали юных дворянок «только одной шестой дворянской книги», то есть самых что ни на есть благородных кровей. Преобладал, конечно же, язык. Французский.
А. Галахов писал в мемуарах: «Что касается учебного дела в Екатерининском институте, то воспитанницы его отличались пред всеми другими институтками знанием французского языка. Это и неудивительно: они уже дома хорошо были приготовлены к нему гувернантками; посещение родных, говоривших по-французски, иногда свободнее, чем по-русски, поддерживало практику, начатую еще в семействе; начальница и классные дамы объяснялись с ними на том же диалекте; наконец, лектор Пако, преподававший историю французской литературы и краткий курс естественной истории – то и другое на французском языке, очень много содействовал его разговорному усвоению.
Благодаря другому отличному преподавателю, г. Архидиаконскому, воспитанницы оказывали в мое время не меньшие успехи и в языке русском. Многие приобрели навык в свободном литературном изложении, а две выказали даже особенную к тому способность».
Также в программу входили Закон Божий, арифметика, география, общая история, естественная история, музыка, рисование, рукоделие и даже физика.
Тот же Галахов описывал и начальницу этого учреждения: «Начальница Екатерининского института, С. К. Певцова, вполне отвечала занимаемому ею месту. Светски образованная, ловкая, представительная и вдобавок генерал-лейтенантша, она держала себя независимо, потому что стояла в уровень как с почетными опекунами, заведовавшими учебною и экономическою частями ее заведения, так и с именитыми фамилиями лиц, дети которых воспитывались под ее началом. В молодости своею красотой и любезностью она кружила головы молодым людям».
Музыку же преподавали Скрябин и Рахманинов. Это ли не роскошь!
Именно сюда на бал возили юнкеров из Александровского училища (повесть А. Куприна «Юнкера»): «Но Дрозд выходит на середину фронта, достает из отворота рукава какую-то бумажку и не спеша ее разворачивает. «Да поскорее ты, Дроздище!» мысленно понукает его Александров. Дрозд начинает читать, мучительно растягивая свои яти:
– По распоряжению начальника училища, сегодня наряжены на бал, имеющий быть в Екатерининском женском институте, двадцать четыре юнкера, по шести от каждой роты. От четвертой роты поедут юнкера:
Он делает небольшим молчанием двоеточие, совсем маленькое, всего в полторы секунды, но в этот короткий промежуток сотни тревожных мыслей пробегают в голове Александрова».
Темные аллеи. Конец истории
А парк, располагавшийся при институтских стенах, подкачал. Он административно относился к городу, проход через него был свободным, все это накладывало свой отпечаток. Совершенно не верилось, что сравнительно недавно матушка императрица здесь любила почаевничать с хозяином, гр. Салтыковым. Для этой цели в парковой оранжерее лимоны выращивали.
«Московский листок» писал в 1882 году: «Так называемый Екатерининский парк… совсем позабыт заправилами городской управы. В этом прекрасном парке… летом всегда много отдыхающих, зимой же нет, потому что по парку нет никакой возможности пройти: дорожки и аллеи совсем не очищаются, даже и в помине нет бульварных скамей… Нет ни одного фонаря, так что парк почти всегда пребывает в непроницаемой тьме, а что касается до тех фонарей, которые поставлены в проезде парка с Самотеки на Селезневскую улицу, то они до того тускло мерцают – и то только до 9 часов вечера, что не только не освещают парк, но даже и самый проезд. После же 9 часов парк погружается в совершенную тьму, и жители этой местности не только гулять, но и пройти-то через парк боятся и делают разные обходные крюки, чтобы только не идти через парк».
И в 1903 году, та же газета: «18 января кр. Еськов, проходя по Екатерининскому парку, был остановлен двумя женщинами; одна из них спросила – как пройти к Бутырской заставе, а другая попросила указать ей дорогу к Сухаревой башне. Еськов указал им путь и обе женщины ушли, после чего Еськов обнаружил, что у него из кармана пропали серебряный портсигар, также часы и кошелек с 170 руб».
Сказывались и война, и злоупотребление народа акоголем. «9 августа (1904 года) кр. Петр Иванов Архипов, 26 лет, допился до зеленого змия. В припадке белой горячки, выйдя на улицу, Архипов, к ужасу своему увидал себя окруженным японцами.
«Караул, спасите, японцы!» – крикнул он и понесся во весь дух по улице. Преследуемый японцами, он по дороге разнес оконную раму и вскочил в спальную комнату служащих при Екатерининском институте. Среди служащих произошел переполох. Алкоголика схватили и отправили в больницу».
Парк был как будто бы связующим звеном между герметичным и рафинированным дворянским мирком и постепенно звереющим внешним миром, в который институткам неизбежно приходилось влиться.
В 1917 году свершилась, никуда не делась, революция. Граница между двумя мирами была полностью убрана. Во дворце сначала поселилась Образцовая школа Наркомпроса, а затем и Центральный Дом Красной Армии имени Фрунзе. Который, переживая время от времени незначительные переименования, существует в этих стенах по сей день.
А институтки прошли свой тяжелый путь – кто эмиграции, кто заключения, кто голода и войны, и до самой смерти отличались от всех женщин столицы хорошим французским и институтскими правилами и складом, которые сбереглись чрез все житейские перевороты.
