Встретились мы с бабой Зоей в 1994 году на помойке. Сгорбленная бабушка с палочкой что-то искала в заснеженных коробках; решив, что она простая нищая и ей нечего одеть и покушать, – подарили два пакета кофточек и так с ней познакомились. Бабушка оказалась очень добрая, мы к ней стали заходить в гости. Для нас она расчистила квадратный метр в холле и угощала шоколадками, конфетками. Видела уже тогда очень плохо. С тех пор, как умер у бабы Зои единственный сын, прошло лет шесть, и глаза свои бабушка все проплакала, и ходила по улице наощупь с палочкой. Я ей дала свои очки минус семь, и с тех пор бабушка с ними не расстается, носит. В них немножко лучше видно. (Вроде бы, районные врачи решили, что у нее глаукома и это не лечится, дали 1 группу инвалидности).
У нее есть есть невестка, которая приезжает раз в 10 лет из Америки и племянница, к которой бабушка изредка ездит погостить. За бабой Зоей присматривает группа милосердия одного московского храма в лице патронажной сестры Ирины. Ирина ходит с Зоей Петровной по врачам, сидела в очередях, сделала инвалидность, занималась лекарствами – но у нее еще целый район с другими одинокими, больными, старыми плюс собственная семья с чудесными мальчиками. Опекать одну мою бабу Зою Ирина не может.
Мужа баба Зоя лишилась рано, другие мужчины в доме так и не появились. Пока папа был жив, дом не бедствовал, а сынишка Леша так любил друзей, что все сладкое тащил на улицу, угощать. Даже во рту, чтобы родители не увидели и не отобрали, тащил конфеты. Вытаскивал и все равно угощал. Мальчик всегда был очень добрый. А когда трудно стало, как-то шли они с мамой по улице и плакали, что не могут груши купить – не на что. Потом видят – деньги на земле лежат – и купили груши, было в доме счастье.
Леша учился в балетной школе. Все у него хорошо получалось, девчонкам вместо учителя все показывал, способный был. Мама все сына просила «Леша, скорей бы ты вырос». А он: «мама, а я может, и не хочу большим стать», словно предвидел, что времени ему жить отпущено не так-то и много. Вырос, женился, и умер, не оставив детей. От постоянного плача невестка сбежала «ты меня с ума сведешь» ( одним и тем же вопросом на грани истерики «Инна, где Леша?») …Бабушка осталась одна, а пенсии заплатить за квартиру не хватало. Несколько лет, пока Инна выписалась из квартиры, бабушка платила квартплату за двоих (субсидий еще не было) и вздыхала, что жить не на что. Просьбы в ЖЭКе снизить квартплату никто не слушал… А мы приходили просто угостить сладеньким и посидеть вместе. Однажды заметили на стене Распятие с отколотыми ногами. Сынок, пока жив был, где-то подобрал и повесил. А мать не знала и сама только впервые увидела.
Чтобы чем-то заняться, баба Зоя ходила на помойки за тряпочками и слушала радио. «Я как услышу, что плохо людям или кто-то погиб – и все плачу, плачу, так мне людей жалко. Мне всех жалко». Тряпочки все стирала. Придем – она навстречу с куском мыла в руке выходит.
Но мы уехали в Германию. Помогать бабе Зое НИКТО не захотел. (Только за квартиру). Мы писали ей из Германии письма, вкладывали туда «подарочки» и рисунки. А оказалось – она читать не может и письма пропадают. Даже самых крупных букв бабушка не видит. Потом (когда я поленилась точно писать обратный адрес), – за целый год все письма пропали, ни одно не дошло. Баба Зоя едва нас летом дождалась, чуть от горя с балкона не прыгнула. Вывод: письмами много человеку не поможешь, это все слова. Тогда мы попросили помощи и от храма стала ходить Ира. Приносит кое-что поесть, например, борщ из трапезной. Баба Зоя потом долго его вспоминала – как райскую пищу. Наверное, ничего лучше давно не ела. (Ира обнаружила, что у бабушки не газа на кухне и питается она лишь хлебом с водой.) Газ включили, а вода на кухне так и не включилась – проблемы со стояком. Вторую плиту с кухни вынести на улицу некому и что она там делает, непонятно. Мешков в холле – до потолка, а на кухне – по пояс, она на них спит, а по единственной тумбочке со всех сторон бегают полсотни мелких таракашек. Телефона в квартире нет, денег на него тоже нет, а на карточном телефоне слишком много кнопок – а надо, чтобы одна была, и большая.
Один раз ее причастили «Я так батюшку испугалась,- как самого Бога». Уговорили бабушку в доме уборку начать, чем она и занимается целые дни. «Маша, ты не думай, я культурная, я стихов наизусть много знаю. А когда я ночью не сплю, то все время молюсь. «Отче наш читаю», «Богородицу», всю ночь читаю и молюсь».
Но все-таки, как так можно жить одинокой бабуле – идет по улице и с бордюра чуть не падает, за хлебом выйдет – со ступенек чуть не падает, – палка соскальзывает,- кафель. Что же будет зимой? Дом до потолка старьем завален, вода есть только в ванной, на кухне на виду почерневший хлеб валяется – потерялся. На самом видном месте. (Глаукома, «не оперируется».) Бабушка замок ищет, чтобы дверь открыть, – наощупь, долго. Забывает поесть, и не видно, чтобы готовила себе. Окна все грязные, не дойти до них, это, может, и хорошо. Она этой зимой уже хотела с балкона прыгать, но пока туда добралась и разгребать мешки стала, кто-то в дверь зазвонил и стучать стали. Господь от беды отвел. Трудно ей переносить немощи и одиночество.
«Маша, я тебе все разберу, все будет чисто». Днем она опять идет на помойку. Батюшка благословил хлеб, но только хороший, птицам давать за некрещеных сына и мужа. Она ищет, а ей запрещают. «За что они меня так? Я ничего плохого не делаю, меня так благословили. Вы все домашние, у вас дети, внуки, а я столько лет совсем одна…» И плачет… Людей боится, соседей боится, звонков в дверь боится. Пришли раз «из собеса» и всю пенсию украли.
Такая вот невеселая история. Очень жаль бедную старушку, которая, в своем затянувшемся одиночестве, даже не знает порой, какое у нас время дня или ночи. А сколько их, таких, вокруг нас – незаметных, почти совсем невидимых, стесняющихся попросить милостыню или другую помощь, тенью скользящих вдоль богатых столичных помоек…
Мария Бабейко
