О фонде: выявляет детей в зоне риска и предотвращает самоубийства
Фонд «Сохраняя жизнь» был создан в Оренбурге в 2013 году. Экспертиза фонда — психологическая помощь жертвам насилия, травли, детям с высоким риском самоубийства.
Основательница – Анна Межова. Усыновив ребенка в 2012 году, они с мужем начали помогать другим приемным родителям и столкнулись с тем, что многим детям-сиротам в новой семье нужна была помощь после пережитого насилия.
Специалисты фонда создали свою методику – «Урок поддержки». С ее помощью выявляют детей, которым нужна психологическая поддержка. Так удается предотвратить множество трагедий, от попыток самоубийства и травли до случаев сексуализированного насилия.
Методика разрабатывалась с 2014 года – сначала на классах, потом школах, районах. В 2022 году начато ее масштабирование. В одном из районов Оренбургской области, где несколько лет подряд фиксировался рост детских самоубийств и попыток самоубийства и за год до этого шесть детей совершили суицид, в 2022 году, за учебный год действия проекта «Урок поддержки», количество суицидов и попыток снизили до нуля.
«Все ситуации выявлялись заранее, фонд работал совместно с министерством образования и специалистами школ – это и принесло такой результат», – говорит Анна Межова.
За год благодаря фонду 1000 человек получает прямую психологическую помощь, а программами профилактики за прошлый год фонд охватил почти 18 000 человек. В ходе работы выявили 3246 детей, которым нужна психологическая помощь. Из них 264 – дети, которым необходима экстренная психологическая помощь.
«Работа с такой травмой может занять всю жизнь, потому что это очень глубокое потрясение, – говорит Анна Межова. – Чем быстрее и качественнее будет оказана помощь, тем быстрее последствия уйдут. И многое зависит от окружения.
Есть случаи, где родители, например, поддерживают ребенка и понимают, что ему надо помочь. Они ходят с ним к психологу, обсуждают это. А есть родители, которые говорят: «Это было несколько месяцев назад, забудь. Что ты ходишь и ноешь». Такое отношение родителей усугубляет проблему ребенка и затягивает травму».
«Однажды мать воткнула в отца вилку»
– Есть ли способы предсказать, где массовое убийство в школе может произойти в следующий раз?
– В любом городе. Нам много пишут энтузиасты, классные руководители или психологи, у которых есть проблемные дети, и они хотят им помочь. Ситуация по стране понятна. Это вопрос стечения обстоятельств. Скулшутинг может случиться где угодно, потому что травля есть везде, а психиатрическая и психологическая помощь не на том уровне, на котором в ней нуждаются дети.
Здоровый ребенок не устроит бойню, не покончит с собой. На это решаются дети, либо не получившие психиатрической помощи вовремя, либо пережившие тяжелую травму и оставшиеся с ней один на один. Чтобы начать убивать, надо переступить определенную грань. Утратить контроль, страх.
– К вам приходили травмированные дети, которые потенциально могли бы стать убийцами?
– Однажды школа прислала к нам первоклассника, и мы много лет с ним работали. У мальчика была очень нестабильная, хрупкая психика. В семье отец изменял матери, но ребенок как сын и наследник был для него очень важен. И мать с помощью ребенка начала манипулировать отцом, чтобы он не бросал семью, не ходил по женщинам. У ребенка поведение выходило из-под контроля, в конце концов он начал в школе драться. Он мог избить девочку. Когда его начинали ругать, он рассказывал, что его бьет отец. Рассказывал, как родители у него на глазах дрались. Или мать выгоняла отца, а тот брал топор, разбивал дверь и возвращался домой. Все на глазах ребенка. Однажды мать воткнула в отца вилку.
Ребенок видел, что после его рассказов взрослые начинают его жалеть. Начал манипулировать этим. При этом все больше обижал других детей. Но ему все сходило с рук, потому что он рассказывал психологам, как ему тяжело. Родителей вызывали в школу, и выяснялось, что мальчик половину придумывает.
Мы пытались объяснить родителям, что дальше будет только хуже. Все это происходит, потому что они не могут ребенку в доме обеспечить спокойствие. Для этого мальчика была очень важна семья, теплые отношения. Они разрушились, и он был вовлечен.
«Из этого ребенка вполне может вырасти человек, который будет убивать»
– А мать не понимала, что не надо втягивать ребенка?
– Мы пытались ей объяснить, но она не слышала. Был прогресс, она продержалась 2-3 месяца, потом снова начался регресс. За это время ребенок стал стабильным, перестал драться, закончились приступы агрессии. Но потом все вернулось, потому что мать опять начала звонить отцу. В итоге, несмотря на все усилия, мы не смогли помочь, потому что мы не можем заставить взрослых вести себя по-другому.
Мы советовали пойти к психиатру, потому что, когда начались скандалы, у мальчика были значительные ухудшения. Мы понимали, что, скорее всего, это старт психиатрического заболевания, тем более что он уже приблизился к подростковому возрасту. Последние разы, когда он у нас наблюдался, он уже говорил, что хотел бы убить своих родителей, искал в интернете способы. Через 2-3 года, если ребенок не начнет получать психиатрическую помощь и не изменится то, что происходит вокруг, из него вполне может вырасти человек, который будет убивать.
– Вы с ним не на связи больше?
– Мы ситуацию озвучили всем органам и больше ничего не можем сделать. Только предупредить, рассказать, что матери нельзя так манипулировать ребенком.
– Но при этом для органов опеки все происходившее не стало основанием забрать его из семьи?
– Да, потому что физической угрозы в семье не было. Он был просто свидетелем в большинстве ситуаций. То, что мать его просила звонить отцу, сложно как психологическое насилие рассматривать с точки зрения закона. Сотни, если не тысячи детей в России живут в семьях, где скандалят, ругаются, тарелки бьют. У нас же не изымают их. Если начнут изымать, это тоже не будет правильным.
– Вы считаете, что конкретно этому мальчику лучше было оставаться в семье?
– Я не знаю. Не уверена, что в детдоме ему было бы лучше. Возможно, там он будет считать, что родители его предали, и быстрее пойдет по пути насилия.
– А в приемной семье?
– Все равно же родители предали. В данном случае, мне кажется, выход – если родители заставляли бы мальчика ходить к психиатру и контролировали бы ход лечения и его динамику.
«У нас был случай, когда девочка хотела отравить обидчиков в школе»
– Как устроена психологическая помощь жертвам травли?
– Мы оцениваем глубину травмы и оказываем грамотную психологическую помощь. Учим детей контролировать агрессию, желание отомстить обидчикам. Это желание со временем уменьшается, направляется в более созидательное русло.
У нас был случай, когда девочка хотела отравить обидчиков в школе, подсыпать им что-то в еду во время обеда.
Психолог с ней обсуждал последствия ее действий. Она поняла, что в любом случае ее обидчики не начнут думать: «Как же мне плохо, не надо было обижать эту девочку». Они подумают, что отравились. А потом выяснится, что это она их отравила, потому что камеры везде стоят. В итоге она, скорее всего, поедет в колонию для несовершеннолетних. Не получит никакого удовлетворения. В момент отравления и наблюдения последствий ей на короткое время станет легче, но потом – хуже.
Когда все это прорабатывается, ребенок учится напоминать себе о последствиях агрессии и с ней справляется. Со временем человек отпускает ситуацию и может развиваться как гармоничная личность, а не как травматик.
– Вы практические аргументы используете. Не говорите о гуманизме, о том, что людей обижать нехорошо.
– Мне кажется, в нашем мире говорить о том, что людей обижать нехорошо, потеряло смысл.
– Работа с психологом девочке помогла?
– На большинство детей, с которыми мы работаем, психологическая работа действует. Для успешной реабилитации должны совпасть две вещи: ребенок получает психологическую помощь и он не ходит каждый день в класс, где его травят. В случае травли в школе надо переводить ребенка в другую школу. Прорабатывать травму и следить очень внимательно за тем, чтобы не было снова травли.
«Нашелся крутой чувак: его обижали, а он всем отомстил»
– Об истории псковских подростков Кати и Дениса, которые заперлись в доме с оружием и застрелились, когда начался штурм, сняли фильм «Межсезонье». Может ли быть польза от такого кино?
– Я фильм не видела, поэтому точно не знаю. Но считаю, что рассказы об убийствах подталкивают к повторению таких историй. У Харриса и Клиболда, устроивших стрельбу в школе «Колумбайн», есть поклонники. Казанскому стрелку Ильназу Галявиеву за несколько дней собрали на адвокатов космические деньги. Образовалась группа поддержки – в основном из подростков, которые сталкивались с травлей. Они тоже ненавидят, но не могут себя защитить, ответить обидчикам. А здесь нашелся «крутой чувак»: «его обижали, а он всем отомстил» – так могут думать жертвы травли.
«Хотя бы онлайн-консультацию ребенок должен получить своевременно и бесплатно»
– В декабре 2022 года даже Владимир Путин призвал развивать в стране систему психологической помощи. Насколько у нас все плохо?
– Психологическая помощь у нас сейчас на очень низком уровне. По отчетам, возможно, все не так печально. Но на практике мы много работаем с сельскими территориями. Если в Оренбурге и областных центрах при желании можно найти психолога, психиатра, то в некоторых районах области на 5000–10 000 детей нет ни одного детского психиатра, клинического психолога. А именно они работают с попытками детских самоубийств.
Педагогические психологи тоже могут, но они не проходили специального обучения, и качество работы у них будет ниже. Нам важно, чтобы такой ребенок мог хотя бы онлайн-консультацию получить своевременно и бесплатно.
Недавно к нам обратились из Казахстана за психологической помощью для ребенка. Ни в одном из фондов, куда они обращались до нас, они не получили помощь. Неправильно, когда такое происходит. Помощь ребенку должна быть оказана.
На 1000 детей всего один психолог, и тот не умеет работать с попытками самоубийства
– На чем сейчас нужно сосредоточиться, по вашему опыту, чтобы достичь этого?
– Увеличивать количество психологов в школах. Их недостаточно, а те, что есть, перегружены отчетами, и им не хватает времени, чтобы работать с детьми.
И, в первую очередь, необходимо собирать реальные данные. Сейчас этого часто не делают, с чем мы и сталкиваемся. Пример: в школе выявлен ребенок с высоким риском самоубийства. Мы знаем, что ребенок есть, но в отчете его нет. Спрашиваем школу, почему не написали в отчете? Они рассказывают, что у них на 1000 детей всего один психолог и его квалификация не предполагает работу с такими детьми.
При этом прокуратура, увидев в отчете ребенка с суицидальным риском, требует, чтобы с ним велась работа психолога. И что должна здесь делать школа, непонятно. К тому же родители могут быть против. У нас был такой случай.
«Покупка нового джипа для губернатора за 22 млн рублей – целесообразна, а детский центр – нет»
– На каком этапе строительство реабилитационного центра для детей, переживших насилие или глубокую травму?
– Ни на каком. Мы поняли, что в сегодняшнем положении мы не можем его начать строить, потому что ситуация в экономике нестабильна и объем пожертвований тоже.
В то же время наша поездка в Ижевск дала понять, что формат очень востребован, такие центры должны быть в каждом регионе.
И еще важный нюанс – в таких центрах дети должны получать помощь вместе с родителями. Без их поддержки большинство усилий психологов не принесет желаемых результатов. Все у каждого из нас начинается с семьи.
Прошлым летом нам предлагали купить готовый лагерь. Мы искали деньги под него, 12 млн рублей. Собрали несколько миллионов, они до сих пор лежат на счету. Мы думаем, что можно сделать.
Я в 2022 году прошла обучение в «Институте советников». Это проект Нижегородской области и «Региона заботы» ОНФ. У меня был проект про реабилитацию детей и сопровождение детей в следственных действиях. ОНФ написал обращение к губернатору Оренбургской области с просьбой помочь найти помещение. К сожалению, ничего область не нашла. Что-то хорошее отдавать не захотели, а что-то плохое мы сами не взяли.
– А что предлагали?
– Одинокий брошенный в степи пост ветеринарного контроля, первый этаж пятиэтажки, полуразрушенное здание в аварийном состоянии на территории больницы… Мы просили помещение, чтобы можно было заехать и начать там работать, а не потратить на ремонт в сто раз больше, чем оно стоит. Мы властям показывали в том числе лагерь, предлагали купить. Но они сказали, что для области такая покупка нецелесообразна. А покупка нового джипа-лексуса для губернатора за 22 миллиона – целесообразна. У каждого свои приоритеты.
«Не могу сказать детям: вы подходите под грант, а вы – нет»
– Кроме «Сохраняя жизнь», есть еще фонды, которые занимаются реабилитацией детей после насилия?
– Несколько команд работают с травмированными детьми, например «Сестры» и «Тебе поверят», но ресурсы их сильно ограниченны.
У нашего фонда тоже с пожертвованиями дела обстоят сложно, существуем в основном на грантовые средства. Но гранты – это всегда ограничения по детям, вы подходите под грант, а вы нет. Для меня же важно, что если ребенку нужна помощь, то он приходит и получает ее.
Поэтому мы ориентируемся на переход к частному фандрайзингу, когда много людей жертвуют небольшие суммы. Так мы сможем работать, как считаем нужным. Стараемся развивать регулярные пожертвования на зарплату сотрудников, но пока успеха в этом не добились. В основном нас поддерживают региональные жертвователи, которые считают, что зарплаты нам должно платить государство.
В 2022 году фонд привлек 1 716 107 рублей, средний чек пожертвования – 400 рублей.
Чтобы хорошие психологи не уходили, им нужно платить конкурентноспособную зарплату, а не 25 000 рублей
– Сколько у вас сейчас психологов?
– Пять. Два психолога ушли, и пока мы им замену не нашли. Один ушел из-за выгорания, другой не прошел испытательный срок, потому что не хватает компетенции.
Чтобы хорошие психологи не уходили, важно иметь конкурентноспособную зарплату. А в грантах нам согласовывают сумму не больше 25 000 рублей.
В 2021 году мы у города взяли в льготную аренду историческое здание, восстановили его – теперь у нас центр большой, почти 200 кв. м. Все специалисты находятся в Оренбурге. Иногородних мы не берем. Это тяжело и в плане ответственности, и потому что мы постоянно обсуждаем случаи, собираемся, проводим супервизии. Волонтеров-психологов пробовали брать, но уровень ответственности не тот, у нас слишком тяжелые дети. Волонтер может накосячить или сказать: «Извини, сейчас времени нет на тебя». Имеет полное право.
Сейчас у нас все больше запросов, потому что все больше детей нуждаются в психологической поддержке. Если говорить об уровне компетенций, то мы давно переросли региональный фонд и нужно создавать уже фонд в Москве, чтобы работать с этой проблемой. Но, увы, денег на это нет.
Рисунки Екатерины Ватель
