В небе над Екатеринбургом живет ангел. Вы увидите его, если поднимитесь на последний ярус Троицкой колокольни. Там же, где расположен выездной хоспис Екатеринбургской епархии. Это единственная в полуторамиллионном городе служба, которая оказывают бесплатную медицинскую (паллиативную) помощь раковым больным, выписанным из больниц умирать. Епархиальная православная хосписная служба появилась в 2002 году по инициативе врачей-энтузиастов. О работе службы рассказывает ее заведующая Елена ШАРФ.
СПРАВКА
Елена Шарф, заведующая выездной хосписной службой Екатеринбургской епархии. До того как возглавить службу, 15 лет отработала врачом –терапевтом (из них 10 лет — врач-кардиолог). С 2002 года бесплатная паллиативная помощь была оказана около полутора тысячам жителей Екатеринбурга. Под надзором двух медсестер и двух врачей находится каждый месяц около 70 больных. Духовно окормляет больных священник Сергий Савин.
Елена Шарф
Умение спросить
Тане было 54 года. Последние три она болела раком молочной железы. Когда я впервые пришла к ней, она находилась в крайне тяжёлом состоянии: метастазы уже были у нее в печени, она не вставала с постели и с трудом переворачивалась в постели. Я подумала, что ей жить осталось немного, может быть несколько недель. На тот момент Таня еще не была воцерковлена. Но ее духовный рост начался, как я теперь уже понимаю, с вопроса «для чего?». Для чего мне послана эта болезнь? Трудно сказать, имело ли для этого какое-то значение то, что она работала библиотекарем и была очень начитана.
Обычно ведь спрашивают совсем другое: «за что меня Бог наказал»? Многие ведь считают себя безгрешными. За что меня наказывать, я же никого не убил. А она сказала: «Для чего?». Это тот вопрос, который должен себе каждый больной, получивший этот диагноз. Потому что времени на раздумье становится крайне мало. И осознавать свою жизнь надо начинать с того же момента, как только ты понял или узнал, что у тебя рак. Иначе теряются драгоценные минуты. Наши больные в основной своей массе их просто бездарно теряют. Потому что страх за свою собственную жизнь и неверие в Бога, в то, что жизнь не кончается на этом, их просто парализует.
Когда она узнала, что можно пригласить к себе священника, то очень обрадовалась. И когда к ней стал приходить батюшка — она настолько ожила, настолько стала себя хорошо чувствовать, что даже сумела встать, начала самостоятельно ходить в церковь, читать православную литературу. Её духовный рост был стремительным. Она говорила мне, сжимая кулаки: «я вот так за Бога держусь, только за счёт Него живу». Своей верой она опровергла все диагнозы и вместо нескольких дней, прожила ещё год и несколько месяцев и ушла из жизни не по причине болезни. Она, конечно, умерла от рака, но причина смерти была в другом. Дело в том, что Таня всю жизнь жила с мамой и никогда не была замужем. И вот ее мама умирает от инсульта. Смерть мамы для нее стала шоком, потому что мать была для нее всем. И после смерти матери она сказала себе: «Мне не для кого больше жить, я устала». И тут трудно было ее как-то разубеждать, потому что она уже приняла решение. Хотя у Тани был брат, который за ней ухаживал. Она угасала без особых болей, не принимая никаких тяжёлых таблеток. Она читала и Библию, и святых отцов, молилась, исповедовалась, причащалась… И уходила тихо, очень спокойно, как будто бы с ощущением выполненного долга.
С миру по нитке
Идея создать хоспис родилась, когда я сама тяжело болела. Просто всплыл в голове вопрос: как живут люди, которым некому помочь, когда они тяжело больны? Что они делают, к кому обращаются? Я, врач, не знаю, что мне делать в такой ситуации. О том, что в Екатеринбурге нет хосписа и раковые больные предоставлены сами себе, я выяснила очень быстро. Значит нужно его создать. Мой план состоял их двух пунктов: создание выездной хосписной службы и хосписов – стационаров. Он был расписан и просчитан до мелочей: как и что нужно делать, чтобы все онкобольные города были охвачены медицинской помощью, сколько нужно хосписов и койко-мест на наше количество жителей. Но прежде, чем приступить к его воплощению, обратилась за благословением к архиепископу Екатеринбургскому и Верхотурскому Викентию, который до сих пор поддерживает нас в нашей деятельности.
Работа началась со сбора информации и поиска спонсоров. Через интернет узнала, где в России есть хосписы, обзвонила их, выяснила, кто чем мне может помочь, благословилась у священника и поехала сначала в Первый питерский хоспис, потом в Москву, к директору Первого московского хосписа Вере Миллионщиковой.
Я благодарна всем, кто щедро делился со мной информацией. Вера Миллионщикова даже подарила мне книгу митрополита Антония Сурожского «Жизнь, болезнь, смерть». Прочла ее залпом, пока ехала домой. Книга ответила на принципиальный для меня вопрос: подход и лечение раковых больных – это не только медицинская, но и обязательно духовная и помощь.
Хотя есть хосписы, где упор сделан только на медицинскую помощь. Например, у нас под боком, в Каменск-Уральском хосписе только медицинский подход, а духовная сторона игнорируется.
Для нас, работников службы, духовная сторона жизни больного — самое главное, а медицинская помощь является как бы второстепенной. Если есть воля Божья помочь этому человеку — наша помощь будет принята, больной пойдёт на улучшение. У всех наших больных форма рака генерализованная, то есть рак поражает все органы и ткани. Болезнь уже нельзя вылечить, но можно поддержать и улучшить качество их жизни, чтобы человек по-прежнему ощущал себя личностью. Например, у него есть сильная боль — убираем боль, есть рвота – убираем рвоту (это называется паллиативной медициной). Но иногда происходит так, что при одинаковом диагнозе, болезнь у двух разных людей проявляется совершенно по-разному: один с раком желудка ест и пьёт до конца своих дней, а другому уже за месяц до смерти даже вода в желудок не проходит.
Поэтому онкология — тот случай, когда человеку необходимо осознать, что кроме тела, у него есть еще и дух, что эта болезнь послана ему не случайно. И что его физическое состояние теперь напрямую связано с духовным. А изменить духовное состояние можно только примирившись с Творцом.
И наша-то задача как раз вот в этот-то момент их и поддержать, чтобы они поняли, что на этом ничего не кончается. И происходит странная вещь: тот, кто понимает, что на этом ничего не кончается, смиряются со своей болезнью и искренне принимают в свое сердце Бога, те как раз и остаются жить, и болезнь отступает.
Но бывает совсем наоборот. Те, кто отрицает Бога или хулит Его, случается, умирает быстрее и страшней, а некоторые и умереть не могут. Это самое страшное – когда человек не может умереть
Троицкая церковь, где на колокольне находится офис хосписа
Николай
Внешне это был совершенный скелет, одни кожа и кости, с ревущей, с кричащей болью. У него были метастазы везде, это были просто кости, совершеннейшие кости с коричневой кожей, на коже выходили все метастазы. Он находился в полном сознании! Николай был совершенно неглупый, образованный человек, и преподавал в школе… Ему было чуть больше 60 лет. В своё время он, будучи коммунистом, совершил настоящий поступок. В 50-е годы, в разгар хрущевских гонений на Церковь они с женой повенчались! У Николая были сильнейшие боли, но он не давал себя полностью обезболивать. При этом почему-то решил, что он сам себя будет лучше лечить и говорил жене, какие, куда и как ему делать уколы. На первой встрече Николай сказал мне, что он язычник. «А какая разница, – говорит, — кому молиться, вон поставил камень – и молись ему!». Я его уговорила с батюшкой побеседовать. Одни раз, другой, он исповедался, потом батюшка причастил его.
Я не знаю, верил Николай в Бога или нет, мы едва этой темы касались. Он не мог умереть. Умирал, в страшных мучениях, несколько месяцев.
И испустил последний вздох в тот момент, когда я зашла в квартиру. Он меня ждал, пока я приду. Я к нему ходила крайне редко, раз в три недели, он считал, что не надо ему назначать лечения.
Мне очень сложно сказать, примирился он с Богом или нет. Он не отрицал ничего, ничего такого не говорил, но внутренне – я не знаю.
Письма в никуда
Одновременно с информацией я искала источники финансирования. Я надеялась привлечь как бюджетные, так и частные средства.
Через знакомых вышла на Екатеринбургский Горздрав, и на Облздрав, познакомилась со всеми главными онкологами области и города. Господь послал мне человека, с которым мы создали региональный общественный фонд «Хоспис» (правда, из-за отсутствия денег он так ни дня и не работал).
Вслед за этим мы провели пресс-конференцию. Слово «хоспис» было новым для нашего города и ее осветило телевидение и многие газеты. В прессе появился мой домашний телефон. Мне начали звонить онкобольные и я стала выезжать на вызовы. Все это я делала совершенно бесплатно, меня содержал муж. Больных было немного, поэтому большую часть времени я писала письма потенциальным благотворителям, встречалась с огромным количеством людей. У меня был дневник, каждый день я расписывала с утра до вечера: встречи, знакомства, переговоры с чиновниками, с предпринимателями…
Начался период письменных обращений (не прекращающийся до сих пор) и личных встреч с власть предержащими (от мэра до губернатора) и руководителям различных фирм. Последние три или четыре года письма подписывались только владыкой Викентием. Чиновники не отказывались помочь, говорили: «да, это нужно, это важно», но никто ничего не делал. Думаю, причина в том, что помощь для этих больных должна быть бесплатна. На мой взгляд, это главное препятствие и камень преткновения. Одним словом, город не помог ни в чём.
Постепенно я пришла к мысли, что реально помочь здесь способна только Церковь.
В это же время (в 2002 году) для помощи оставленным всеми больным мы с дочерью организовали волонтёрскую службу. Она разместила объявления во всех высших учебных заведениях, что требуется бесплатная помощь онкобольным. Отозвалось несколько студентов (около 10 человек). Прежде, чем допустить их к больным, я конечно разговаривала с ними, объясняла, как и что надо сделать, учила их простым способам ухода за лежачими больными. Один-два раза в неделю ребята помогали им по хозяйству, ходили в магазин, в аптеку.
Одна из таких добровольных помощниц познакомила меня и иереем Максимом Миняйло, который очень заинтересовался идеей хосписной службы и помог найти благодетелей для ее финансирования. И так чудесно получилось, что почти одновременно нашелся сразу весь коллектив: еще один врач, две медсестры священник Сергий Савин, который уже несколько лет окормляет наших больных и диспетчер. С 1 июля 2002 года мы начали работать как отдел Екатеринбургской епархии.
Средства, которые дает благодетель, хватает только на зарплату сотрудникам.
Но, когда ты приходишь к больному, то обязательно оставляешь у него что-то из медикаментов на первые два-три дня (пока родственники не купят нужное лекарство), чтобы он не мучился от болей. Вот на эти лекарства в месяц нам нужно не менее 9 тыс. рублей. И люди жертвуют. Например, один человек, у которого от рака умер друг, приносит каждый месяц 3 тыс. рублей. Тем, у кого нет возможности покупать лекарства (или они одиноки) мы помогаем «по- максимуму». В среднем одному онкобольному требуется медикаментов не меньше, чем на 200 рублей в день.
Мера равнодушия
Проблема в том, что не все препараты можно сразу купить. Такие «ходовые» как например, трамал или ондансетрон, в отличии от Москвы или Питера, есть далеко не в каждой аптеке. Пока родственник найдёт их — пройдёт двое суток, а если он еще и нерадивый, то вообще искать лекарство не будет. Есть родственники, которые и сами по состоянию здоровья не могут выйти из дома. А есть, которые в «лепёшку расшибаются» для своих больных, бегают по десяти врачам кроме нас, ещё десять препаратов покупают – и потом спрашивают, почему больному так плохо стало?
К сожалению, у нас в области нет многих современных эффективных препаратов, которые давно уже есть в Москве и в большинстве других городов. Например, препарат в виде лечебного пластыря – на руку наклеил и не надо укол делать. (Он у нас есть, но малоэффективный, словно не качественно сделанный).
Еще одна проблема появляется, когда за больными некому ухаживать. Примерно в одной трети случаев родственники отказываются от своих близких (хотя квартиры больных давно между ними поделены). И невольно хочется их спросить, а как же ты сам будешь жить, когда с тобой случиться что-то подобное?
Например, пожилая мать вместе с сыном и снохой живут в одной квартире. Сын не то, что лекарства, даже хлеба ей купить не может. Семейную пару совершенно не беспокоят страдания пожилой матери. Наша медсестра каждый день приходит сделать укол, обработать рану, иногда помогают соседи.
Был случай, когда от пожилой больной матери отказались все пятеро детей. Она умерла в психиатрической больнице, куда дети ее поместили «по блату». После смерти матери раком заболела одна из дочерей.
Или такая история. Была замечательная семья, пока все были здоровы. Мама заболела раком в пятьдесят лет. Ее дочь подошла к ней только перед самой смертью, после того, как я предупредила мужа больной (он один за ней ухаживал), что его супруга через несколько часов умрёт.
Другая мамаша, узнав, что у ее дочери рак (больную Валей звали) – выставила ее за дверь. Вале и сорока лет не было, а сыну ее — шестнадцать. Они вместе ушли, жить им было негде, их приютил монастырь. Когда Валя умерла, то через два-три месяца заболела сама мать такой же болезнью – рак молочной железы, мучилась года три.
Когда мы сталкиваемся с отказом родственников от ухода за больными, то начинаем искать тех, кто мог бы помочь больным. И в большинстве случаев находим таких: или соседей, или других родственников, или сиделку…. Наверное, этот факт можно отнести к разряду чудесных.
Если я слышу отказ в помощи, то суть моего разговора с такими людьми сводится к одному предложению – что Земля круглая, и все люди смертны.
Когда человек сомневающийся – я с ним буду мягко говорить.
Но часто родственники даже не отказываются ухаживать, но им же работать надо. Иначе денег даже на лекарства и памперсы не будет. Сиделки в час от сорока рублей берут…
Это очень важно, поскольку скорая помощь в подавляющем большинстве отказывается выезжать на вызовы к нашим больным. Сами врачи скорой помощи признавались мне, что существует некий негласный приказ, запрещающий выезжать к онкобольным.
Поэтому я говорю своим больным: вызывая «скорую» никогда не говорите, что вы онкобольной! И есть бригады, которые сразу поворачиваются и уходят, а есть, которые всё делают до конца, чтобы помочь человеку.
У нас был мальчишка восемнадцати лет. У него был рак печени, который осложнился кровотечением. Первый раз мы ему кровотечение своими силами остановили, а потом, когда уже не было возможности его мама ночью вызвала «Скорую». Первая бригада «скорой» ничего не сделала, а вторая бригада даже замороженную плазму (крайне дорогой препарат) переливала, чтобы остановить кровотечение его. Но, однако, взять в больницу его никто не решился, хотя это был единственный на тот момент в городе больной мальчик с раком печени. Больницы по медико-экономическим стандартам не могут взять на лечение ракового больного. Не хотят брать на себя смерть в больнице, их за это ругают.
Техника работы
Работа у нас построена так. Диспетчер принимает вызов. Если звонок утром — мы в этот же день идём к больному, если — в течение дня, когда мы на вызовах, и больной не тяжёлый (не кричит от боли) — приходим к нему на следующий день. Но если больной тяжелый, диспетчер звонит кому-то из врачей на сотовый, и к больному приходят в этот же день. Бывают случаи, звонят ночью. Например, молодая женщина, больна, уходит из жизни, а у неё двое детей маленьких, она одна у них. И дети мне звонят ночью — у мамы то – то и то – то. Как им откажешь?
Все больные распределены между двумя врачами.
Когда я прихожу первый раз, то смотрю все его документы — что у него есть, где он лежал, кто его лечил, чем он лечился, выясняю, если есть родственники, смотрю, что эти родственники из себя представляют, как они к нему относятся. Разговариваю с больным — что больной думает сам о себе, своей болезни, на что жалуется… Потом осматриваю больного. Снова разговариваем, всё записываем — чем ему лечиться, чем не лечиться, что ему есть, что пить, что-то оставляем из препаратов на это время, чтобы он вот эти часы, сутки он мог что-то принимать. Разговор о Боге в каждой семье начинаешь совершенно по-разному. Кто-то может сам обмолвиться, у кого-то видишь иконы. Как ни странно, иконы в доме есть даже у неверующих.
В связи с этим и можно начать разговор. Встречаются иногда озлобленные или упертые люди, которым говоришь: я вам как врач рекомендую, поговорите со священником, обычно после этого становится намного легче. Вы можете не причащаться, но вам после беседы станет лучше». Кому-то рассказываешь что-то из своей жизни, из жизни других больных, о том, что такое вера, что такое Бог… Кто-то их газет узнал обо мне – сам начинает вопросы задавать. А есть некоторые, кто говорит: «пожил, хочу на себя руки наложить, дайте мне один укол – и всё!». Я начинаю говорить: «У вас дети есть? Внуки есть? Понимаете – вы на себя ручки наложили, вы сами в своих страданиях только начнёте мытариться – и до четвёртого, до шестого колена всё будет отражаться». И вот так вот – слово за слово – может пойти. У всех по-разному.
Потом, на следующий день или через день звоню и спрашиваю: что, как сделали, как результаты, что делаете? Если надо, допустим, чтобы медсестра в вену пришла поставила – значит, начинает медсестра ходить, делать уколы, если нужны перевязки – значит, она приходит, делает перевязки, если это пролежни или раны.
Если, допустим, через три-пять дней ему хуже становится, мы снова приезжаем к пациенту. Постоянно созваниваемся с ним. Есть люди, которым только звоним — настолько у них там всё хорошо, а есть, к которым только и ездишь. Есть, кто уехал из Екатеринбурга в другой город, они нам только звонят оттуда. Одни больные хотят, чтобы к ним каждый день ходили, другим одного посещения достаточно. Есть, кто-то нам верит, есть, кто-то нам не верит, хотя и вызывают. Например, мы список препаратов составили. А участковый врач им говорит: «Зачем вам это?». Проблема в том, что у нас в Екатеринбурге не учат паллиативной медицине как в Москве (паллиативная медицина предполагает обезболивание в тех случаях, когда лечение уже неэффективно). В этом случае получается, что раз тебе поставлен диагноз умирать, ты должен лежать молча и умирать, даже если тебе очень больно.
В день каждый врач и медсестра посещает от трёх до пяти больных.
Для разъездов мы пользуемся только общественным транспортом.
По договоренности с Управлением городского транспорта нам на год выдали удостоверения на бесплатный проезд. Но есть районы, куда ходят только маршрутки частные, эти расходы оплачивает благотворитель.
Это удивительно, но если я еду к больному, то добираюсь до него всегда в два раза быстрее, чем если бы я ехала по тому же маршруту по своим делам.
Труднее всего приходится, когда дождь льёт и снег идёт. Дождь всё заливает, а снег всё засыпает. Поэтому для нас главное, чтобы транспорт ходил. И не важно жара, ветер, мороз — мы все равно придем на вызов.
Еще две истории
Звали его Вадим. Это был бывший зек, лет ему было около пятидесяти. У Вадима был рак пищевода, он страшно мучился от болей. Но сам вставал и ходил до конца, хотя есть не мог, ему в желудок зонд вставили, т.е. сделали гастростому. Родственники были, но никто не хотел за ним ухаживать.
Была у него когда-то семья, были дети, но относились они к нему точно также, как он к ним когда-то — безразлично. Были и родители – старенькие уже. Он совершенно был не верующим…
Его сначала наблюдала моя коллега, Татьяна Васильевна, а потом я. Это после её бесед он крест надел. Он, слава Богу, крещёный уже был. У него черта такая была, которую не все переносят — он очень сильно матерился. Но я не реагировала на его вот эти выпады, он ругается, материться, а я его успокаиваю, где-то и пожалею, и поглажу…
Мы, по-моему, с ним о Боге-то даже не говорили. Но, поскольку я видела его страдания (они были уже налицо), постоянно созванивалась с ним, зная, что это участие помогает ему легче переносить болезнь. У нас с ним просто чисто человеческий контакт был. Мне кажется, это самое важное — человеческое участие и внимание. Ему больно — ты понимаешь, как и чем можешь помочь — значит, ты ему помогаешь. Не можешь — значит, ты помолишься за него (у нас в Троицком храме постоянно молебны за наших подопечных идут, поскольку мы с первых же встреч выясняем — крещены они или нет).
И получается, что ты с ним всегда рядом. Хуже ему, лучше — ты рядом, не можешь приехать — позвонила.
И когда он умер, а это стало известно не сразу, ведь он жил один, звонит мне его двоюродная сестра и говорит: «Мне приснился сон, что он в белой рубашке, такой счастливый, говорит: «У меня уже всё хорошо». Я ей: «Так вы идите к нему, езжайте быстрей! С ним что-то случилось — он умер у вас!». Он действительно умер. Лежал на полу в ванной, упал, висок проломил. Его мать, которую я никогда не видела при его жизни через какое-то время ко мне приехала, и говорит: «Он мне незадолго до смерти сказал, что действительно Бог-то есть. Ведь врач, говорит, так ко мне относилась, что я верю теперь, Бог есть!». Понимаете, он исповедовал Бога! То есть, с моей стороны ничего не было-то, я даже не знаю, как к нему относилась – как ко всем. Но вот он так сказал – и я думаю, это было самое высшее, что он мог сделать в этой жизни — бывший зек, не знаю, чем он еще занимался. Вот это-то и есть чудо.
* * *
Иногда Господь посылает нам удивительно светлых людей, от которых, даже если они больны, не хочется никуда уходить. И, кажется, не столько мы им помогаем, сколько они нам.
В эту субботу, перед самой Пасхой, умерла больная. Встреча с ней год назад принесла мне, да и не только мне, но и священникам, которые к ней приходили, одну только радость.
От неё не хотелось уходить. Первый раз я с ней встретилась ровно год назад, она была в крайне тяжелом состоянии, пройдя курс химиотерапии. У нее был рак яичников. Чтобы поставить диагноз, ей сделали ляпароскопию, зашли в живот трубочкой, посмотрели, увидели, что там резать уже бесполезно, все в метастазах. Отверстие зашили, сделали химиютерапию. Химия не пошла, началась мощная интоксикация и больная начала умирать (дома, естественно). И в этот момент меня и вызвали. За ней ухаживала мама, которой было 82 года, а самой Анне 55.
Отверстие в животе у нее вскрылась, полилась какая-то зловонная чёрная масса. Я поняла, что это перитонит, вскрытие кишечника, сопровождающееся кровотечением. Давления резко упало, стало ясно, что это конец.
А поскольку она трудилась при монастыре, то каждый день к ней ездил батюшка и причащал её. Ее мать в это время стала ей потихонечку давать (даже в таком тяжелейшем состоянии), болиголов. По капельке… я не знаю, как она ей давала, в какой рецептуре, но видимо это тоже свою роль сыграло. Потому что Анна вдруг стала оживать, оживать — и ожила. При этом причащалась, исповедалась, встала с постели, а летом уехала в деревню… Отверстие ее заросло, ничего уже не текло, но опухоль между тем росла, а она себя совершенно прекрасно чувствовала. Осенью приезжает, снова состояние ухудшается, опухоль уже большая у нее. постоянно исповедуется, причащается. Постоянно молилась по чёткам.
И у нее идёт духовный рост, она углубляется в молитву, просветляется вся. Я к ней стала всё чаще ходить, потому что мне было хорошо с ней рядом. Представляете — человек умирает, а вам с ним хорошо?! Такого у меня не было. И батюшка на отпевании сказал, что у него то же самое было и другие люди, кто на отпевание к ней пришел говорил об этом же. У неё была какая-то внутренняя любовь, доброта, она всем помогала, чем могла. Мне, например, до последней минуты давала контакты людей, кто может чем-то помочь по строительству
(мы сейчас строим обитель милосердия для тех, у кого вообще нет близких).
И последние три недели или четыре батюшка приходил, причащал каждый день. Она к смерти готовилась как истинная христианка — без страха, без слез, без истерики. У неё были боли, она страшно мучилась. Конечно, она была на морфине — в небольших дозах. И у неё на руке были чётки, она всё время читала Иисусову молитву, и в день смерти мне мама её рано утром позвонила и сказала, что она вот так как-то дышит. «Давайте, быстрей зовите батюшку!»,- говорю.
Приехали сразу два священника, она уже была без сознания, стали читать молитву. И Анна пришла в сознание, её пособоровали, причастили. Она отошла ко Господу через тридцать минут. 56 лет ей исполнилось за несколько дней до смерти.
Записал Алексей РЕУТСКИЙ
В настоящее время в Екатеринбурге строится
обитель милосердия для раковых больных, у кого вообще никого нет близких.
Кроме палат (предположительно на 22 койки), там будут размещены: процедурная, малая операционная и сестринская. Желающие помочь могут направить свои пожертвования по следующим реквизитам:
Екатеринбургская епархия, лечебно-профилактическое учреждение, выездная хосписная служба (Богодельня).
В филиале «ССБ» ОАО «УБРиР» г.Екатеринбург (Для обители Милосердия).
Тел/факс- (343)251-65-70, 251-35-93
620086, г.Екатеринбург, ул.Розы Люксембург, 57
р/с:40703810563020000385, к/с 30101810900000000795
Банк: ОАО «УБРиР» г.Екатеринбурга
ИНН:6658185440 БИК:046577795 КПП:665801001 ОКПО:73625920
