Офис комитета «За гражданские права» находится в жилом доме в отдаленном от центра районе Москвы. Но даже в поздний час здесь полно людей, многие приехали из других концов столицы. В просторной приемной обсуждают способы борьбы с незаконной застройкой. На диванчике пристроилась женщина – видимо, ночует здесь же, пока правозащитники помогают разобраться в ее беде. В тесном кабинетике с несколькими рабочими местами и бесчисленными стопками бумаг – письма, запросы, ответы – только что закончилось рабочее совещание. Время – половина одиннадцатого вечера. Председатель комитета «За гражданские права» Андрей Бабушкин просит беседовать не слишком долго, ему еще надо сегодня поработать.
Андрей Владимирович Бабушкин. Председатель общественной правозащитной благотворительной организации Комитет «За гражданские права». С ноября 2012 года член Совета при Президенте РФ по правам человека.
Работал дворником, руководителем кружка, учителем истории, научным сотрудником. В 1990 году был избран депутатом Моссовета, возглавлял Межведомственную комиссию Москвы по делам тюремных учреждений и профилактике правонарушений. Руководил Обществом попечителей пенитенциарных учреждений. Создатель Службы помощи детям, существовавшей с 1998 по 2003 гг. Выиграл ряд процессов в судах в интересах детей, молодежи, пенсионеров, добился освобождения из мест заключения многих невиновных. Инициатор более 200 поправок, вошедших в действующее законодательство.
Автор более 15 книг и брошюр, среди которых «Как подростку защитить свои права», «Карманная книжка пенсионера», «Карманная книжка пациента», «Карманная книжка заключенного», «Если к вам подошел полицейский…» и др.
Чем занимаются правозащитники?
– Андрей Владимирович, думаю, большинство людей плохо себе представляют, чем занимаются правозащитники. Расскажите, что скрывается за этими кипами бумаг, которые заполняют ваш офис?
– Люди плохо представляют большинство профессий. Если учитель – то, значит, обязательно кричит на детей, если врач – то бегает со стетоскопом, если полицейский – то взяточник, размахивающий дубинкой… Большая часть профессий, деятельность которых не очевидна и состоит из сложных операций, для обывателей – то есть для нас с вами – непонятна. Правозащитники, естественно, здесь не исключение, тем более что деятельность правозащитников – одна из наиболее многопрофильных.
Утром правозащитник защищает человека, которого избил полицейский; днем защищает полицейского, которого оклеветал человек; вечером – и этого человека, и полицейского, которые воевали друг с другом, потому что, оказывается, у них на детской площадке во дворе хотят построить какой-то непонятный коммерческий объект; а потом он еще и спасает горе-коммерсанта от «наездов» Следственного комитета, потому что стройка эта тут была затеяна не просто так, а с целью восполнить сумму, которую «заныкал» дружественный СК чиновник путем незаконного возбуждения дела.
Деятельность правозащитника противоречива, не всегда может быть охвачена простой шкалой черно-белых оценок, не вполне ясна для большей части населения, и пока человек сам не оказался в объятиях беды, ему очень трудно понять, чем же это занимаются правозащитники.
– А в комитет «За гражданские права» с чем в основном приходят люди?
– Все правозащитники работают с одной и той же материей – это неэффективность деятельности государства. Либо государство что-то нарушило, не обеспечило, не восстановило, либо государство все это сделало, но сделало так, что лучше бы и не делало. Так что у всех правозащитников примерно одинаковая направленность деятельности, но профили, естественно, разные.
Если брать конкретно нашу организацию, то наша специализация – это судебные ошибки, незаконные осуждения, пытки в полиции, незаконные задержания граждан, нарушения прав пациентов, бездомных, инвалидов, детей…
«Пьяных не принимаем!»
– У вас при входе висят правила для посетителей, и там отмечено, что людей, в состоянии алкогольного опьянения и распивающих спиртные напитки, вы не принимаете. А что, были прецеденты?
– Бывает, и нередко.
Хорошо в этом смысле нашим коллегам из Комитета солдатских матерей. Представить, что мать солдата, которого побили в армии, придет на прием с бутылкой, – совершенно невозможно. Мы работаем с бездомными, бывшими заключенными, рецидивистами – с людьми, которые стали не просто жертвами нарушения прав со стороны государства, а которые сами активно помогали государству нарушить свои собственные права недальновидностью, плохим прогнозированием ситуации, неправильным образом жизни. Мы часто имеем дело с людьми, находящимися на социальном дне. У меня вот здесь может сидеть, например, отец одного уважаемого сенатора, недавно приговоренного к суровому сроку наказания, а рядом – бездомный, который 15 лет живет на речке Яуза.
– Зачем к правозащитникам приходят бездомные?
– За защитой. Если милиционер изобьет бездомного, то сядет в тюрьму на общих основаниях.
– Но ведь так произойдет, только если кто-то займется этим делом?
– Тем не менее… Приговоры показывают – десятки милиционеров отбывают в тюрьмах огромные сроки за избиение бездомных.
Но бездомные приходят по разным вопросам: восстановление паспортов, восстановление медицинских полисов, оказание медицинской помощи, поиск родственников, трудоустройство. Есть специальный у нас человек, который занимается этими проблемами, – он сам бездомный с большим стажем (то у нас ночует, то где-то в другом месте). Он совершенно адаптированный человек, интеллигентный, умный, даст фору куче всевозможных социальных работников, живущих в своих собственных квартирах.
Бездомность – это очень сложное явление. Алкоголизированные личности, валяющиеся под заборами, – это только маленькая, самая заметная часть людей, которые оказались на улице.
Помогать ли заключенным?
– Существует мнение, что не нужно помогать, а тем более, защищать права тех – в частности, находящихся в «местах не столь отдаленных», – кто умышленно нарушил чужие права…
– Ну, это правомерная позиция. Действительно, мы с вами прекрасно понимаем, что если человек создал некие проблемы, то потом за счет него создавать дополнительные проблемы честным гражданам неправильно. То есть, если есть граждане плохие и граждане хорошие, то совершенно справедливо, что нельзя решать проблемы плохих граждан за счет граждан хороших.
А когда начинаешь разбираться, оказывается, ага, вот у этого гражданина, который говорит, что не надо помогать заключенным, у самого брат сидит, да и отец 10 лет назад освободился, мыкался по чужим углам, пока добрый человек ему не помог. Да и сам гражданин, глядишь, прибегает: «тут мне наркотики подбросили, меня самого завтра посадят, но я судебная ошибка, я один такой, а там вообще все остальные за дело сидят». Потом вышел через 2 года, говорит: «надо же, а там таких, как я, судебных ошибок – 90%».
Схематическое рисование действительности как некоей черно-белой реальности – это безответственная примитивизация окружающего нас мира, основанная на фантазиях.
А знаете ли вы, что 20% заключенных, по самым скромным оценкам, – это жертвы судебных ошибок? А что 50% заключенных – это сами бывшие потерпевшие? А что 15% заключенных – это детдомовцы и сироты? Когда мы начинаем анализировать реальность, оказывается, что она совсем другая. Говорят: «Давайте же не заключенным, а сиротам помогать!» А вот они, те же сироты, за решеткой-то. И когда человек это начинает понимать, то появляется более зрелое реагирование на социальную действительность.
– Бывают среди обратившихся к вам недовольные?
– Конечно. Мы можем отказать в помощи.
Приходит человек и говорит: «Вот, у меня сына посадили». – «Ну да, посадили». – «Ну, сыну-то дали много – 15 лет…» – «Да нет, нормально дали». – «Да вы что, вы же правозащитники?! Почему вы рассуждаете, как прокурор?» – «Почему как прокурор, прокурор проявил снисхождение к вашему сыну: ваш сын нигде не работал, второй раз в жизни совершил убийство, убил и ограбил старенькую женщину, которая не могла ему сопротивляться, плюс к этому подставил другого человека, три дня пьянствовал, не раскаиваясь. Мы не как прокурор, мы бы больше дали».
Конечно, люди бывают недовольны. Они исходят из того, что мы помогаем тем, кто стал заключенным или бездомным. Но мы помогаем не этим целевым категориям – принадлежность к такой группе вовсе не является первичным критерием для нас. Мы не «воровской общак» и не «адвокаты дьявола». Мы помогаем попавшим в беду людям, чьи права нарушаются. А если человек совершал злодеяния, долгое время упорно шел к тому, чтобы сесть в тюрьму, то зачем же ему помогать? Он добивался и, наконец, добился результата – за него порадоваться надо.
Конечно, бывают исключения, бывают ситуации, когда мы начинаем помогать кому-то помимо его воли, кому-то, кто не достоин нашей помощи. Но если человек сознательно творил зло, кто мы такие, чтоб ему помогать? Встанет ли он на путь искупления сотворенного зла, найдя в нашем лице хороших и верных помощников?
О детях
– В конце 1990-х – начале 2000-х вы руководили Службой помощи детям. Сейчас у комитета «За гражданские права» существует такое направление деятельности?
– Мы занимались детьми-правонарушителям, детьми в воспитательных колониях, беспризорниками, а наш Центр помощи детям состоял из нескольких служб. Но на полтора года прекратилось финансирование, а когда оно возобновилось – мы уже не смогли эту службу восстановить.
Кроме того, отпала и необходимость в нашей службе, потому что мы смогли добиться главного – мы инициировали Президентский указ о помощи беспризорным детям, и потом, как грибы, стали расти повсюду другие организации и центры.
Сейчас мы занимаемся проблемами детей несколько в другом ракурсе. Мы читаем лекции в школах, колледжах, других учреждениях, где есть дети и молодежь, ведем работу по профилактике экстремизма в этой среде, контролируем, что происходит с детьми в детских колониях и СИЗО.
– Тем не менее, ваш опыт работы с детьми был довольно успешен. Расскажите, каким образом вы возвращали детей с улицы домой и в интернаты?
– Это была сложная технология. Сначала мы выявляли беспризорников, вступали с ними в контакт, оставляли какие-то наши материалы, проводили для них какие-то спортивные мероприятия… Потом мы их приглашали к нам в офис. Мы связывались с их родными, добивались согласия, что они не будут их бить или делать еще что-то, что заставило ребенка сбежать из дома или из интерната. А затем этих детей возвращали наши соцработники.
Около 600 детей мы таким образом вернули.
– Вы знаете, что было с вашими подопечными дальше?
– Да, мы отследили многие судьбы. Среди бывших беспризорников-токсикоманов есть сегодня и коммерсанты, и учителя, и юристы. Но, увы, не у всех все так благополучно. Десять детей, которыми мы занимались плотно, сейчас находятся в местах лишения свободы. Один парнишка все время после освобождения приходит к нам устраиваться на работу, потом запивает, убегает и снова садится в тюрьму. То есть, судьбы сложились по-разному.
Основная проблема заключалась в том, что наше воздействие не имело преемственности, не продолжалось там, куда эти дети возвращались. Конечно же, по-хорошему нужен был реабилитационный центр с отслеживанием судеб этих детей. И сегодня беда подобных организаций в том, что нет специалистов на местах, которые могли бы «вести» этого ребенка до 18 лет, а, если нужно, то и до 30-ти, пока он полностью не станет не только биологически, но и социально взрослым.
О рабстве
– В современной России все более актуальной становится тема рабства. Ваша организация как-то касается этой проблемы?
– О рабстве заговорили после ситуации в Гольяново. В тот день, когда там из магазина освободили «рабов», мы проверяли этот отдел полиции. Я пообщался с освобожденными, и у меня не сложилось впечатления, что они рабы. Может быть, я не достаточно осведомлен, но я увидел, что у них с хозяевами магазина относительно нормальные отношения.
Да, подобные ситуации – это эксплуатация, там многочисленные нарушения, у людей нет паспортов, но рабство – это конкретный термин. Раб – это человек, который:
а) принадлежит своему хозяину на юридических основаниях,
б) не имеет дорогостоящего имущества, а если имеет, то оно отходит хозяину,
в) может быть насильственно разлучен со своей семьей,
г) его жизнь принадлежит хозяину.
Вот 4 признака рабства. А называть сегодня гастарбайтеров, работающих в очень тяжелых, бесправных условиях – и, конечно же, нуждающихся в помощи, – рабами, по-моему, некий перегиб.
Настоящее рабство я увидел в городе Копейске Челябинской области, в знаменитой колонии № 6. Знаете, мы ходили там по цеху, где работают заключенные и где не может быть никаких колюще-режущих предметов, а там лежали сувенирные ножи, которые они делают. Мы спрашиваем: «Сколько получаете?» – «Нисколько». – «А сколько работаете?» – «По 20 часов». Им давали несколько часов на сон – а потом снова за работу. Вот это почти что рабство.
При Президенте
– Вы стали членом Совета по правам человека при Президенте РФ. Вы ведь уже работали в структурах такого уровня?
– Была такая структура при Ельцине, называлась Постоянная палата по правам человека Политического консультативного совета при Президенте. Этот орган просуществовал с 1996 по 1999 год. Его возглавлял выдающийся российский правозащитник Валерий Васильевич Борщев, и входило туда около 40 правозащитников, в том числе и я. Это был менее влиятельный орган, чем нынешний Совет. Он не встречался с президентом и не делал экспертиз закона.
– Какие ожидания от нынешнего Совета?
– Хорошие.
– Что измените?
– Мы уже изменили. Были расследования ситуации в Копейске, и уже прозвучали слова честного порядочного офицера, первого заместителя директора ФСИН Эдуарда Викторовича Петрухина: «мне стыдно за мою систему». Когда он вместе с нами увидел, что творится в Копейске, был дан ряд команд, были закрыты производства, где заключенным отрезало пальцы. Так что даже за первый месяц работы мы успели чего-то добиться.
Я в Совете возглавляю одну из 19-ти рабочих групп – группу по поддержке пенитенциарной реформы. В планах у нас внесение изменений в ФЗ №76 об общественном контроле, экспертиза Уголовно-исполнительного кодекса и Закона о содержании под стражей, экспертиза правил внутреннего распорядка мест принудительного содержания, посещение поселков, где раньше были колонии, а когда их закрыли, бывших сотрудников бросили в лесу, часто без магазина и автобуса, в 20 километрах от ближайшей дороги. И так далее… Это большие планы, но, я надеюсь, осуществимые.
– А как вы вообще сейчас оцениваете ситуацию с правами человека в России?
– Смотря в какой сфере, смотря в какой динамике…
Если мы будем говорить с вами о реализации прав общественных организаций на их деятельность, ситуация неоднозначная. С одной стороны, на них идет очень мощный прессинг, с другой стороны – все-таки существуют общественные наблюдательные комиссии, Совет по правам человека при Президенте, и там представлены не только свои собственные «любимые» организации, но и независимые.
Если мы будем говорить с вами о правосудии, то, разумеется, не всегда выносятся беспредельные приговоры, но если выносится неправильное судебное решение, то исправить его невозможно – механизма устранения судебной ошибки в нашей стране на сегодняшний день нет.
Дать однозначную трактовку ситуации я бы не решился, но если говорить о том, когда было больше проблем с соблюдением прав человека – в конце голодных 1990-х или сегодня, – я убежден, что сегодня проблем больше.
«Справочка о реабилитации», или работа на будущее
– Вы сказали, что сегодня в нашей стране судебную ошибку исправить невозможно. Так что же вы делаете, когда к вам обращаются именно по этому поводу?
– Мы так и говорим: невозможно, шансов у вас – менее 1%. Люди просят: «Постарайтесь что-нибудь сделать!» Тогда мы пишем жалобу от нашей организации, получаем ответ, что она проверена, ничего не подтвердилось, мы снова пишем – снова получаем ответ, и так, ступенька за ступенькой, доходим до Генерального прокурора и Верховного суда. В результате мы пишем заключение: по делу установлено такие-то нарушения прав человека, они подтверждаются такими-то фактами, но в рамках системы действующего законодательства эту ситуацию исправить невозможно.
Это похоже на то, как человека расстреляли, но в гроб с ним кладут справочку, что через 15 лет его реабилитируют.
– Нет ощущения, что все ваши труды в пустоту?
– Нет. Наши надзорные жалобы нацелены в будущее.
Мы исходим из того, что накопление опыта взаимодействия с судами и взаимодействия с гражданами, опыта общения с прессой, с учеными по этим проблемам – все это может поменять ситуацию. Любая проблема решается в несколько этапов – от ее осознания до совершения определенных действий, направленных на ее решение. Было очень важно осознать, что современные судебные власти или по глупости, или в силу злого умысла ликвидировали те каналы, при помощи которых исправляются судебные ошибки. Мы сейчас находимся в одной из стадий решения этой проблемы, и я не думаю, что ситуация безнадежна.
Если же мы говорим о судьбе конкретного человека, который сидит сегодня и хочет на свободу, то его ситуация безнадежна в системе координат восстановления справедливости по данному делу – до момента его освобождения, скорее всего, справедливость не будет восстановлена. Когда он освободится, ему будет 50 лет – большая часть жизни прошла… Но он еще может создать семью, он может стать предпринимателем, юристом, правозащитником. Он может прожить оставшуюся часть жизни, не зацикливаясь на том, что его обидело государство.
У нас здесь работает человек – не буду называть его имени, – который в 1996 году был нашим клиентом. Через 16 лет он пришел к нам работать юристом.
– За время вашей правозащитной деятельности были какие-то действия «на будущее», которые сейчас воплотились в жизнь?
– Ответ очевиден. Общественный контроль за пенитенциарной системой, за полицией. Когда в 1995 году мы говорили о том, что надо создать законодательство об общественном контроле, в лучшем случае люди крутили пальцем у виска. Но в 2008 году закон был принят.
5 качеств правозащитника
– Андрей Владимирович, по-вашему, какими качествами должен обладать правозащитник?
– Если говорить об основных качествах, качествах фундаментальных, это, конечно же, умение не отчаиваться. Правозащитники работают с горем, бедой и страданиями.
Еще это умение сохранять партнерские отношения с государством и властью, даже в тех ситуациях, когда государство и власть тебе не нравятся, то есть находить некий допустимый баланс отношений.
Умение искать себе соратников среди тех людей, которые тебя окружают, и не ждать, что появятся идеальные люди и начнут с тобой работать. Эти идеальные люди никогда не появятся.
Это знание законодательства и правоприменительной практики, по крайней мере, на том уровне, на котором их знают государственные чиновники, с которыми приходится взаимодействовать.
И, наконец, это, наверное, определенного рода способность к монотонному рутинному труду. Это, конечно, в большинстве профессий, работа кажется очень яркой, романтической, но она приедается, становится неинтересной, и надо быть готовым к тому, что часть деятельности – однообразная ремесленная работа, и правозащитник должен хорошо и качественно ее выполнять.
Вот, наверное, такой минимальный набор качеств.
Если же мы будем говорить про качества морально-психологические, мы увидим очень разных людей среди правозащитников. Кто-то пришел для того, чтобы помогать защищать права человека. А кто-то пришел, думая, что сможет заработать денег, – денег не заработал, но и не ушел. Кто-то хотел сделать общественную карьеру – карьеру не сделал, но тоже остался. Мотивация может быть очень разная, она может быть основана на гуманизме, а может – на мизантропии.
Приведу экзотический пример. Например, есть люди, которым очень нравится кому-то делать гадости. А как их делать? Можно всех проверять. В магазин пришел – написал в книгу жалоб, еще куда-то пришел – тоже написал. А зачем ты это делаешь? «Они все – нехорошие!» Потом человек потихонечку втягивается, и ему становится жалко и директора магазина, и участкового, которые, оказывается, не такие уж плохие люди, – и происходит трансформация, меняется ценностная ориентация, и человек становится правозащитником. Но это – исключение. Большинство правозащитников – люди, сами выдержавшие тяжкие испытания и не желающие, чтобы такие же испытания обрушились на других людей.
