«Вы плохо переносите толпу, особенно в магазинах и ресторанах?»
Я старался не смотреть доктору в глаза, хотя знал, что нельзя этого делать, и ответил: «Да».
«Вы имеете склонность повторять какие-то слова, части слов или тексты рекламных роликов?»
Я вспомнил, как школьником часто отвечал на вопросы словами из телерекламы, такая у меня была дурацкая привычка. Но доктору об этом рассказывать не стал, просто еще раз сказал: «Да».
«Случается ли, что вы говорите громче, чем того требует ситуация?»
«Да».
«Вам не нравятся перемены?»
«Да».
«Вы любите пересматривать один фильм по много раз?»
«Да»
«Вы рано начали читать?»
«Да. Но разве это плохо?»
«Это хорошо. Случалось ли вам в детстве нюхать игрушки?»
«Это тоже плохой знак?»
«Иногда. Так бывало ли такое?»
«…Да». Меня затошнило.
Еще несколько вопросов – и доктор принялась подсчитывать набранные мню баллы.
«Итак, – резюмировала она, наконец, – похоже, что у вас СДВГ (синдром дефицита внимания и гиперактивности – Е.С.), тревожное расстройство. А еще – аутизм».
«Великолепно, – сказал я, – откидываясь на спинку кресла. – Три в одном».
Мне было 35 лет.
По данным Американского общества исследования аутизма, три с половиной миллиона жителей страны (то есть каждый 68-й) живут с той или иной формой расстройства аутистического спектра. Распространенность этого состояния с 2010 по 2014 год выросла на 119,4%!
И дело не в том, что таких людей становится больше, а в том, что доктора теперь научились различать диагностировать аутизм. Датские ученые в прошлом году высказали предположение, что еще одна причина подобного роста – расширившиеся с годами критерии этого состояния. В прежних поколениях людей с аутизмом было не меньше, просто они жили и умирали, даже не подозревая об этом.
Самодиагностика – это просто. Но страшно
Я начал догадываться об этом примерно в пятом классе. Помог мне поставить себе диагноз вовсе не нашумевший «Человек дождя» (да и слишком мал я был для этого фильма), а книжка под названием «Кристи и секрет Сьюзан», героиней которой была бэби-ситтер, следившая за девочкой с аутизмом. Я тогда спросил маму, не такой ли я, как эта девочка. Может, именно из-за меня перед школой отправляли на особую детскую программу – вместо обычных подготовительных классов?
«Нет, ты не похож на Сьюзан, – ответила мама. – Она не умела говорить, а ты умеешь».
К тому времени, как я поступил в колледж, в обиход вошел новый модный термин: «синдром Аспергера». Я сразу подумал, не мое ли это. Таким образом объяснялось очень многое: страсть к запоминанию информации из телевикторин, страшныйй дискомфорт, который я испытывал в барах, клубах и на вечеринках, ненависть к любым коллективным мероприятиям.
Но меня снова разуверили. Родители и приятели сказали мне: нет у тебя никакого Аспергера. Ведь у тебя есть эмпатия, у аутистов ее нет. Просто тебе надо немного отдохнуть.
Сейчас я понимаю, что маму ужасно пугали мои попытки поставить себе диагноз. Аутизм – это клеймо, она не хотела, чтобы оно стояло на мне, ее любимом сыне. Подобный страх испытывают очень многие семьи, воспринимающий расстройства аутистического спектра как нечто постыдное, и изо всех сил стараются избежать знания об этом.
А несколько лет спустя у моего хорошего друга оказался синдром Аспергера, и он сказал, что у меня тоже имеются некоторые симптомы. Я пришел в ужас. Только-только я начал привыкать к тому, что я нормальный. У меня была работа, я научился без страха звонить незнакомым людям по телефону и просить их об интервью, я водил машину. Просто для того, чтобы повзрослеть мне потребовалось немного больше времени, чем другим.
Но я снова начал беспокоиться. И снова терзал друзей и близких своими предположениями. Иногда выпаливая их в слезах и истерике. «Ты – это просто ты», – отвечали друзья. «Ну и что, – говорили мама с папой, люди практического склада.- Что хорошего выйдет из того, что ты повесишь на себя клеймо?»
Родители вновь и вновь напоминали мне, что со мной «все в порядке». Они помнили мои затяжные депрессии, когда я ничего не мог делать, не ходил не в школу, ни на работу. Они больше всего на свете боялись, что я снова стану таким. К счастью, мне удалось выкарабкаться из тех приступов – пока они не стали слишком серьезными. Но что бы изменилось, если врач казал бы мне тогда, что мне никогда не стать «нормальным», что все мои странности – на самом деле патология? Ведь это вполне могло стать для меня оправдания для того, чтобы задрать лапки вверх и превратиться в настоящую развалину.
А так – я просто принадлежал к тем людям, что в силу своего характера любят быть всегда чем-то занятыми, любят порядок и режим. Вот и все.
Со снежной горы да в кирпичную стену
Прошло еще восемь лет.
Аспергер превратился для меня в кошмар, навязчивую идею, мой самый главный страх. Мысль о том, что я могу иметь это «состояние» крутилась в мое мозгу беспрерывно. Аспергер не только оправдывал все мои неудачи, оплошности и промахи. Он разрушил мои отношения с любимой девушкой. Он стал причиной того, что больше никого я близко к себе не подпускал.
В творческом плане я был словно парализован. Я не мог писать. Следствием навязчивого стремления структурировать свою жизнь и стали лишь исписанные ежедневники и переполненные календари. А еще – постоянное чувство усталости. Я не мог следовать намеченным планам, мог только их составлять. Я боялся людей. Иногда я вообще не мог общаться с ними, испытывая жгучее чувство вины – за что, не знаю. Если кто-то раздражался на меня и давал волю эмоциям, я замирал от чувства стыда и ненависти к себе, которое не проходило очень долго.
Я не мог обходиться без таблеток. Я с удовольствием ходил бы на психотерапию, но хорошие когнитивные терапевты были слишком дороги для меня. Вряд ли стоило тратить так много денег на мои «маленькие неврозы» – как я предпочитал назвать свое состояние. И конечно, я вполне мог сам решить свои проблемы – как только захочу. В прошлом тяжелые периоды обычно заканчивались, когда у меня было достаточно работы или учебы, чтобы загрузить свой мозг и не дать ему погрязать в мелочах, откусывая от меня по кусочку.
Таблетки, с одной стороны, делали меня немного спокойнее. Но с другой, депрессия моя никуда не делать, я постоянно хотел, спать и есть, я растолстел и целыми днями сидел у телевизора, равнодушно глядя все подряд – от мелодрам до рекламы стирального порошка. Впрочем, я вообще никогда не испытывал никаких чувств.
Время от времени я отказывался от таблеток, приберегая их на случай, когда станет совсем туго. Без них я снова чувствовал себя подростком, несущимся на полной скорости со снежной горы – по направлению к кирпичной стене. Но соскочить я не мог, потому что мне нравилось чувство скорости. Потом меня снова накрывало, я возвращался к лекарствам, потом снова пытался бросить… Казалось, этому не будет конца.
Просматривая свою почту и читая посты в соцсетях, я поражаюсь сколько раз я жаловался, что мне нужно что-то закончить или, наоборот, необходимо начать новый проект. Я повторял одно и то же: надо чаще выходить из дома, больше бывать среди людей, перестать быть таким строгим к себе. Что-то должно измениться в моей жизни – или я сам должен ее как-то изменить. Но как?
Крах в игрушечном магазине
В январе 2015 года загрузил себя под завязку. Вдобавок к своему писательству и фрилансерству, взялся в качестве волонтера вести еженедельные курсы для пенсионеров, пошел учиться сам, а заодно устроился подрабатывать в магазин подержанных игрушек.
Нагрузка изрядная, но только так я мог отвлечься от навязчивых мыслей. И я знал, что выдержку.
Меня хватило ровно на две недели. Из магазина игрушек меня уволили с треском. Оказывается, каждая моя смена приносила предприятию несколько сотен убытка: покупатели предпочитали не являться по пятницам, чтобы не встречаться со мной мрачным, нелюбезным и неразговорчивым. Я не справился с этой самой простой на свете работой, потому что я не умел находиться в мире людей.
Вернувшись домой, я почувствовал одновременно все симптомы, которые мучили меня в прошлом: судорожные рыдание, тошноту, кашель. Родители сразу все поняли. Я сказал им, что больше не могу так жить, что хочу лечиться – у хорошего врача, сколько бы это ни стоило.
Доктор П. – психиатр
Психиатра доктора П. порекомендовали как прекрасного диагноста и специалиста по наведению порядка в чужих жизнях. Она задала не кучу вопросов. И вот, наконец, спустя много лет после того, как я сам поставил себе диагноз, он стал официальным.
Интресно, что после этого я вовсе не ощутил, будто на меня поставили какое-то «клеймо». Наоборот, чувство, что я «неправильный», «неполноценный» исчезло и больше не появлялось. Зато я понял, где коренятся мои проблемы, и мог начать бороться с ними.
Доктор П. прописала мне лекарство, сразу предупредив, что мне от него может стать еще хуже. Блестящая перспектива! К счастью, этого не произошло. Но первый месяц был тяжелым. Все в моей жизни встало с ног на голову (или наоборот). Я больше не клевал носом днем, но зато просыпался по ночам. В периоды стресса я теперь терял аппетит вместо того, чтобы начинать есть все подряд.
Зато я теперь каждое утро вставал в одно и то же время и завтракал – такого со мной не было много лет. Друзья заметили, что нервный кашель, который начался после моего увольнения, прекращался когда что-нибудь завладевало моим вниманием – будь то песня, книга или фильм. И теперь я мог сам лечить приступы кашля, находя для себя что-нибудь интересное.
Жизнь моя мало-помалу становилась легче и проще. Например, поспорив с кем-то, я не продолжал мысленно беседовать с ним на протяжении нескольких месяцев, как прежде. Я начал встречаться с девушкой. Записывая дела, я выполнял их, а не просто размножал ежедневники и записки-напоминалки, как прежде.
Я получал удовольствие от жизни – не такое острое, как без лекарства, но все же удовольствие. Я мог спокойно слушать других людей, не пытаясь выпалить что-нибудь и влезть в разговор, я научился следить за фабулой фильмов.
История успеха
Но самым поразительным было то, что узнавая о моем аутизме, люди никак не реагировали. Я специально следил за их лицами, сообщая им эту новость, вслушивался в интонации. Ничего, никаких изменений. Никого, похоже, моя страшная тайна не интересовала вообще. Мое чистосердечное признание, что я не могу понять некоторых вещей, поскольку страдаю легким расстройством аутистического спектра, как правило, приводило просто к поиску иных общих тем и точек соприкосновения. Ведь если вдуматься ни один человек на свете не в состоянии полностью понять другого или познать мир вокруг себя.
Признать свою слабость, но не придавать ей большого значения – вот самое мощное оружие против нее.
Почти всю свою жизнь я провел, страшась узнать, что у меня аутизм. Из-за этого я не мог нормально дружить, любить, работать. Передо мной всегда словно маячила стена, к которой я неумолимо приближался, когда налаживал контакты с людьми.
Но настоящей стеной был именно мой страх, а вовсе не мой диагноз. Мне просто надо было научиться видеть свои успехи радоваться им, вместо того, чтобы постоянно ожидать поражения.
Прошлый год стал самым счастливым годом в моей жизни. И дело было не в том, что я получил хорошую работу, продолжал учиться. Главное – это обретенное умение радоваться моменту и ощущение движения вперед.
Иногда я жалею, что это не случилось со мной лет десять-двадцать. Но тут же сам себе отвечаю, что борьба, которую я вел с собой все это время, закалила меня, сделала по-настоящему взрослым и подготовила меня к тому, чтобы сегодня принять свое состояние так, как я смог это сделать.
А доктор П. называет меня «историей успеха».
Перевела Екатерина Савостьянова
