Бывший Соврасов
Алексей Саврасов родился в 1830 году в Москве, в купеческой семье, и до середины 1850-х годов был Соврасовым. Затем эта фамилия ему разонравилась, и он сменил ее на более благозвучную – Саврасов. Странное, вообще-то говоря, решение. Благозвучность благозвучностью, но так – саврасами – в России называли хулиганистую молодежь, задиравшую на городских бульварах скромных институток.
Четырнадцати лет от роду Саврасов поступил в Московское училище живописи и ваяния, в класс пейзажиста Карла Рабуса. Учился долго, десять лет.
За это время Алексей успел прославиться и удостоиться звания неклассного художника – в 1850 году, за картину «Вид Московского Кремля при луне». Впрочем, славу ему принесла другая работа – «Вид на Кремль от Крымского моста в ненастную погоду», написанная годом позже.
Николай Рамазанов об этой картине писал: «Нынешним летом… несколько раз грозовые тучи виснули над Москвою, чему я был очевидцем два раза с Воробьевых гор, и надо отдать справедливость Соврасову, что он передал этот момент чрезвычайно верно и жизненно: видишь движение туч и слышишь шум ветвей дерева и замотавшейся травы, – быть ливню и грозе».
За Алексеем Кондратьевичем блестящее будущее – в этом не сомневался никто.
В 1854 году училище было окончено. Это событие художник встретил двумя картинами – «Вид в окрестностях Ораниенбаума» и «Морской берег в окрестностях Ораниенбаума». За них он получил звание академика, а «Вид в окрестностях…» спустя четыре года купил сам Третьяков.
В том же 1858 году Саврасов становится руководителем пейзажного класса училища живописи и ваяния – того самого, в котором он совсем недавно обучался. Одна крупная выставка сменяет другую. Москва, Петербург, Париж, Лондон. Если выставка проходит, например, в Швейцарии – пишет пейзажи Швейцарии.
Использует для работы любую возможность.
Вместе с коллегой Пукиревым создает учебник рисования. Он деятельный, целеустремленный, у него на все хватает времени. Главное – Алексей Кондратьевич талантлив и, возможно, даже гениален.
Первая половина семидесятых годов – пик его популярности. Именно тогда появляются – одна за другой – работы, сделавшие его навеки знаменитым. «Грачи прилетели», «Разлив Волги под Ярославлем», «Проселок», «Могила на Волге». «Радуга».
Эти пейзажи пленительны.
Особую любовь снискали почему-то скромные грачи. Возможно, дело в самой птице? Перелетная ворона, важная на вид и вся какая-то мистическая. Раньше других прилетает в среднеполосную Россию, еще в феврале. Это интриговало и Пастернака («Февраль. Достать чернил и плакать!»): «Где, как обугленные груши, С деревьев тысячи грачей Сорвутся в лужи…»
Грач – псевдоним романтически настроенного революционера Николая Баумана. И ранний Чехов тоже так подписывался. Грач сидел за рулем автомобиля в «Мастере и Маргарите».
Словом, не удивительно, что «Грачи прилетели» – до сих пор самая известная картина Саврасова.
Все дело в рюмке
А во второй половине семидесятых годов все пошло под откос. Рюмка, некогда бодрящая и разгоняющая кровь, превратилась в стакан, а затем и в большую бутылку. Ничего кроме проблем она уже не приносила, но избавиться от нее, выкинуть ее из жизни почему-то оказалось невозможно.
Это случилось не на пустом месте. В 1876 году от художника ушла жена, Софья Карловна, урожденная Герцык. Она переехала в Санкт-Петербург к сестре, забрав с собой двух дочерей, Евгению и Веру. Еще раньше, в детском возрасте умерли две другие его дочери. Алексей Кондратьевич остался один.
Да, у Саврасова оставались его пейзажи, преподавательская работа и общественная жизнь. Но вышло так, что не они заняли освободившуюся нишу, а хлебное вино.
Алексей Кондратьевич все так же приходил в училище, в котором числился преподавателем. Страшный, пьяный, он врывался в класс, кричал на студентов, что они губят себя, сидя в четырех стенах. Подскакивал к окну, высаживал его голой рукой. Кровь, вопли, обмороки.
Константин Коровин вспоминал, как выглядел Саврасов: «Он похудел и поседел, и нас поразила странность его костюма. Одет он был крайне бедно: на ногах его были видны серые шерстяные чулки и опорки, вроде каких-то грязных туфель; черная блуза повязана ремнем, на шее выглядывала синяя рубашка, на спине был плед, шея повязана красным бантом. Шляпа с большими полями, грязная и рваная».
Красный бант. Он все равно оставался художником.
А в 1882 году Алексея Кондратьевича уволили из училища. Все в его жизни стало еще хуже.
Опекуны и меценаты
Владимир Гиляровский так описывал жилье Саврасова, в котором он впервые побывал в конце восьмидесятых: «Я прошел за перегородку. На кровати, подогнув ноги, так как кровать была коротка для огромного роста, лежал на спине с закрытыми глазами большой человек с седыми волосами и седой бородой, как у библейского пророка. В «каютке» этой пахло винным перегаром. На столе стояли две пустые бутылки водки и чайный стакан. По столу и на полу была рассыпана клюква.
– Алеша, – тормошил Неврев.
– Никаких! – хрипел пьяным голосом старик.
– Никаких! – повторил он и повернулся к стене.
– Пойдем, – обратился ко мне Неврев, – делать нечего. Вдребезги. Видишь, клюквой закусывает, значит, надолго запил… Уж я знаю, ничего не ест, только водка да клюква».
Художник Николай Васильевич Неврев был одним из тех, кто опекал Саврасова. Он положил на стол пару двугривенных на опохмелку, чтобы Саврасов пальто не пропил – и сказал Гиляровскому, указывая на стоящую рядом картину:
– Вчера утром я подмалевку видел, а сейчас почти зaкончено… Надо присмотреть, чтобы спьяна не испортил… Забегу к нему завтра утром…
В другой раз Владимир Алексеевич встретил пейзажиста посреди Петровки: «И вот на тротуаре около этих ворот я увидел огромную фигуру, в коротком летнем пальтишке, в серых отрепанных брюках, не закрывавших разорванные резиновые ботики, из которых торчали мокрые тряпки. На голове была изношенная широкополая шляпа, в каких актеры провинциальных театров изображают итальянских бандитов. Ветер раздувал косматую гриву поседелых волос и всклокоченную бороду.
Я подошел ближе. Он правой рукой шарил в кармане и сыпал на ладонь левой копейки».
Конечно же, Владимир Алексеевич привел художника домой, опохмелил и накормил, дал отогреться, денег дал и что-то из одежды. Он мог бы пойти дальше, и пристроить его к месту, к промыслу. Оформителем в журнал или в театр, декорации писать. Но Гиляровский ничего подобного делать не стал.
Бывалый репортер прекрасно понимал, что бесполезно, точка невозврата давно пройдена. Можно лишь немного облегчить сиюминутные страдания.
Саврасову предоставлял приличное жилье и стол владелец магазина эстампов «Ница». Только работай, да не пей. Тот соглашался, несколько дней выдерживал и снова пропадал в бесчисленных московских кабаках.
Владельцу доставалась очередная копия либо «Грачей», либо «Радуги». Ничего нового Саврасов больше не писал, не получалось. Но и авторские копии шли на ура.
Ужас, конечно. Зато в наши дни картина «Грачи прилетели» украшает почти каждую провинциальную художественную галерею. И каждая – подлинник.
Впрочем, чаще Алексей Кондратьевич подрабатывал все в тех же кабаках, где пьянствовал, рисовал кабатчику картинки за водку и еду. А что? Кабатчик – тот же меценат. Труба пониже – дым пожиже.
Жил он у художника Сергея Грибкова. Сергей Иванович любил Саврасова до слез. Как только тот переступал порог Грибковской мастерской, сразу же отряжал кого-нибудь из учеников.
Тот вел Саврасова в баню, к цирюльнику, приводил свежего, в чистой одежде. Какое-то время пейзажист отдыхал, отъедался, а потом снова уходил – ведь у Грибкова было категорически запрещено употреблять спиртное.
Саврасов чаще всего жил у своего доброго друга Кузьмича – такого же мрачно спивающегося писателя Ивана Кузьмича Кондратьева, на так называемых «Балканах», в Живорезном переулке. Кузьмич любил Саврасова и тоже опекал – делился выпивкой, а если были деньги на извозчика, то обнимал Саврасова за пояс, чтобы пьяный пейзажист не вывалился из саней.
Иван Белоусов так описывал жилье Кондратьева (и, соответственно, Саврасова): «Низенькая комната в чердачном помещении с очень скудной обстановкой – стол, кровать и несколько стульев – больше ничего. Особенность этого помещения заключалась в том, что все стены были в эскизах и набросках углем, сделанных художником-академиком живописи Алексеем Кондратьевичем Саврасовым».
Сам академик чаще всего находился здесь же, погрузившийся в тяжелый алкогольный сон. А вскоре окончательно переместился на Хитровку – воронка засасывала все стремительнее, всякая помощь теперь становилась бессмысленной.
Левитан вспоминал: «За последние двадцать лет он уже не появлялся на выставках, и о нем как будто забыли».
Исаак Ильич тоже старался всячески помочь Алексею Кондратьевичу, своему обожаемому учителю. И тоже все без толку.
* * *
Умер Саврасов в 1897 году, в больнице для бедных. Похоронен на Ваганьковском кладбище.
Друг Кузьмич пережил Алексея Кондратьевича на целых семь лет, пока бедного Кузьмича не избили по пьяни, и он не скончался в одной из московских лечебниц.
