В мир бездомных Лана попала в 2010 году, начав работать волонтером у доктора Елизаветы Глинки в фонде «Справедливая помощь».
«Я пришла осенью, – вспоминает она. – Лиза спросила: «Кашу варить умеешь?» И дальше несколько месяцев я варила кашу и смотрела вокруг во все глаза».
А потом случилась история с Настей, про которую Лана говорит, что именно после нее она осталась на много лет помогать бездомным.
Врач семейной практики, директор автономной некоммерческой организации Центр культурных, социальных и благотворительных проектов «Дом друзей».
«Дом друзей» – это:
– здравпункт для бездомных людей на дезинфекционной станции в Нижнем Сусальном переулке возле Курского вокзала;
– выездная служба по уходу за лежачими больными;
– несколько десятков малоимущих, которым служба продолжает помогать продуктами и лекарствами;
– социально-реабилитационный центр «Убежище» и несколько квартир, где под контролем центра продолжают проживать его выпускники.
Во времена пандемии с помощью спонсоров фонд организовывал несколько убежищ для людей, оказавшихся на улице, где эпидемию смогли пережить несколько тысяч человек.
В 2020–2022 гг. у Ланы Журкиной также был опыт организации минидома престарелых на 20 человек.
Мать и дочь
В подвале у доктора Лизы стала появляться девочка-подросток, которой на улице рассказали, что у благотворителей можно получить вещи. Пришла один раз, попросила нижнее белье, потом еще. Настя была чумазой, но совсем юной, было видно, что на улице она недавно.
«Настя почти не разговаривала и не рассказывала о себе, – вспоминает Алания Александровна. – Но постепенно мне удалось установить с ней контакт и выяснить ее историю».
Насте было 16 лет, незадолго перед этим у нее случился конфликт с матерью. Мать сказала, что примет ее только со справкой от гинеколога об отсутствии беременности и инфекций. В своей голове девочка выстроила мир, в котором все были против нее, раз даже родная мать от нее отказалась.
«Выяснилось, что Настина мама живет в квартале от меня, – рассказывает Лана. – Вечером я внаглую пришла к ней, рассказала, кто я, и мы проговорили до утра. Мы рыдали, орали друг на друга, выпили на двоих бутылку коньяка. К счастью, к тому времени я сама была мамой двух дочерей, уже переживших подростковый возраст, я прекрасно знала, как взрослая женщина может быстро и по-настоящему влюбиться. И в то же время мое профессиональное образование позволяло мне говорить с этой женщиной на том языке, который она могла услышать».
Оказалось, что у мамы и дочки действительно был давний конфликт. Что Настю предлагала забрать к себе бабушка – мать умершего мужа, но «как это я отдам бабке единственного ребенка». В итоге этого единственного ребенка конфликтующая родня стремительно теряла.
Через неделю Настя снова появилась в подвале – в чистом платье и с новым телефоном, до этого звонила ее мама. Семье удалось обсудить ситуацию и договориться, что мама поможет дочери восстановиться в колледже, жить она будет у бабушки, а по выходным приходить к маме.
«В тот момент я была счастлива, как будто родила еще одного ребенка, – говорит Лана. – Месяц я летала, словно на крыльях».
Сейчас Настина мама звонит раз в год, поздравляет с днем рождения и рассказывает: у Насти все хорошо, она давно вышла замуж, уехала из Москвы, растит детей; у нее хорошие отношения с мамой и бабушкой. Сама Настя, как большинство бывших бездомными, отношений со своей спасительницей не поддерживает. Бездомность – это до сих пор пятно на репутации. Поэтому люди, которым благотворители помогли выбраться с улицы, как правило, через несколько месяцев «пропадают с радаров» и звонят снова, только если опять попали в неприятности.
Бездумность и гордыня
Серьезная проблема в работе с бездомными состоит в том, что нужно держать границы.
«Честно говоря, люди, которые могут залезть мне на голову и свесить ножки, случаются до сих пор, – признается Алания Александровна. – Есть просители, с которыми я не работаю – перевожу их на других сотрудников. Есть, наоборот, люди, с которыми работаю только я. В целом общение с просителями у меня отработано годами врачебной практики.
Ведь если к тебе пришел больной, ты не позволишь ему рассказывать про себя всю историю от Адама и диктовать, как себя лечить. Ты не позволишь человеку непродуктивно отжирать твое время и жаловаться на криворуких лаборантов, которые сбили ему результаты анализов. Если он будет делать так, лечение не приведет к результату.
Так и с просителями – нужно понять не то, что человек хочет, а что ему реально нужно. Но при этом строго отдавать себе отчет: это я могу, это – не могу, а вот это – не смогу никогда».
В «Доме друзей» никогда не обещают: «Сейчас мы возьмем вас под руки, мы все для вас сделаем!» Лана Журкина утверждает, что такого подхода ждут большинство просителей, однако именно он отбивает желание самим строить свою судьбу.
«Мы транслируем, что выйти из тяжелого положения человек может, только вернув свое личное достоинство. Это когда человек достойно живет, когда он имеет возможность спать на чистом белье, принимать душ, нормально питаться. Но достоинство не равно гордыне. Многие оказались в бездомности из-за своей непомерной гордыни, которая и мешает им жить в обществе».
В этом году, например, в «Доме друзей» очень серьезно сократили списки тех, кто получал продуктовую помощь, оставив из 300 человек 60, – просто начали запрашивать у людей все справки. Оказалось, что у кого-то в квартире прописаны четверо взрослых детей, которые не помогают маме. А кто-то выбирает вместо бесплатных лекарств денежную компенсацию 1200 рублей в месяц, хотя мог бы бесплатно получать 6 из 10 препаратов, которые ему покупают. Но просить неудобно, а оформлять бумажки хлопотно.
«Мы выслушали вагон истерик и проклятий в свой адрес, – рассказывает Лана. – Люди привыкают к помощи, которую получают, и к тому, что помощь у благотворителей можно получить, просто рассказав им, какой ты несчастный».
Люди, которые приходят в «Дом друзей» за помощью, зачастую даже заявления пишут так, чтобы выглядело, что они правы, а все вокруг виноваты. «Я ветеран, мне положено», «вы московская организация, вы получили грант», «вы обязаны мне помочь».
«Но мы ведь тоже прикладываем усилия, чтобы найти ту помощь, которую раздаем, – как минимум надо добыть ее у жертвователей или спонсоров, – поясняет Алания Александровна. – А любая помощь должна быть оплачена. В итоге договариваемся так: мы помогаем только тем, кто сам сделал какие-то шаги, чтобы исправить свое положение».
Например, в фонде могут выдать продуктовый набор, но на сопровождение возьмут только такого подопечного, который нашел работу или начал выплачивать долг по квартплате. С человеком, который заселяется в центр ресоциализации «Убежище», заключают договор на месяц. И все это время жилец должен не только выполнять план действий, который прописан в договоре, но и участвовать в уборке помещений и приготовлении еды на всех. И никаких: «У нас есть бабы, вот пусть они и готовят».
В съемную квартиру, которую частично оплачивает фонд, после «Убежища» можно переселиться строго на условиях софинансирования. Начал пить или перестал вносить свою часть денег за квартиру – выходишь из проекта.
Про доброту и волшебные пендели
Алания Александровна вспоминает историю, когда пришлось резко отказать.
«Недавно у нас был солидного возраста подопечный, он оказался жертвой мошенников. Мы принимали его в программу помощи при условии, что он будет сотрудничать с адвокатом, опишет ему свой случай и дальше будет ходить по учреждениям по указаниям адвоката. Но, когда тебе 70, очень сложно воспринимать всерьез 30-летних сотрудников благотворительного фонда, которые тебе что-то там советуют. В итоге человек решил, что он лучше знает, как ему действовать, и к окончанию нашего месячного договора по его индивидуальному плану не было сделано ничего. Человек просто у нас перекантовался, набрался сил и решил, что дальше он сам справится».
Дальше у директора и подопечного состоялся довольно жесткий разговор о том, почему человек не может далее пребывать в программе. В ответ подопечный начал рассказывать, что ему предложили высокооплачиваемую работу, и ушел. Позже стало известно – оказавшись без поддержки, он все-таки обратился к адвокату. Сейчас у человека выигран судебный процесс, с его счетов сняты ограничения, у него нет материальных проблем. Он звонит и благодарит за тот волшебный пендель.
Меры по борьбе с выгоранием
Рабочий день в «Доме друзей» необычный – с 12 часов дня до 7 вечера. Но при этом каждый имеет возможность настроить свой рабочий день по индивидуальному графику. Главное – чтобы решались задачи. Кроме того, каждый сотрудник имеет право, не предупреждая других заранее, взять передышку.
«У нас вполне возможно доработаться до состояния, когда пар идет из ушей, а изо рта вырывается только мат, – поясняет Лана. – Бывают такие просители, которые выводят даже меня. Но поскольку организация некоммерческая, можно выбирать, с кем ты будешь работать. Подопечного, который меня пробивает, я просто переведу на другого сотрудника. И, конечно, спасает черный юмор».
Обстановка внутри фонда почти семейная. Кажется, здесь удалось найти внутренний баланс между дружбой и субординацией.
«Когда мы работаем, мы все сотрудники, но, когда отдыхаем, мы друзья, причем каждый может найти удобную ему степень, насколько открываться и пускать других в свои дела, – поясняет Лана. – Запрет говорить о работе в выходные дни действует даже у меня дома».
Отлично понимаю жителей, которые выгоняют из подъезда бездомных
Директор «Дома друзей» беспощадно расстается с сотрудниками, как только они начинают считать себя в чем-то лучше тех, кому они помогают. Для Журкиной это недопустимо – ты не можешь ничем помочь человеку, если ты считаешь, что он – пария, а ты – раджа.
– Я всегда работаю со случаем – и это может быть человек с улицы или лежащий дома с переломом бедра заслуженный профессор, про которого мне потихоньку, опасаясь огласки, позвонили его ученики, – говорит она. – Для меня они оба будут «лечение пролежня».
При этом Лана прекрасно понимает жителей дома вблизи площади трех вокзалов, которые будут выставлять из своего подъезда бездомных, которые там пьют, спят и гадят:
– Я даже не вмешаюсь, потому что жители действуют из своего инстинкта самосохранения, а альтернативы, которую я могла бы им предложить, у меня нет.
Об этом я тоже всегда говорю: не надо думать, что, если ты прошел мимо человека и не дал ему 10 рублей, он умрет с голоду. Не можешь помочь – просто пройди мимо, не осуждай, не опускайся до того, чтобы прочесть нравоучение (этим, кстати, часто грешат молодые сотрудники Скорой помощи). Я в каждом человеке, даже грязном и пьяном, вижу в первую очередь человека. Но помогать ему я буду только тем, что я могу. Например, человеку с дебютом психиатрии и трофической язвой я буду лечить язву и плавно подталкивать его к врачам-психиатрам.
Я могу отказать только семьям с детьми – просто потому, что прекрасно понимаю, что для детей у нас нет условий. И еще после каждого гранта к нам идет волна людей, которые считают, что им обязаны. Приходится отказывать людям, у которых есть пенсия и льготы, которые эти лекарства могут получить в другом месте, ради тех, кому они действительно нужны. Это обычная врачебная сортировка.
Бездомность – верхушка айсберга
Бездомные люди не закончатся никогда, считает Лана Журкина, и в этом для нее скрыта не безнадежность, а вызов. Люди разные, в бездомность попадают очень разными путями. Делая новый проект для них, мы продвигаемся в изучении бездомности чуть-чуть дальше, открываем новые горизонты.
– Сначала нам нужна была первичная помощь, и мы открыли здравпункт. Потом поняли, что нужен проект для тех, кто попал на улицу почти случайно, и для тех, кто нуждается в ресоциализации и в долечивании. Потом присоединился проект по трудоустройству, – говорит Журкина.
– Сейчас я понимаю, что в основе любой бездомности лежит социальная изоляция. И что условия для бездомности иногда закладываются чуть ли не с момента зачатия человека. Что никто никогда не становится бездомным, если он был любим и вырос в любви. Очень часто нынешние бездомные – это люди, которые не получили опыта жизни в любви или росли в нелюбви. Теперь они не знают, как эту любовь транслировать, они привыкли брать, но не умеют отдавать. У них нет обязательств, и исправить этот перекос во взрослых людях очень сложно.
Возникает масса вопросов – что у нас с воспитанием детей? Кто их должен воспитывать? Как детей учить труду? Сейчас девочек труду еще худо-бедно учат, но из мужчин совершенно не готовят защитников. Получается страна матерей-одиночек.
В последние несколько десятков лет деятели вроде Елены Блиновской у нас мощно внесли в массовое сознание идею, что жить надо модно и дорого, но что деньги при этом делаются из воздуха. В итоге ко мне приходят 45-летние тетки с мозгами 15-летних девочек, которые заявляют, что им с их средним образованием нужна зарплата 100 000 рублей. Люди не готовы работать, как работали раньше на трех работах, и искренне считают, что Москва устелена купюрами.
Получается, у нас жесточайший кризис кадров, но в то же время мы этими кадрами разбрасываемся. У нас нет нормальной наркологической помощи, и люди спиваются, нет рабочих общежитий, и люди пропадают на стройках, где их обманывают застройщики. У нас очень странный институт регистрации, когда человек не может получить услугу, находясь не по месту постоянного жительства. То есть бездомность – это только верхушка айсберга.
Мне бы очень хотелось проговаривать с государством вопросы бездомности и находить точки, в которых мы могли бы быть друг другу полезны. Многие чиновники уверены, что «бездомному достаточно просто найти работу». Но бездомность не предполагает простых решений. Например, после трех-пяти суток, проведенных на вокзале, человек не может сразу выйти на работу, у него нет сил, он дезориентирован, он теряется.
В Москве нет социального жилья, соответственно, здесь совершенно некуда деть инвалида, который прожил в этом городе всю жизнь, но при этом 20 лет назад потерял прописку, потому что у него отняли жилье.
НКО, занимающиеся бездомными, – это сектор, который может адаптировать и восстанавливать людей, давая государству трудовые кадры, но для этого нам нужна помощь государства. Нужна возможность обучать людей, потому что на улице есть много народа со специальностями, которые были получены 30 лет назад, и сейчас никому не нужны. Но при этом люди должны ходить из дома на работу, чувствовать распорядок дня, обязательства, понимать разницу между работой и домом, личным пространством и обществом.
Нужны помещения под общежития, реабилитационные центры. Потому что человек не должен приходить на работу как «бездомный», с улицы. А если он приходит туда из общежития, его статус меняется, исчезает стигма.
Между тем у нас в государстве нет повестки по бездомным. И, к сожалению, площадки, с которой до городских властей можно было бы донести наше глубокое видение проблемы, у нас тоже нет. Бывает, что для изменения системы достаточно найти конкретного человека с правом решения и просто потеребить его за пуговичку. Но, к сожалению, сейчас все вопросы с бездомными у нас решаются только в бесконечном ручном режиме.
