На все это ушло восемь лет.
Выбор, впрочем, еще не был сделан. Вернувшись в Россию, Шафонский примерил на себя несколько разных профессий, довольно далеких от врачевания. Служил экономистом, этнографом. Но в конечном итоге предстал перед петербургской медицинской коллегией, успешно выдержал экзамен (заграничное образование в России требовалось подтверждать) и отправился в Астрахань. Там его поджидала должность врача иностранных колонистов.
В 1769 году – очередное назначение. Афанасий Филимонович в Москве, он старший доктор Московского генерального сухопутного госпиталя. А через несколько месяцев в город приходит чума, она же моровая язва.
«От гнилой горячки»
Началось с того, что в Московском генеральном сухопутном госпитале умер один из докторов. Перед этим он болел, недолго, но тяжело. Симптомы были необычными. В эпикризе написали: умер «от гнилой горячки».
Затем такие же симптомы появились у другого доктора. И еще у нескольких докторов.
Именно Шафонский первым понял, что случилось. Его коллеги, а тем более городское начальство, отказывались верить в страшную правду.
Самым серьезным оппонентом Афанасия Филимоновича стал московский штадт-физик (а проще, главный врач) Андрей Андреевич Риндер. Он уверял, что никакой чумы в Москве и быть не может, а людей косит «злая, гнилая и прилипчивая лихорадка», вызванная большой скученностью персонала госпиталя и больных, недостаточным проветриванием и общей антисанитарией помещений.
То есть если верить Риндеру, то Афанасий Филимонович еще и виноват – недоглядел, пустил на самотек. Впрочем, штадт-физик опроверг сам себя, и притом самым печальным образом. Во время посещения госпиталя он заразился чумой и скончался.
А. Лефорт, автор книги «Истории царствования Екатерины II», писал: «Голос Шафонского – это был первый голос, предостерегающий Москву от грозящей опасности, и, если бы лень и упрямство… не заглушали этого голоса, Москва, без сомнения, была бы спасена».
По требованию Афанасия Филимоновича госпиталь оцепили. В феврале 1771 года эпидемия в его стенах закончилась. Погибли всего 22 человека, могло быть значительно больше.
Все только начинается
Шафонский отдал последнее распоряжение – сжечь госпиталь. И продолжил борьбу с эпидемией – за пределами госпиталя она еще не собиралась завершаться. Наоборот, похоже, что в самой Москве все только начиналось. Стали умирать работники Суконного двора в Замоскворечье. Их хоронили ночью, чтобы не было паники. Затем моровая язва стала появляться и в других местах Москвы.
В конце концов беду пришлось признать.
Теперь оцепили не госпиталь, а всю Москву. Перед выездом из города требовалось несколько дней провести в карантине. Продавцам и покупателям запретили касаться друг друга. Деньги следовало передавать не из рук в руки, как раньше, а положив их в плошку с уксусом.
Москву поделили на участки. В каждом – от 10 до 20 домов. Специально назначенный староста делал на своем участке ежедневную перекличку. Нет ли новых больных? Все ли живы?
Шафонский писал: «Сия болезнь в России весьма редко бывала, так что от прежнего века, сколько известно, только одно краткое… донесение сыскалось… При расположении средств к пресечению сей болезни оставалось установителям оных все предпринимать, нимало не медля, по собственному изысканию и чрез опыты до совершенства доходить».
Мало того, что Афанасий Филимонович боролся с чумой как с болезнью, он еще и боролся с людской психологией, с необразованностью, безразличием. Люди не верили врачам, видели в них врагов. Боялись госпитализации. Умерших прятали.
Шафонский страшно рисковал. С одной стороны, рисковал заразиться, а с другой – быть убитым разъяренной толпой. Именно врач, с точки зрения народа, был главным вредителем и причиной чумы.
Суровый Шафонский
Шафонский требует, чтобы в домах заболевших сжигали их одежду, посуду – все вещи, которыми они пользовались. Для бедняков это было немыслимо. А он еще требовал, чтобы сжигали трупы домашних животных – собак, кур, котов.
В то время еще не произошло очеловечивание котиков, и к ним не относились с современным мимимишным трепетом. Однако кот в хозяйстве был необходим – ведь он ловил мышей, тем самым помогая сохранить припасы.
Афанасий Филимонович был непреклонен. Он открывал в Москве новые карантинные дома, а за ее пределами – больницы. Были созданы специальные полигоны для уничтожения имущества заболевших. Их самих начали сортировать на тяжелобольных и выздоравливающих – сильно уменьшилось число рецидивов.
И все это – под тяжелыми взглядами озлобленных обывателей.
А ситуация с каждым днем усугубляется. Московский главнокомандующий граф Петр Салтыков в августе 1871 года рапортует императрице: «Болезнь уже так умножилась и день ото дня усиливается, что никакого способу не остается оную прекратить, кроме чтобы всяк себя старался охранить. Мрет в Москве за сутки до 835 человек, выключая тех, коих тайно хоронят, и все от страху карантинов, да и по улицам находят мертвых тел по 60 и более.
Из Москвы множество народу подлого побежало, особливо хлебники, калачники, маркитанты, квасники и все, кои съестными припасами торгуют; и прочие мастеровые; с нуждою можно что купить съестное; работ нет, хлебных магазинов нет, дворянство все выехало по деревням».
К счастью, Шафонский в этой борьбе не один. Рядом с ним трудится отважный врач Даниил Самойлович и другие достойнейшие доктора.
Посвящение «всеавгустейшей» императрице
Все закончилось благополучно. Чума бесновалась с 1770 по 1772 годы, сам Шафонский от нее не пострадал. А по окончании эпидемии он выпустил книгу «Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве с 1770 по 1772 гг., с приложением всех для прекращения оной тогда установленных учреждений».
Она была посвящена Екатерине Великой. На первой же странице значилось: «Всеавгустейшая императрица! Всемилостивейшая государыня! Благополучное государствование Вашего Императорского величества представляет очам целого света достодивный пример наставления, коль счастливы суть соединенные в обществах народы, когда мудрыми и пекущимися Государями им быть управляемыми щедрая судьба определяет».
И так далее.
Эта книга была переведена на несколько иностранных языков. Притом весь этот верноподданический бред нередко игнорировали. Но Афанасий Филимонович был вынужден действовать в свое время и в своем месте.
В 1775 году Шафонский становится членом секретной комиссии по делу Емельяна Пугачева. На следующий год он принимает новое назначение. Теперь Афанасий Филимонович – штадт-физик и управляющий московской медицинской конторы. В 1781 году – советник Уголовного Суда в Черниговском наместничестве. Он снова поменял профессию – на этот раз в соответствии с первым дипломом.
Это уже не просто врач, а знаменитость, «тот самый Шафонский», «победитель московской чумы».
И что с этого нашему герою? Да, по большому счету, ничего. Он даже не может издать свою новую книгу «Черниговского наместничества топографское описание с кратким географическим и историческим описанием Малой России», которую написал вместе с другим известным доктором, Петром Малаховым. Разумеется, огромное внимание там уделялось медицине.
Книгу выпустили только в 1851 году. Солидный труд, насчитывавший более 700 страниц. А главу «Весьма занимательные известия о нравах и свойствах народа, об образе его жизни и обычаях» с интересом читали и люди, далекие от медицины.
* * *
В 1798 году Шафонский удалился на покой, в деревню Якличи Черниговской губернии. Там же он и скончался, в 1811 году. Похоронен в Чернигове, на кладбище Воскресенского храма.
