Недавно отошла ко Богу Ада Якушева, жена и муза певца и поэта Юрия Визбора, которой он посвятил свою самую, пожалуй, известную песню «Милая моя». И опять, слушая голос Ады, вслушиваясь в ее пронзительные тексты и такой светлый ручейковый голос, понимаешь – она была счастливым человеком, умеющим жить всей грудью.
| Ада Якушева |
Ее песни – послание нам из века ушедшего, не самого худого, но как-то странно мы отринули его, отбросили, как одноглазого плюшевого мишку. Мы хотим и сыто жить, и сладко есть, забаррикадировавшись железными дверями, недоверием и безверием. Нам так удобно, так безопасно, мы креветки времени, планктон, даже не улитки.
Ада умирала тяжело и мучительно, по словам очевидцев, ей уже не кололи наркотики и только перед самой смертью, сжалившись, ей помогли. Она, как ребенок, подложив кулачок под щеку, уснула навсегда. А сегодня утром, разговаривая с женой, вдруг пронзительно понял: все эти печали, скорби даны были ей, потому что она была чистой и невинной духом, такой ее и привел к себе Господь. И именно эта детская чистота, это свет из того прошлого, в котором Ада так была популярна, вернее даже то созидание, которым она жила и пела. Так важно именно созидание.
На днях, я написал в Фейсбуке, что мои дети не слушают Джигурды (у нас грустит в углу всегда молчаливый телевизор) и живут пусть в ушедшей, но такой светлой эпохе, еще не осознавая до конца, слыша голоса Высоцкого, Визбора, Окуджавы, Ады, Галича, Олега Даля. Да, это старомодно, нежелание, а часто и уже и неумение принять современные культурные ориентиры. Наносные ценности. И когда одна девушка написала, что мои дети вырастут в мире шестидесятых, как ни странно, я обрадовался. Не потому что нынешний век плох, он таков, каков есть. Просто бывают времена, в которых хочешь и родится, и жить, хотя бы иногда скрываться в их кулисах.
Жаль, что дети не вырастут в духе золотого или серебряного века, хотя стихи Есенина и Блока будут в их головах со временем. Но время шестидесятых еще так близко, оно может греть своей детскостью и непосредственностью. Время, когда все было иначе, и люди вели себя иначе. Хочется и во времени нынешнем слышать и Жидкова, Пищулова и Галю Смирнову, но эфир забит теми, кто нам удобен, кто звучит в нашей раковине. Они в тираже, лезут изо всех щелей, а мы потворствуем им в этой всепролазности. Вокруг воздух примадонства и успеха. Запах.
Жажда знаний, общность людская, вера в человека (вера в Бога была табуирована), – вот те движки и ключики, давшие целый пласт новой культуры. Когда, отойдя от блатных песен пятидесятых, пришли и новые песни, и личности, и горизонты, как нынче их называют шестидесятники. Шестидесятые сменили культурный вектор, углубили его, возвысили трудом и желанием жить общинно. Когда у подъездов резались в шашки и шахматы, дети не боялись гулять одни, а на кухне велись беседы за жизнь.
Куда все это делось, кануло, опрокинулось луной в безнадежно стареющее озеро. Где те люди, для которых нематериальное материально. Безусловно, они есть, и их много, но почему не звучит их голос, входя в диссонанс с нынешним «ниочем». Все забились в социальные сети и живут оттуда, туда и обратно, уже там и женятся, и рожают детей. Мы умерли как нация, отмираем радостно под звуки «нашего радио». Благотворительность превратилась в сборы денег тех, кто еще жив, для тех, кто тоже пока не помер, но цикл будет повторен, мы все смертны. Нами рулят люди, которых мы не знаем и не хотим знать, продаваясь на выборах за конфеты и чай. Что с нами, почему мы так мельчим и мельчаем? Мы не хотим своим детям будущего? Видимо не очень.
Что делать? Ну, всем не напоешь на ухо песню о своей же смерти, мало кому это приятно, даже если это правда. Надо хотя бы успеть сделать так, чтобы твои дети не услышали этот мотив, когда ветер будет годы подряд трепать на ветру вывешенную сушится одежду, за которой уже никто никогда не придет. Звоню жене, прости, что сегодня был не совсем в себе, тебе скоро рожать, скоро буду. Грей чай.
