О пользе неряшливости
Сегодня невозможно даже и представить, что когда-то в мире не было антибактериальных препаратов или, сокращенно, антибиотиков. Бактерии, попадая в организм человека, делали с ним все, что хотели. А хотели они, глупые, каждый раз одного – смерти этого человека.
Люди умирали от банального воспаления легких, не говоря уж о туберкулезе. Сегодня мы можем сказать – «ничего страшного, обычный сепсис». Раньше никому и в голову не приходило так сказать – сепсис не был обычным, он был смертельным.
И менингит – тоже смертельным. Родильная горячка тоже почти неизбежно приводила к смерти. На войне чаще погибали не от самих ран, а от сопровождающих их заражений.
Французский хирург Аьфред Вельпо писал: «Укол иглой уже открывает дорогу смерти». Средства против пагубных бактерий не было.
Как ни странно, человечество давно уже интуитивно почувствовало, что шанс выжить в таких ситуациях предоставляет обычная плесень. Еще до нашей эры мудрые китайцы лечили нагноения забродившей соевой мукой.
Еще до мудрых китайцев индейцы майя пользовались для этого плесенью с грибных спор. В древнем Египте перевязывали раны, положив в повязку кусок заплесневевшего хлеба – того самого, что является частым гостем на наших кухнях. И выздоравливали. Но, правда, не все. А арабские конюхи смазывали натертости от седел на спинах лошадей плесенью, снятой с тех же самых седел.
Человечество постепенно осознавало полезные свойства плесени в борьбе с воспалениями. Известен спор двух наших соотечественников, столичных врачей Алексея Герасимовича Полотебнова и Вячеслава Авксентьевича Манассеина, состоявшийся еще в 1860-е годы.
Первый уверял, что плесень – первопричина всех микробов. А второй утверждал, что она, наоборот, блокирует их рост и даже убивает.
К чести Алексея Герасимовича будет сказано, что он в результате признал свое поражение в споре.
Снадобья постепенно создавались, облекались во все более и более цивилизованные формы – вспомним ту же мечниковскую простоквашу. Но смысл оставался один – одни малосимпатичные микроорганизмы побеждали другие малосимпатичные организмы – и человек выздоравливал.
Исследователи все ближе подбирались к ключику от этого замочка. И, наконец, подобрались вплотную.
Нужно благодарить простую человеческую лень, помноженную на неряшливость.
Обоими этими замечательными качествами обладал английский бактериолог шотландского происхождения Александр Флеминг. Все его коллеги сразу мыли чашки Петри после опытов, а Флеминг складывал их в стопочку. И мыл, только когда заканчивались чистые.
Как-то раз, вообще забыв об этих чашках, покинул свою лабораторию на целый месяц. Когда вернулся, обнаружил, что вокруг плесени, выросшей на лабораторной посуде, отсутствуют колонии стафилококков, с которыми он экспериментировал до отпуска.
Это был не первый случай в научной биографии Флеминга, когда ему способствовало простое стечение обстоятельств. Еще в 1922 году, он, будучи простуженным, чихнул в одну из чашек Петри. А когда через несколько дней он открыл ее, то обнаружил, что бактерии, находившиеся в этой чашки, частично погибли.
В результате был открыт фермент под названием лизоцим – естественное антибактериальное средство, содержащееся в слизистой оболочке ЖКТ, слизи носоглотки, слюне, слезной жидкости и грудном молоке. Именно из-за высокого содержания лизоцима слюна собак считается целебной, заживляющей.
И вот опять нежданная удача. Ученый писал в дневнике: «Когда я встал утром 28 сентября 1928 года, я, безусловно, не планировал совершить какой-то прорыв в медицине своим созданием первого во всем мире бактерии-убийцы или же антибиотика».
Флемингу удалось установить, из чего выросла убийственная плесень. Полученное в результате вещество он назвал пеницеллином и объявил о своем открытии. Но до настоящего триумфа было еще очень далеко.
В существующем виде препарат был полностью непригоден. Нестабильность его действия сопровождалась огромным количеством вредных примесей. Требовалось введение лошадиных доз, и в результате пациент покидал этот мир от так называемых побочных эффектов гораздо раньше, чем излечивал свой сепсис.
Следовало довести препарат до ума. Флеминг всячески пытался это сделать, но в конце концов махнул на свой пенициллин рукой.
Успех «Плесневой Мэри»
Возобновление исследований подстегнула Вторая мировая война. Массовые заражения от полученных на фронте ран, заканчивающиеся летальным исходом, заставили возобновить исследования. В группу ученых, разумеется, был приглашен и первооткрыватель.
Для совершенствования препарата исследования переместили из Великобритании в США – там была более совершенная лабораторная база и гораздо меньший риск вторжения фашистов. Еще в Англии участники рабочей группы говорили: «Если меня убьют, первым делом хватайте мой пиджак». Они на всякий случай пропитали подкладки карманов своих пиджаков бульоном, содержащим плесневые споры.
В Америке подобные меры предосторожности были, естественно, лишними.
На этот раз дело пошло гораздо веселее, и спустя непродолжительное время спасительное снадобье, наконец, было получено. Это произошло в 1941 году.
Первым официально зарегистрированным пациентом, вылечившимся и выжившим в результате воздействия нового препарата стал 15-летний подросток с заражением крови.
Война требовала все больше и больше лекарства. Возникла новая проблема – где брать плесень в необходимых количествах. Ее со всего мира посылали в маленький город Пеория, штат Иллинойс, где обосновалась лаборатория. А ученые наняли девушку по имени Мэри Хант, которая с утра до вечера ходила по окрестным рынкам и по дешевке скупала у крестьян заплесневевшие продукты.
Именно «Плесневая Мэри», как ее прозвали в городке, в один прекрасный день принесла в лабораторию испорченную дыню, содержащую так называемую золотистую плесень Penicillium Chrysogenum.
Именно этот штамм оказался наиболее продуктивным, и его приняли за основу. В результате себестоимость излечения одного человека снизилась с двухсот до шести с половиной долларов.
Как мы уже писали, в первую очередь лекарство шло в многочисленные госпитали США и стран-союзников. СССР получал пенициллин по ленд-лизу. В в 1943 году производство пенициллина поставили на поток, а после окончания войны он появился в аптеках. Смерть, наконец, отступила.
Триумф был колоссальный. Трое ученых, работавших над лекарством – сам Александр Флеминг, а также его коллеги Хоуард Уолтер Флори и Эрнст Борис Чейн – получили Нобелевскую премию.
А вот от патента они дружно отказались, справедливо решив, что такое важное для человечества лекарство должно служить исключительно на благо человечеству, а не на благо банковских счетов его отдельных представителей.
Сам же изобретатель был настолько скромен, что постоянно подчеркивал: «Говорят, что я изобрел пенициллин. Но ни один человек не мог его изобрести, потому что это вещество создано природой. Я не изобретал пенициллин, я всего лишь обратил на него внимание людей и дал ему название».
Гонка за микробом
А потом начались неожиданные проблемы. Выяснилось, что к каждому виду микробов следует подбирать свой собственный антибиотик. Это была задача сложная, но все-таки решаемая. Самое страшное обнаружилось еще позднее, когда тщательно подобранные и апробированные антибиотики вдруг перестали действовать.
Оказалось, что убийственные микроорганизмы под воздействием препаратов могут мутировать и вновь становиться неуязвимыми.
Вместо ожидаемого тотального оздоровления человечества началась какая-то бесконечная гонка. Микроб мутирует, к нему подбирается новый препарат, выпускается в огромных количествах, но микроб, столкнувшись с ним, снова мутирует, и так до бесконечности.
Вспомнили, что еще Флеминг в свое время предупреждал: пенициллин ни в коем случае нельзя выписывать до проведения тщательной диагностики, а если уж выписали, то использовать его нужно в больших количествах и на протяжении длительного времени. Но было уже поздно.
Основным врагом всеобщего оздоровления оказались, как ни странно, именно врачи, и пациенты. Первые часто прописывали курс, недостаточный для полного уничтожения микробов. А вторые, поверив во всесилие антибиотиков, начали употреблять их самостоятельно и бесконтрольно, просто проглотив пару таблеток. Чем и воспользовались третьи – собственно, недобитые микробы. Ведь если бы каждый раз им не давали выжить, добивали бы окончательно, мутировать было бы просто нечему. Точнее, некому.
Но пенициллиновая эйфория оказалась пагубной.
Да, этот препарат действительно спас человечество, и его заслуги невозможно переоценить. Многие болезни перестали убивать, уменьшилась детская смертность. Но в качестве расплаты мы имеем абсолютно бессчетное количество штаммов микроорганизмов, и подобрать ключ к каждому теперь уже практически не представляется возможным.
Одержав и сохранив принципиальную победу, эту гонку человечество микробу проиграло. И сегодня многие ученые всерьез опасаются, что рано или поздно человечество вернется в допенициллиновую эпоху.
