Тихий, сказочный Ростов Великий. Горожане рано здесь ложатся спать. Но не сегодня, не 31 декабря 1860 года.
Главная улица города, Покровская. Трактиры, разумеется, уже позакрывались, да и не особенно много их было в Ростове. Но на Покровской жизнь бурлит до позднего-позднего вечера. Несмотря на то, что Новый год считается семейным праздником, и в крупных городах, и в маленьких провинциальных стараются отметить его вместе с родственниками – ездят друг к другу в гости. Сани поскрипывают, лошади похрапывают, колокольчики трезвонят – празднично, хорошо.
А вот Андрей Титов, шестнадцатилетний худощавый юноша с задумчивым лицом и густыми волосами, аккуратно зачесанными на пробор, остался дома. Все семейство уехало, а он вдруг остался. Андрей вообще-то не очень любил шумные сборища, хотя к своим родственникам относился уважительно, особенно к старшим. Но именно сегодня ему очень захотелось тихого, сокровенного праздника.
* * *
На следующий день юноша записал в дневнике: «Я встретил Новый Год со скрипкой в руках. Едва только стрелка встала на XII, как я заиграл «Боже царя храни», потом камаринской, но очень тихо, потому что боялся разбудить соседей. Раскупорив бутылку пива, я выпил стакан его, поздравив себя же.
Потом я лег спать на свою жесткую постель, которую так люблю. Сколько сладких грез виделось мне на ней и еще больше я мечтал лежа. Я не сплю на перине, потому что знаю, что роскошь приносит вред. Я заснул в 12 1/4 часов, полный надежд на будущее».
На следующее утро Андрея разбудили – пора было идти к обедне в храм. Несмотря на небольшие праздничные вольности, законы христианской жизни у Титовых соблюдали строго. Затем – поездка вместе с дядюшкой в магазин (а Титовы, как и большинство жителей Ростова Великого промышляли торговлей) – следовало составить перепись товара, направляемого на базар. Юношу закрутила каждодневная рутина – учеба, визиты, помощь отцу по купеческой части. Любимая отрада – скрипка, на которой можно было бы играть часами, когда бы не было других, более важных дел.
И все таки с той новогодней встречи что-то изменилось в ощущениях Андрея. Он даже не мог точно выразить, что именно. Если раньше у юноши часто случались сомнения по поводу правильности своего поведения, своих поступков, то с этого момента все вдруг окончательно уладилось. Он больше не переживал из-за того, что скажут сверстники, будут ли они смеяться над Андреем, дразнить его за тихий и покладистый характер, за нежелание участвовать в глупых и подчас жестоких шалостях, за горячую и совершенно ничем не прикрываемую любовь к своим близким родным. Раньше юноша нет-нет, да задумывался – а может быть, он не прав, а правы его товарищи, такие задорные, озорные, острые на язык, всегда готовые рассмешить компанию какой-нибудь остроумной, но почему-то обязательно обидной шуткой.
Но в ту новогоднюю ночь он впервые поступил именно так, как считал нужным, как велела ему душа, совершенно не оглядываясь на так называемое мнение общества. И, хотя дело было в сущих мелочах, получил взамен такое ощущение счастья и блаженства, как будто сам Господь ему шепнул напутственное и благое слово.
А вдруг именно так оно и было?
* * *
Дед Андрея, купец Иван Андреевич Титов завещал все свое дело внуку. Но на всякий случай сделал к завещанию приписку:«Если же мой внук Андрей будет вести распутную жизнь, то дело ликвидировать, а капитал положить в банк, употребляя доходы на содержание семейства».
После той новогодней ночи стало окончательно понятно, что приписка была лишней. Андрей – наследник надежный. Достаточно взглянуть в его дневник.
10 января.«Ныньче насилу встал, в магазине пробыл до 5, мороз 26, когда пришел, то стал играть на скрипке, к папиньке приехали гости, следовательно, и я был в кабинете после ужина и играл целый час. День провел недурно».
13 января. «Нынче мороз доходил до 32. В магазине читал учился у Юрова был в бане… Вечером стал сочинять оперу «Дон Д…о», без слов, а так как точно шалость. Получили Искру, Век, Иллстра… Моск. ведом.»
Дневник ведется мимоходом, часто наспех, иногда содержит случайные сокращения. Но это не мешает нам видеть развитие юноши, следить за его интересами. Их не так много, и нельзя сказать, что все они рафинированы. Напротив, ничто человеческое Андрею не чуждо. Попариться в бане, потанцевать с девушками своего круга, очень много музицировал.
Развлечений не чурался: «Ветрено. В Ростов приехал фокусник… который и приходил с Храниловым к папеньке, он ловко подбросил перчатку папе за пазуху. Хочет в воскресенье давать представление. Учился у Слонова, играл с Швецовым в карты».
Одного там не было совсем – порока. А если что-то и присутствовало, то совсем уж несерьезное: «Приехал дядинька. После обеда я гулял и меня бранили за то, что ушел без спросу».
Не более того.
* * *
Юность закончилась. Началась взрослая жизнь. Унаследованные от деда капиталы преумножились – Андрей Александрович стал одним из самых зажиточных обитателей Ростова Великого. Отчасти потому, что все свои дела вел честно, ни разу в жизни даже не пытался обмануть партнера. Наоборот, не понимал – как это можно ради сиюминутной карликовой выгоды нажить себе врага. Ведь все равно в конце концов все станет ясно.
Не удивительно, что стремление жить в честном, чистом мире довольно быстро привело нашего героя в городскую думу, в кресло гласных. Ему тогда не было еще и тридцати. А выступления Андрея Александровича сделались образцом депутатской полемики. Не лишенные чувства юмора, они вовсе не унижали противника, не преуменьшали его достинств, а, напротив, обращались к лучшим качествам его души.
Стройный, подтянутый, он поднимался на трибуну и сразу же приступал к сути вопроса:«Основание к учреждению родильного отделения, полагаю, для всех понятно: это – человеколюбие. Вероятно, до всех доходили рассказы ростовских врачей о том, что им нередко приходится бывать у бедных рожениц в таких помещениях, где зимою от холода, сырости, угара и разных испарений не только нет возможности поправиться больному, но очень легко и здоровому заболеть, и потому все высказанное мною заявление сделано с единственною целью – насколько возможно, избавить матерей от подобной участи, а детей спасти от преждевременной смерти».
Когда же перед думой встал вопрос о том, как наиболее эффективно и технологично взять недоимки с горожан, лечившихся в земской больнице, но не заплативших за лечение, предложение Андрея Александровича сразу всех шокировало:«Городская дума заплатит всю недоимку… и кроме этого обяжется на будущее время уплачивать ежегодно за лечение несостоятельных мещан, не доводя управу ни до какого судебного процесса… Это будет по моему мнению… гораздо лучше и полезнее, чем вести долгий процесс, сорить деньги и все таки не быть уверенным, придется ли получить, или нет эту недоимку. Затем, господа гласные, я обращаюсь к нравственной стороне этого дела: те мещане, с которых следовало бы получить деньги, давно уже умерли, или ровно ничего не имеют, а потому приходится получить с людей, ни в чем не повинных, отнимать у них последнее жалкое имущество, продавать их бедные лачуги!»
В результате предложение было принято – двадцатью семью голосами против двух.
* * *
Тем же, кто приезжал в Ростов Великий, старались показать чудесный сад, который Андрей Александрович разбил рядышком с домом. Один из современников писал:
«Как входишь – сразу бордюр из махровых левкоев, душистый табак, который распускался вечером с необыкновенным ароматом. Направо были розы на длинных грядках, эти розы из Франции выписывались… После роз был сиреневый кружок, диаметром 5 метров, небольшой, а в середине его лавочки. Дальше беседка очень красивая, большая, а в ней терраса, буфет с посудой (мы здесь пили чай), а далее еще беседка, ажурная, из длинных полос дерева, и в ней еще три лавочки.
В самом центре сада стоял фонтан, а в середине его – скульптура, ангел (мальчик с крылышками) с трубкой, из нее вода лилась, разбрызгиваясь.
Направо от нее яблони росли, сливы и другие фруктовые деревья. А пруд какой был! В нем рыбы плавали».
Уже будучи человеком в возрасте, Андрей Александрович сохранял свою любовь к чистым и непорочным развлечениям.
Умер он, как говорили раньше, «хорошо». Еще говорили, что «любит Господь, если дает уйти без мучений». Шел-шел, и упал. До больницы не успели довести – скончался по дороге.
Можно даже и не сомневаться в том, что Андрей Александрович успел вовремя исповедоваться – к законам православия он относился так же уважительно, как и в начале своей жизни.
* * *
Иной требовательный читатель, может быть, почувствует себя обманутым. Это же святочный рассказ, – подумает он, – а где главное? Чудо-то где?
Да вот оно, близко совсем. Человек в самом начале своего жизненного пути не без Небесного озарения принимает очень важное и очень правильное решение – полностью исключить из своей жизни соблазн – и делает это с радостью и с облегчением души. А потом, на протяжении всей своей жизни, на протяжении половины столетия (Андрей Александрович скончался в возрасте шестидесяти семи лет) этому решению – опять таки с радостью и с удовольствием, без малейшего намека на ханжество – следует.
