Александра Бабкина
Сервису Mail.Ru исполнилось в этом году 18 лет, проекту Добро Mail.Ru – три года. За это время ресурс совершил много прорывов, в том числе интеллектуальных и организационных. О том, как именно эти прорывы были произведены, рассказывает руководитель Добро Mail.Ru Александра Бабкина.
«Сеять добро воздушно и легко не получится»
— Саша, ты всегда говоришь, что важно, чтобы знали не только о фонде или каком-то проекте, но и о команде, которая его делает. Твоему проекту Добро.Mail.ru исполнилось три года. Так кто в твоей команде?
— Это очень важные и чудесные люди. Каждый раз это история. Римма Бичурина, координатор проекта Добро Mail.Ru – это моя душа и опора, правая рука. Она пришла в проект три года назад. Не так просто работать в сжатых стартаперских условиях. Все происходило быстро. Но это и круто – либо ты выкарабкиваешься и вытаскиваешь проект, либо все заглохнет.
Я долго принимаю решение в кадровых вопросах, во всем, что касается людей. Но Римма долго мне писала и, наконец, победила. Ее последнее письмо было огромное и безумно эмоциональное. Она писала, что многие в ее окружении не верят в то, что изменение мира и помощь людям может стать профессиональной деятельностью, что можно любить то, чем занимаешься по-настоящему. Меня это тронуло. На тот момент мы не были знакомы, и у Риммы не было опыта, решиться было страшно. Но сегодня Римма профессионал, который работает с огромным энтузиазмом. Эта история как раз про мотивацию людей, которые приходят в благотворительность.
Многие думают о благотворительности как о мире розовых пони, для них даже определение придумано — «солнечные человечки». Это люди из серии «я изменю весь мир», в розовых очках. Они немного инфантильны, думают, что смогут воздушно и легко сеять добро, и никаких трудностей не предполагают. Но это совсем иное дело.
Катя Лебедева изумительно пишет для нас истории, и она на передовой. Ей приходится тяжело — читать те письма, которые приходят нам, особенно из регионов, переживать все истории с нуля, плакать, переписывать и превращать эти истории в наши проекты-просьбы.
Год назад у нас наша команда усилилась благодаря появлению маркетолога Лены Шлегель. Оказалось, что она давно вовлечена в тему, и давно хотела заняться благотворительностью на Добре. Такие люди – просто золотые. Благодаря ей у нас тоже совершился очередной прорыв. Ведь это не просто техническая работа – важно, что человек делает ее, помня о цели. От этого зависит, допустим, соберем мы вовремя деньги на операцию человеку или не соберем.
Разработчик Юрий Никулин очень многое сделал для того, чтобы по сути собрать проект заново, сделал так, чтобы автоплатежи работали идеально.
Недавно в команду пришел Дмитрий Панченко, который уже очень много сделал для проекта, он предлагает отличные решения и готов работать на износ, чтобы нашим пользователям было удобнее, чтобы мы могли эффективнее помогать. Юля Денисова ведет наши соцсети, делая это с душой. Ищет много контента по всему миру, участвует в разработке нашей стратегии.
Многие отделы в компании так или иначе профессионально поддерживают Добро – это дизайнеры, верстальщики, тестировщики.
Мне кажется, что мы мало вообще рассказываем о тех людях, которые не дают интервью и не ходят на конференции, но на них все держится, это семья и тыл проекта.
А вовсе, кстати, не «винтики системы». В итоге мы строим систему, бизнес-процессы, которые работают все лучше с каждым днем. С одной стороны, это машина, но машина одушевленная.
— В секторе по-прежнему не хватает профессиональных людей. Ты ощущаешь эту нехватку?
— Да, такие люди нужны, хотя уже есть очень сильные фандрайзеры в фондах. Фандрайзеры – это те же «продажники». Но надо очень хорошо уметь это делать. Просто «продукт» — это приближение к чуду. Ты продаешь идеи и эмоции.
Кто-то считает, что бизнес-подход портит нашу сферу, кажется, что люди из бизнеса слишком схематично подходят к работе. Но я бы не сгущала краски. Если мы как сектор не выйдем на новый профессиональный уровень, то просто не успеем за развитием всего, мы будем архаичными и скучными.
Молодые люди, которые привыкли к другому контенту, которые иначе считают, думают, покупают, могут нас просто не понять, мы их потеряем. Мы не сможем их увлечь. Поэтому просто текстов, жалостливых и грустных, уже давно мало – нужно разговаривать на языке нового поколения, если мы хотим привлечь его в благотворительность.
— У благотворительности нашей до сих пор женское лицо. Как ты думаешь, почему?
— Потому что это мамы. Все начинается с мам. У мам болеют дети, мамы стараются их вылечить, бьются за их здоровье, за их права. Многие фонды выросли из историй родителей, которые потеряли своих детей и хотят, чтобы больше никто их не терял.
Отсюда отчасти и популярность адресной помощи. Потому что благотворительность создают мамы. Это материнская любовь к своему ребенку, а потом и ко всем другим детям.
Когда ты мама, ты борешься со всеми системами на свете, лишь бы твой ребенок был здоров и счастлив.
— В общем, мама – это такой мини-благотворительный фонд. А как же папы?
— К сожалению, очень часто я слышу истории, когда папы уходят из семьи после рождения ребенка с особенностями развития. Счастье, когда папы остаются, защищают, бьются за свои семьи. Папы внедряются в благотворительность или являются надежным тылом. Мы дома шутим: Даниил (мой супруг) — муж Добра, Лева – сын Добра…
— Учишь ли ты добру и благотворительности своего сына?
— С одной стороны, я действительно часто беру его с собой, мы ходим и на Фестиваль Шарлотки, и на Душевный базар и так далее. Он с гордостью сам продает шарлотку, или клеит себе на футболку стикер «волонтер». Он знает, для чего он это делает. Лева знает, чем занимается его мама. Пару раз я вела Уроки добра в его школе, и он страшно этим гордился.
Но с другой стороны, Лева растет, сейчас ему 9 лет, и в нем есть и протестные внутренние движения. Иногда он делает намеренно какие-то вещи, которые меня ранят, которые противоречат моему представлению о добре. Думаю, он это делает, намеренно отталкиваясь от меня – как любой ребенок, чтобы построить себя самого. Видимо, это логика «я буду выделяться, чтобы обратить на себя внимание».
— «Болезненно реагирует на несправедливость, — такой «диагноз» тебе поставили еще в детском саду.Значит, твой приход в сферу благотворительности был неизбежен?
— Думаю, это судьба. Это всегда для меня было чем-то недосягаемо прекрасным. И тот факт, что в итоге я сейчас занимаюсь этим и двигаю эти процессы вперед, — для меня это огромное счастье. Этот подарок, конечно, с нагрузкой – в виде ответственности и стрессов, но оно того стоит. Я кандидат филологических наук, я была креатором, переводчиком, пиарщиком…
Но мне всегда была близка благотворительность. А однажды я попала с маленьким Левой в больницу. У него было на коже маленькое пятнышко, его нужно было удалить. Что-то было не так со свертываемостью крови, и нас отправили к гематологу. И вот я с Левой, завернутым еще в пеленки, ему было месяцев 5, поднимаюсь на лифте, двери открываются, и я сразу понимаю, где я нахожусь. Это онкогематологическое отделение. Вот мой ребенок – а вот дети без волос, в масках…. Это был страшный сон наяву. Консультация прошла за секунды, у нас было все в порядке, а дальше я просто бежала оттуда, запуталась в кнопках лифта, в итоге уехала в подвал, чуть там не заблудилась – такой стресс я испытала.
Но мне хотелось вернуться туда. Вернуться по-другому, чтобы помочь, без страха. Я тогда работала в «Билайне», и мы придумали механизм помощи Фонду Анжелы Вавиловой, который помогает этим детям, и этот механизм, кстати, работает до сих пор. Мы дали им телефон с оплаченным балансом сим-карты, чтобы можно было звонить в фонд. Они использовали этот телефон для поиска доноров, звонков, как тревожную кнопку для тех детей, которые лежат в больнице без родителей.
Потом с коллегами мы ездили в больницу, проводили там новогодний праздник, начальник одного из отделов был Дедом Морозом… а когда мы ехали назад, этот парень плакал.
Поэтому, в том числе, мы пытаемся сделать благотворительность позитивной, и просим у наших фондов хорошие, непугающие, оптимистичные фотографии, — потому что далеко не все могут это в себя впускать, не все могут ездить в больницы. И не надо – есть масса других способов помочь, и важно, чтобы эти способы были и работали.
И когда в какой-то момент я вышла на работу в Mail.Ru Group, на третий день мне рассказали об идее проекта Добро Mail.Ru . В этот момент я испытала счастье. Названия проекта даже не было, мы выбирали…Но как это сделать, за что браться? Мы не знали. И тогда я начала знакомиться с уже профессиональными, сильными фондами. Для меня это были какие-то великие, недосягаемые люди.
Фонды: ошибки и удачи
Представители благотворительной сферы работают на конференции «ДОБРО-2015»
— Вы проводите ежегодные конференции «Добро», плотно работаете с фондами – но ты отмечаешь, что довольно много случаев некомпетентной работы в благотворительной сфере. В чем же дело?
— Фандрайзинг неразрывно связан с историями. Даже если есть все платежные инструменты и есть качественные фотографии, — а это часто у нас просто боль, — но если при этом плохой текст, то все пропало. Фондам нужно учиться сторителлингу, и многие их них уже в этом преуспели.
Кстати, не все фонды стремятся осваивать знания. Вот, скажем, наша конференция «Добро», которую мы проводим в партнерстве с Мегафоном и Металлоинвестом, после нее мы выкладываем все материалы в открытый доступ, но ясно, что далеко не все фонды эту информацию используют, применяют на практике.
Кому-то это просто не нужно, но есть фонды, которые попадают в нашу орбиту, — хотят учиться, впитывают, растут, делятся с нами своими успехами.
— А в чем конкретные ошибки фондов, которые работают с твоим проектом? В чем сложности?
Главная сложность в том, что многие считают, что все должно работать «само», при этом дают мало информации о проекте и подопечном, не дают основы, из которой мы вместе можем вылепить историю. Есть нежелание меняться, стремление работать по старинке.
Еще одна ошибка – не думать заранее о том, как сам фонд будет заниматься продвижением проекта. Добро.Mail.ru прекрасно тем, что мы действительно много делаем за фонды.
Недостаток экспертизы фонда – с этим мы иногда сталкиваемся даже с нашими, проверенными фондами. Многие долгие годы работали по принципу: «Пришла мама с документами – ну, будем собирать деньги». Они не умеют читать медицинские документы, поддаются эмоциям при принятии решений о старте сбора.
Мы нередко проверяем не только фонды, но и их проекты, погружаемся в медицинские документы, советуемся с другими фондами, пытаем найти совместное решение. По большому счету, это не наша работа. Но, отвечая перед пользователями, мы должны быть уверены в том, что каждый конкретный сбор средств оправдан, что именно такая помощь и поддержка необходимы.
История, о которой я не могу перестать думать – о мальчике , которому нужно было срочно собрать 14 миллионов рублей на реабилитацию в Ялте. Он попал в ДТП и получил очень серьезные травмы и инвалидность. Перед выбором способов реабилитации по назначению медиков необходимо было вылечить инфекцию мочевых путей. Но вместо того, чтобы срочно лечить ребенка у урологов в Москве (благодаря нашему московскому фонду-партнеру мы были готовы это организовать), мама хочет его везти его в Ялту на массажи и дельфинотерапию. Мы вместе с фондом отказались от этого сбора, но мама и «волонтеры» продолжают собирать на это средства. И мы плачем – и ничего не можем сделать, чтобы помочь этому ребенку.
Массовый сервис для благотворительности должен работать как конвейер, но мы погружаемся практически в каждый проект, несмотря на то, что фондов на Добре уже 108. Для нас важно развитие профессионального сообщества фондов, их активность – тогда объемы собранных пожертвований будут расти в геометрической прогрессии.
— На что ты злишься? И от чего ты плачешь?
— Злюсь на необязательность. На то, что не удается убедить в каких-то стратегически важных для меня вещах.
Плачем, когда хочется чуда, и верится, что вдруг оно случится, но мы должны руководствоваться фактами и документами – в итоге мы, как я рассказала выше, отказываем в сборе на операцию ребенку в Германии… Когда нет ресурсов… Нет денег, не хватает трафика, человеческих ресурсов…
Плачу – когда плохие новости по нашим проектам. Недавно мы узнали, что ребенок, на которого у нам удалось собрать средства, все же умер. Это ужасно – узнавать об этом даже не от фонда, а практически случайно.
Но чаще всего успешное завершение проекта – это только начало истории. Очень важно знать, что было потом. И мы всегда призываем фонды – рассказывайте нам и пользователям о дальнейшей судьбе подопечных. Это важно рассказывать всем, кто помогал этому проекту, всей нашей аудитории. Тогда люди видят, что все не зря. Все меняется благодаря их участию.
Язык благотворительности
— Что нужно, чтобы фонд правильно говорил о своей работе? Какой язык сейчас нужен в сфере благотворительности, на что делать ставку?
— Этому совершенно точно нужно учиться. Нужно, чтобы руководитель организации — а спикеры часто они — учился говорить и рассказывать так, чтобы интересно было не только ему, его коллегам и волонтерам, но и другим. Иногда слушаешь – и понимаешь, что этот фонд и его руководитель сделали огромную работу, но рассказывает он неинтересно.
Нужно, видимо, чтобы появлялись профессионалы, которые бы помогали фондам в этом. Мы это видим и на практике: на конференции «Добро» фонды выступают не всегда удачно. Это похоже на стенгазету: подопечные, достижения, программы… а где тут я, человек, донор? Что мне делать в этой истории? Важно, чтобы организация умела по-разному говорить с разными аудиториями: язык для общения с бизнесом один, с интернет-пользователями – другой.
Обязательно нужно подать информацию о себе так, чтобы люди поняли, как они могут участвовать в работе фонда, в благотворительности. И еще: думайте, к кому вы обращаетесь. Если это бизнес – то это один язык. Если это массовые доноры, интернет-пользователи – то это совсем другая история, с другим контентом, фотографиями, посылом. Невозможно говорить «для всех» — это значит ни для кого.
Еще очень важно рассказывать, что мы можем изменить. Цель проекта все же не просто собрать деньги, цель – это изменения. Это должно считываться. Самое грустное в том, что иногда некоммерческие организации рассказывают о себе – но для себя.
— Кстати, сейчас постоянно идет дискуссия о том, как фондам правильно сотрудничать с бизнесом. Сейчас это меняется постепенно, а ведь совсем недавно бизнес воспринимал фонды как просителей с протянутой рукой. Как правильно НКО налаживать контакт с бизнес-сферой?
— Фонду нужно предлагать бизнесу проект, у которого есть цели и задачи. Нужно показать измеримый результат. Бизнес должен видеть тут свой вклад и возможности, и пользу для себя. Вообще, разговор должен быть о сотрудничестве. Если это не принцип win-win, то такой проект не будет долгосрочным.
А еще очень важно задействовать сотрудников компании. Потому что бюджеты сейчас сокращаются, а вот использовать волонтерский ресурс можно. И компания будет только рада таким идеям. Большинству уже неинтересно дать просто денег и нет такой возможности. Бизнесу интересно поддержать хороший качественный проект.
Почему важен каждый донор
— Сейчас есть такое мнение, что к копейкам уже не нужно так серьезно относиться. Собирать нужно миллионами. А вся эта частная благотворительность, собираемая мелочью и в банки, не нужна. Или все же – важен каждый рубль?
— Я думаю, что нужно применять оба подхода. Совершенно точно, что для крупных системных сборов и проектов нужны большие суммы. Но наша же задача не только строить систему, но и вовлекать в нее новых людей, делать так, чтобы менялось отношение людей друг к другу. Развивая благотворительность в регионах, мы добиваемся в том числе и этого. Мы должны что-то противопоставить агрессивной среде.
Это все – про отношение людей друг к другу. Про самооценку. Изменяется жизнь не только у тех, для кого мы собираем помощь. Но и у тех, кто помогает. У нас есть, например, постоянный донор, который ежемесячно отправляет на разные проекты по два рубля. Ей важно, что она меняет что-то в разных местах, что она причастна к этим изменениям. Да, кто-то приходит помогать большими суммами.
Но мы любим не меньше и тех, кто может дать хотя бы рубль, десять рублей. Мы – сервис для массовой благотворительности. И значит, должны становиться интереснее для самых разных людей.
— Я помню ваше исследование, по результатам которого выяснилось, что в кризис люди стали жертвовать даже больше, чем раньше. Сейчас эта тенденция продолжает укрепляться?
— Да, эта тенденция сохраняется! Наши сборы в этом году уже выросли вдвое по сравнению с предыдущим периодом. Тут много факторов. Уже год работают автоплатежи, это удобно, и аудитория доноров растет. А еще доноры постепенно увеличивают размер пожертвования, потому что видят реальный результат того, что они помогают.
Второй фактор – все же фонды учатся работать с нашими инструментам. Хороший эффект есть у тех фондов, которые постоянно публикуют у нас новые проекты. В результате растет доверие к фонду, и расширяется аудитория, поддерживающая его.
А еще и мы сами стали лучше работать с теми ресурсами, в том числе техническими, информационными, маркетинговыми, которые у нас есть. Мы стали умнее их использовать. Мы начали больше измерять, наблюдать за поведением аудитории, оценивать результаты. Мы стали выявлять тенденции, где-то растет сбор, где-то уменьшается, почему это происходит.
Мы стали еще внимательнее относиться к нашим жертвователям. Мы активнее общаемся с ними.
Скажем, человеку всегда приятно получить такое письмо: «Помните, вы помогали этому фонду – и нам удалось благодаря вашей поддержке собрать средства, ребенку сделали операцию, он жив. А теперь этот фонд собирает деньги на новый проект». Это мотивирует. И люди сразу перечисляют средства на новый сбор.
Исследования, которые мы проводим, по-настоящему меняют отношение к благотворительности в России у интернет-аудитории. Скажем, огромный эффект произвело наше исследование о том, как помогают взрослым. Мы говорили о том, что общество готово помогать детям, старикам и животным – но взрослым руку помощи протягивать не хотят.
Это всколыхнуло нашу аудиторию. И мы реально ощутили подъем в сборах на взрослых.
Люди стали им очень активно помогать! И это здорово. Если раньше мы ставили центральным проектом взрослого, мы сразу смирялись: ну, не соберем, будем долго собирать, но хотя бы предложим подумать об этом. Теперь же это не так. Бывает, что стоят два проекта по сборам на взрослых – и они даже конкурируют между собой.
— Как ты думаешь, почему плохо помогают взрослым?
— Потому что низко ценят собственную жизнь, мало уважают самих себя. Живут по принципу «сам справлюсь» или, наоборот, думают, что не справляются со своей жизнью. Кому-то просто безразличен человек, такой же, как он. Детям помогать приятно. К старикам приятно наклониться уважительно и помочь. Животное приятно пригреть. А взрослый – ну а что он? Такой же, как я! Пусть идет и сам работает!
— Получается, просвещение все же важно в этом вопросе. Но, как мы знаем, не все СМИ активно пишут про благотворительность.
— Это так. Социальные СМИ, специализированые издания, в этом очень активны. А федеральные не всегда. Кроме того, их балуют некоторые крупные фонды. Есть, действительно, те фонды, которые оплачивают публикации и рекламу – при чем у этого явления есть и плюсы, и минусы. А у других такой возможности нет. В итоге они остаются в информационном вакууме. Значит, что о них в таком масштабе никто не услышит. И это меня очень тревожит.
Другие СМИ меньше уделяют этой сфере меньше внимания. С другой стороны, хорошо, что об этом стало больше говориться на телевидении. Когда в крупные телевизионные проекты вплетается благотворительность, это прекрасно, и этого должно быть больше.
— С какой целью вы придумали проект «Человек Добра»?
— Он существует уже год. Это мотивирует людей. Нужно показывать тех, кто уже помогает. В информационном поле людей, которые делают что-то плохое, очень много. Поэтому нужно обязательно рассказывать о добрых делах. Это еще и помогает больше узнать о наших фондах. Ведь среди этих «людей добра» есть руководители различных НКО. А еще это и представители бизнеса, и просто рядовые наши доноры, которые готовы рассказать о себе.
— Mail.Ru Group отпраздновала 18-летие, твоему проекту Добро Mail.Ru три года. Что изменилось за эти годы, к чему ты сейчас пришла, что тебе больше всего дорого, значимо в твоем проекте?
— Дорого имя и репутация – это самое важное. Очень много людей знают, что тут честно и по-настоящему, и фонды хотят сюда попасть. Важно, что мы начали помогать ощутимо. Ведь когда-то мы собирали такие небольшие деньги, и я думала – ну что мы можем, мы же такие маленькие… как мы поможем фондам? А сейчас совершенно другие результаты! На нас уже рассчитывают, осознанно с нами сотрудничают, знают, какой будет эффект. А в самом начале были и вопросы, и скепсис. Особенно со стороны крупных фондов.
— Кто из фондов поддержал твой проект в самом начале?
— Сначала это было 30 фондов. В основном это было сообщество «Все вместе», и мы очень благодарны им за доверие. Катя Бермант, Татьяна Тульчинская – фактически с ними первыми я познакомилась в сфере благотворительности, и это была огромная удача. Они научили и рассказали, как проверять просьбы, на что обращать внимание, как убедиться в серьезности фонда – и мы разработали нашу трехступенчатую проверку НКО.
Сейчас мы понимаем, что важно не количество, а качество и помощь в развитии небольших организаций. Например, мы перестали брать московские фонды, решили большее внимание уделять регионам.
Или мы отказываем фондам, которые занимаются только сборами на реабилитацию детей с ДЦП. Мы начали разбираться и поняли, что мы можем невольно навредить, что у разных способов помощи детям есть плюсы и минусы. Это огромный пласт информации, в который мы вгрызлись. То есть если изначально у нас были формальные ограничения, то сейчас они уже профессиональные, экспертные.
Мы все острее чувствуем ответственность и все быстрее растем.
Надо бежать очень быстро, как Алиса в Стране Чудес
— Когда погружаешься в благотворительность, из этого, кажется, уже невозможно выйти. Сознание меняется.
— Это действительно так. Во всяком случае, мне трудно было бы работать не над серьезными темами без возможностью менять то, что происходит вокруг. Вот ты приходишь вечером с работы домой, и ты оцениваешь: я работал целый день, чтобы что? Вот это «чтобы что» вообще не всем приходит в голову, конечно.
У многих людей есть огромный дефицит смысла в работе. И для кого-то это становится страданием, мукой, депрессией. Мне кажется, в поисках смысла люди и приходят из бизнеса в благотворительность. Думаю, тут кроется важный мотиватор. Люди думают не только о деньгах. «Я хочу что-то менять. Я хочу, чтобы что-то менялось вокруг меня». Мне кажется, это один из осознанных стимулов для того, чтобы прийти в эту сферу. И кстати, прекрасно, что профи из бизнеса приходят в благотворительность. Они задают потрясающий уровень, и хочется этому учиться. Конечно, невозможно без тех, кто строил благотворительность в нашей стране, но нужны уже и те, кто бы адаптировал свои методы под эту работу и тянул отрасль вперед.
— Как ты справляешься с эмоциональными кризисами?
— Не справляюсь. Бывают провалы, когда совсем плохо, и ты сидишь и плачешь, сидишь и плачешь… или злишься. Или тебе кажется, что то, что ты делаешь, никому не нужно. Очень удручают такие периоды, особенно когда ты не получаешь никакой обратной связи от фондов. А это очень нужно и важно. ведь мы вкладываемся в каждый проект, в каждую просьбу, боремся, чтобы помогли.
А фонды часто воспринимают это как должное: собрались средства, ну и отлично.
Баланс пока не найден. Это такая работа, где ты не можешь в семь вечера встать и сказать всем «Пока!». Но я очень стараюсь находить время на семью и на себя. Чтобы жить, чтобы быть более жизнерадостной и жизнеспособной.
— Иногда кажется, что ты сутками в своей работе. Как близкие воспринимают такую твою загруженность?
— Муж меня понимает. А вот родители не поддерживают мое увлечение работой в благотворительности. Они считают, что их внуку – Леве – нужно больше внимания мамы, а я занимаюсь чужими больными детьми… Конечно, нагрузка большая, но мы с мужем договариваемся так, чтобы обязательно кто-то из нас проводил вечер с Левой.
Даня же очень меня поддерживает, помогает. Однажды, когда стало известно, что Олесе Деснянской нужна кровь, я поехала сдавать кровь в 52ю больницу, и муж поехал со мной. Он тогда впервые сдал кровь. И так увлекся, что теперь постоянно ездит и сдает кровь, он стал настоящим донором.
Конечно, бывает, что при такой загруженности супругов семья рушится. Когда человек совсем не на твоей стороне, когда он просто зол, что тебя нет, обижается, что ты мало уделяешь ему внимания… очень жаль, когда так случается.
— Что для тебя счастье?
— Я думаю, это когда ты занимаешься тем, в чем для тебя есть смысл. Когда ты можешь радовать кого-то. Когда можешь помогать по-настоящему. И знаешь , что то, что ты делаешь, не напрасно. Я вообще не могу, когда что-то зря.
Фактически, моя нынешняя работа для меня – это и есть счастье. Я даже не знаю, за что мне такое. В этом столько свободы, с одной стороны, и одновременно огромная ответственность. Я учусь, я узнаю, как делать лучше. Я слушаю критику. У меня великолепный руководитель, директор медиапроектов Анатолий Рожков, и я счастлива такой работой.
— Недавно ты говорила, что у тебя сейчас происходит сложный период взросления. Как ты взрослеешь?
— У меня постоянно такое ощущение. Еще только завершается один проект по сборам, а я хочу еще большего. Требования к каждой минуте – и к окружающим — высоченные. Иногда ты хочешь двигаться со скоростью, с которой невозможно двигаться прямо сейчас.
— Как Алиса в Стране Чудес? Тебе нужно быстро бежать?
— Да, мне мешает, что невозможно так быстро бежать. Это как во сне, который снится многим из нас – нужно бежать, а ты словно с трудом движешься. Вокруг много факторов, которые тормозят тебя. Это невыносимо.
